К Островам пряностей…
– Я велел вам выкинуть это дурацкое плавание из головы, – повысил голос дун Абрахам. – Но вы, как я вижу, снова посмели ослушаться меня.
– Отец, поверьте, мне очень жаль, но… я не могу исполнить ваше…
Он не докончил, потому что дун Абрахам грохнул кулаком по столу. Разноголосо звякнула посуда. Супруга и Росалия поспешно покинули столовую.
Дун Абрахам взял себя в руки.
– Послушай, Хайме, – сказал он тихо и даже печально, – послушай и постарайся понять… Я начал думать о тебе задолго до твоего рождения. Одно у меня желание, Хайме, одна мечта – чтобы мой сын занял достойное положение при дворе. Всю жизнь, всю свою трудную жизнь, Хайме, я работал ради этого. Ради тебя, потому что сам я уже не молод, и вот теперь, когда остался всего один шаг…
Он говорил долго, но Хайме знал все, что он скажет, потому что слышал это уже не раз.
Наконец дун Абрахам умолк.
– Я понимаю вас, отец, – сказал Хайме, – и очень благодарен за то, что вы так обо мне печетесь. Я и займу достойное положение при дворе, но… немного другим путем. Представьте себе, как возвысит меня король, когда я присоединю к его державе богатые заокеанские острова. Представьте, какой…
– Нет, Хайме, нет, – замотал головой дун Абрахам. – Не хочу я это представлять. Мало кастеллонских моряков погибло в океане? Вспомни дуна Бартоло – с какими муками добрался он до мыса Санту-Тринидад, и даже он, храбрейший из наших мореходов, не решился обогнуть его. Никто не знает что там дальше…
– У дуна, Бартоло не было таких портуланов, как у меня, отец. И его корабль был плохо снаряжен для дальнего…
– Не знаю, что наговорили тебе проклятые марсельские евреи, но дун Бартоло был великим мореходом… Ах, Хайме, сынок, ну что тебе дался этот океан? – В голосе дуна Абрахама прозвучала отчаянная нотка. – Почему ты не можешь жить как все?
Хайме был тронут. Он встал из-за стола так порывисто, что заколебалось пламя свечей. Он подошел к отцу и обнял его за плечи.
Как объяснить ему то странное чувство, которое он, Хайме, испытывал, увидев корабли в марсельском порту? Будто кто-то невидимый толкнул его тогда в самое сердце и шепнул: «Вот оно…» Как объяснить холодок восторга, охвативший его в сумеречной мастерской старика картографа при виде портуланов, собранных, нарисованных, расчисленных за долгую жизнь? Моря «сего мира плескались в этой комнате, и призывно трубил океан…
– Отец, – мягко сказал Хайме, – поймите и вы меня. Придворная жизнь не по мне. Я живу ожиданием той минуты, когда отплыву в океан.
– Что ты знаешь о жизни, щенок? – Дун Абрахам устремил тоскливый взгляд на узкое окно, за которым угасал горячий летний день. – Ты ходишь в бархатных штанах и в кружевах, тебе подают еду в серебряной посуде, ты и понятия не имеешь о том, как это можно не быть сытым. Если будешь вести себя умно, тебя ожидает королевская милость… Чего тебе еще нужно? Ну, чего? Звезд с неба?
– Звезды мне не нужны, отец. Вернее, нужны для того, чтобы прокладывать путь в океане. Видит всемогущий бог, я все правильно расчел. За мысом Санту-Тринидад…
Тут дун Абрахам снова трахнул кулаком по столу.
– А ты его видел, этот мыс? Ты сидел на одном сухаре и глотке воды в сутки? Что ты знаешь об океане? Да ты, не дойдя до этого мыса, штаны обмараешь!
Хайме, звеня шпорами, выскочил из столовой.
– Ты-то много понимаешь в морском деле, – непочтительно бормотал он, взбегая по скрипучим ступенькам. – Всю жизнь на кухне провел, а тоже…
У себя Хайме заперся на ключ. Забегал по комнате. Потом, остыв немного, зажег свечу и присел к столу. Достал из потайного ящика свертки портуланов, любовно разгладил один, всмотрелся в изгибы тонких линий. По памяти перерисовывал он эту карту там, в Марселе. Вот он, мыс Санту-Тринидад. За ним синяя океанская ширь, и дероты – курсы к Островам пряностей – здесь не проложены очевидцем, а вычислены ученым картографом по многим тайным сведениям.
Хайме сам не знал, почему сразу, чуть ли не с первого взгляда уверовал в марсельский портулан.
Что бы там ни было, а он уйдет в океан. По звездам, по тайному портулану поведет он каравеллу, снаряженную торговым домом Падильо и Кучильо. Купцы хотят получать пряности не аррателями, а целыми квинталами. Что ж, они получат то, чего хотят. И он, Хайме, тоже получит, чего хочет: океан. Океан будет с ним каждый день и каждую ночь.
Он добьется, он увидит, как в рассветной синей дымке средь просторов океана встанут горы островные в пенном грохоте прибоя. Там в зеленой чаще леса, под горячим солнцем юга люди черные, нагие собирают черный перец, драгоценнейшую пряность. Ловко медными ножами с веток дерева корицы трубкой кожицу срезают: до того нежна корица, что железа не выносит… О, таинственные земли! О, просторы океана!
3
Прежнего короля, Эрмандадо Четвертого – Благословенного, все боялись. Мрачный, нелюдимый и непонятный, он целые дни проводил с великим инквизитором за списками еретиков, а по ночам, страдая бессонницей, скрыв лицо под белым капюшоном члена Тайного судилища, присутствовал на допросах.
Все боялись его, а он еще больше боялся всех. И особенно тех, кто придумывал что-нибудь новое. Новое он считал опасным, таящим в себе неизвестные угрозы. И смерть его была праздником для всех, кроме немногих приближенных, которые хорошо изучили его нрав и умели угадывать желания.
Новый король, Аурицио Седьмой – Многомудрый, как он велел себя называть, был двоюродным братом Эрмандадо Благословенного, не имевшего детей. Это был деятельный человек с прекрасным аппетитом, любитель псовой охоты и игры в серсо. К святой церкви он относился с уважением, но трактуя по-новому учение святого Пакомио, покровителя Кастеллонии, считал высшим лицом церкви в стране не великого инквизитора, а себя. Великий инквизитор не мог пожаловаться папе: супруга короля, в девичестве – инфанта Соледад де Шевр-э-Шьен приходилась внучатной праплемянницей самому папе. Король Аурицио полагал, что если великому инквизитору дать волю, то в великом королевстве Кастеллонском останется слишком мало мужчин для пополнения войска и уплаты податей и слишком мало женщин для умножения населения, а также для кройки и шитья. Он считал, что недовольство и еретичество идут от неудовлетворенных страстей, и поэтому опубликовал ордонанс, коим населению предписывалось добавлять в повседневную чесночную похлебку коровье, а за его отсутствием – оливковое масло, ибо, как говорилось в ордонансе, пища, не сдобренная маслом, пробуждает в человеке недовольство.
И еще он ввел много других подобных новшеств.
Вот почему повелел он называть себя Многомудрым.
В назначенный день и час король Аурицио подписал указ о возведении в графское достоинство хранителя своего стола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
– Я велел вам выкинуть это дурацкое плавание из головы, – повысил голос дун Абрахам. – Но вы, как я вижу, снова посмели ослушаться меня.
– Отец, поверьте, мне очень жаль, но… я не могу исполнить ваше…
Он не докончил, потому что дун Абрахам грохнул кулаком по столу. Разноголосо звякнула посуда. Супруга и Росалия поспешно покинули столовую.
Дун Абрахам взял себя в руки.
– Послушай, Хайме, – сказал он тихо и даже печально, – послушай и постарайся понять… Я начал думать о тебе задолго до твоего рождения. Одно у меня желание, Хайме, одна мечта – чтобы мой сын занял достойное положение при дворе. Всю жизнь, всю свою трудную жизнь, Хайме, я работал ради этого. Ради тебя, потому что сам я уже не молод, и вот теперь, когда остался всего один шаг…
Он говорил долго, но Хайме знал все, что он скажет, потому что слышал это уже не раз.
Наконец дун Абрахам умолк.
– Я понимаю вас, отец, – сказал Хайме, – и очень благодарен за то, что вы так обо мне печетесь. Я и займу достойное положение при дворе, но… немного другим путем. Представьте себе, как возвысит меня король, когда я присоединю к его державе богатые заокеанские острова. Представьте, какой…
– Нет, Хайме, нет, – замотал головой дун Абрахам. – Не хочу я это представлять. Мало кастеллонских моряков погибло в океане? Вспомни дуна Бартоло – с какими муками добрался он до мыса Санту-Тринидад, и даже он, храбрейший из наших мореходов, не решился обогнуть его. Никто не знает что там дальше…
– У дуна, Бартоло не было таких портуланов, как у меня, отец. И его корабль был плохо снаряжен для дальнего…
– Не знаю, что наговорили тебе проклятые марсельские евреи, но дун Бартоло был великим мореходом… Ах, Хайме, сынок, ну что тебе дался этот океан? – В голосе дуна Абрахама прозвучала отчаянная нотка. – Почему ты не можешь жить как все?
Хайме был тронут. Он встал из-за стола так порывисто, что заколебалось пламя свечей. Он подошел к отцу и обнял его за плечи.
Как объяснить ему то странное чувство, которое он, Хайме, испытывал, увидев корабли в марсельском порту? Будто кто-то невидимый толкнул его тогда в самое сердце и шепнул: «Вот оно…» Как объяснить холодок восторга, охвативший его в сумеречной мастерской старика картографа при виде портуланов, собранных, нарисованных, расчисленных за долгую жизнь? Моря «сего мира плескались в этой комнате, и призывно трубил океан…
– Отец, – мягко сказал Хайме, – поймите и вы меня. Придворная жизнь не по мне. Я живу ожиданием той минуты, когда отплыву в океан.
– Что ты знаешь о жизни, щенок? – Дун Абрахам устремил тоскливый взгляд на узкое окно, за которым угасал горячий летний день. – Ты ходишь в бархатных штанах и в кружевах, тебе подают еду в серебряной посуде, ты и понятия не имеешь о том, как это можно не быть сытым. Если будешь вести себя умно, тебя ожидает королевская милость… Чего тебе еще нужно? Ну, чего? Звезд с неба?
– Звезды мне не нужны, отец. Вернее, нужны для того, чтобы прокладывать путь в океане. Видит всемогущий бог, я все правильно расчел. За мысом Санту-Тринидад…
Тут дун Абрахам снова трахнул кулаком по столу.
– А ты его видел, этот мыс? Ты сидел на одном сухаре и глотке воды в сутки? Что ты знаешь об океане? Да ты, не дойдя до этого мыса, штаны обмараешь!
Хайме, звеня шпорами, выскочил из столовой.
– Ты-то много понимаешь в морском деле, – непочтительно бормотал он, взбегая по скрипучим ступенькам. – Всю жизнь на кухне провел, а тоже…
У себя Хайме заперся на ключ. Забегал по комнате. Потом, остыв немного, зажег свечу и присел к столу. Достал из потайного ящика свертки портуланов, любовно разгладил один, всмотрелся в изгибы тонких линий. По памяти перерисовывал он эту карту там, в Марселе. Вот он, мыс Санту-Тринидад. За ним синяя океанская ширь, и дероты – курсы к Островам пряностей – здесь не проложены очевидцем, а вычислены ученым картографом по многим тайным сведениям.
Хайме сам не знал, почему сразу, чуть ли не с первого взгляда уверовал в марсельский портулан.
Что бы там ни было, а он уйдет в океан. По звездам, по тайному портулану поведет он каравеллу, снаряженную торговым домом Падильо и Кучильо. Купцы хотят получать пряности не аррателями, а целыми квинталами. Что ж, они получат то, чего хотят. И он, Хайме, тоже получит, чего хочет: океан. Океан будет с ним каждый день и каждую ночь.
Он добьется, он увидит, как в рассветной синей дымке средь просторов океана встанут горы островные в пенном грохоте прибоя. Там в зеленой чаще леса, под горячим солнцем юга люди черные, нагие собирают черный перец, драгоценнейшую пряность. Ловко медными ножами с веток дерева корицы трубкой кожицу срезают: до того нежна корица, что железа не выносит… О, таинственные земли! О, просторы океана!
3
Прежнего короля, Эрмандадо Четвертого – Благословенного, все боялись. Мрачный, нелюдимый и непонятный, он целые дни проводил с великим инквизитором за списками еретиков, а по ночам, страдая бессонницей, скрыв лицо под белым капюшоном члена Тайного судилища, присутствовал на допросах.
Все боялись его, а он еще больше боялся всех. И особенно тех, кто придумывал что-нибудь новое. Новое он считал опасным, таящим в себе неизвестные угрозы. И смерть его была праздником для всех, кроме немногих приближенных, которые хорошо изучили его нрав и умели угадывать желания.
Новый король, Аурицио Седьмой – Многомудрый, как он велел себя называть, был двоюродным братом Эрмандадо Благословенного, не имевшего детей. Это был деятельный человек с прекрасным аппетитом, любитель псовой охоты и игры в серсо. К святой церкви он относился с уважением, но трактуя по-новому учение святого Пакомио, покровителя Кастеллонии, считал высшим лицом церкви в стране не великого инквизитора, а себя. Великий инквизитор не мог пожаловаться папе: супруга короля, в девичестве – инфанта Соледад де Шевр-э-Шьен приходилась внучатной праплемянницей самому папе. Король Аурицио полагал, что если великому инквизитору дать волю, то в великом королевстве Кастеллонском останется слишком мало мужчин для пополнения войска и уплаты податей и слишком мало женщин для умножения населения, а также для кройки и шитья. Он считал, что недовольство и еретичество идут от неудовлетворенных страстей, и поэтому опубликовал ордонанс, коим населению предписывалось добавлять в повседневную чесночную похлебку коровье, а за его отсутствием – оливковое масло, ибо, как говорилось в ордонансе, пища, не сдобренная маслом, пробуждает в человеке недовольство.
И еще он ввел много других подобных новшеств.
Вот почему повелел он называть себя Многомудрым.
В назначенный день и час король Аурицио подписал указ о возведении в графское достоинство хранителя своего стола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22