– Вы – Джоанна Маршалл, – услышал он собственный голос как бы со стороны.
– Ну конечно, – ответила она, как будто это было в самом деле очень естественно, и протянула ему руку с таким выражением готовности предоставить ему весь возможный кредит, что он пожал ее и продолжал удерживать, словно у них была дружеская встреча. От точки контакта к нему пришло тепло и чувство удовольствия; их глаза встретились с такой непринужденностью, какой никогда не создашь искусственно, и которая меняет все, что происходит потом.
«Вот так просто это и бывает?» – подумал он с отдаленным, но глубоким ощущением шока. Момент, казалось, был связан с осознанием возможности – или, точнее, чтобы быть честным, вероятности, что было еще более беспокоящим. Как живущий под землей слепой крот под воздействием приближающейся смены сезона начинает ощущать некую грядущую перемену, так и он ощутил, как все его чувства потянулись к ней. Он торопливо отпустил ее руку. Тут же лестница показалась ему более сырой и унылой, чем когда-либо.
Она продолжала спускаться, и он заторопился следом.
– Как вы узнали, кто я? – спросил он.
– Сью Бернстайн позвонила мне. Она сказала, что вы, вероятно, захотите со мной поговорить. Потом, я поняла, что вы, конечно, не музыкант. И, только что вспомнила, еще вы просто похожи на детектива.
– На что похож детектив? – спросил он со смехом.
Она, улыбаясъ, бросила на него взгляд через плечо.
– О, у меня нет заранее сложившегося представления насчет этого. Это просто вот так, как я вас увидела. – Она открыла плечом еще одни железные двери, затем другие, и вдруг они опять оказались среди цивилизации: огни, – звуки, запахи внутренних помещений.
Она остановилась и повернулась к нему.
– Это так ужасно, насчет Анн-Мари. Я полагаю, нет сомнения, что это она? Просто не могу поверить, что – она мертва.
– Никаких сомнений нет, – сказал он, показывая ей один из снимков.
Она с дрожью взяла его, боясь увидеть снимок бог знает какой бойни. Первый же взгляд принес ей облегчение, второй – глубокое огорчение. Немногим людям в этом современном, организованном мире приходится когда-нибудь увидеть труп или хотя бы фотографию трупа. Через мгновение у нее вырвался вздох.
– Понимаю, – произнесла она, – Сью сказала, что это было убийство. Это правда?
– Боюсь, что так.
– Послушайте, – нахмурилась она, – я хочу помочь вам, само собой, но мне надо еще переодеться и разогреться, а я еле успеваю. Но я играю только в первой пьесе – можете подождать? Или прийти чуть попозже? Я закончу где-то в четверть девятого, а потом буду свободна и смогу говорить с вами так долго, как вам захочется.
Так долго, как вам захочется. Она опять посмотрела на него, снизу вверх, прямо ему в глаза. Такая ее прямота, подумал он, очень беспокоит. Это было по-детски, хоть ничего детского в ней не было. Это было нечто выходящее за рамки его обычного опыта и заставляло испытывать чувство незащищенности и потери душевного равновесия – будто она была из другой плоти или из параллельной вселенной, где, несмотря на внешнее сходство, законы физики были до беспокойства другими.
– Я подожду, – сказал он. – Может быть, позже я смогу пригласить вас на ужин? – добавил он, вновь слыша свой голос как бы со стороны. Что это, во имя Божье, что он делает?!
– О, это было бы привлекательно, – тепло ответила она. – Слушайте, я уже должна бежать. Почему бы вам не пойти в зал и не послушать? Зал вон за той дверью.
– Разве мне не нужен билет?
– Нет, народу много не будет, и никто никогда не проверяет билеты. Просто проскользните туда и садитесь где-нибудь сбоку, а к концу первой пьесы возвращайтесь сюда, и я вас тут встречу, когда опять переоденусь.
Переодевалась она, как оказалось, быстро, и уже в половине девятого они сидели в итальянском ресторане неподалеку. Скатерти и салфетки здесь были бледно-розового цвета, повсюду были расставлены большие комнатные пальмы в кадках, одна из которых любезно укрыла их от взглядов других посетителей, когда они уселись друг против друга за угловым столиком. Она передвинула небольшую настольную лампу с середины к краю столика, чтобы очистить место между ними, оперлась о стол локтями и стала ждать вопросов.
Сидя так близко от нее, он опять задумался о ее возрасте. Ясно, что она была постарше Анн-Мари: вокруг глаз уже были морщинки, и на лице читался опыт, и все же, поскольку она не пользовалась макияжем для маскировки этого, она выглядела молодо; ну, ладно, может быть, не молодо, но женщиной без возраста. Это затрудняло его, и он задал себе вопрос – почему? Но все, что мог придумать в ответ, было то, что если бы она попросила его рассказать о себе, он ощутил бы, что обязан рассказать правду – настоящую правду, в противоположность общественной полуправде. И еще эта ее близость заставляла его чувствовать, что между ними нет никакого барьера и что прикосновение к ней, которого он начинал очень хотеть, было не только возможно, но неизбежно.
Лучше бы ему оставить это направление мыслей. Он постарался взять себя в руки.
– Я полагаю, надо с чего-то начинать. Известен ли вам кто-либо, кто мог иметь причины желать смерти вашей подруге Анн-Мари?
– Я уже думала об этом, конечно, и я, честно, не знаю таких. В самом деле, я не могу себе представить, почему кто-то когда-то захотел бы убить кого-то. Смерть настолько потрясает, не правда ли? А убийство – вдвойне.
– Самоубийство вы посчитали бы менее удивительным?
– О да, – сразу ответила она. – Не потому, что у меня есть какие-то причины думать, что она собиралась совершить его, просто каждый всегда может найти причины возненавидеть самого себя, и собственная жизнь намного доступнее. Хотя убийство... – она сделала паузу, – это так оскорбительно, верно?
– Никогда не думал об этом с такой точки зрения.
– Это должно быть вам отвратительно, – неожиданно произнесла она, и он удивился.
– Но еще больше для вас, я уверен.
– Не думаю. Я не несу за это ответственности, как вы. И еще – потому, что я знала ее только живой, я всегда буду вспоминать ее такой. А вы увидели ее мертвой – какой же тут душевный покой?
С чего это она решила, что он нуждается в душевном покое, подумал он; потом более честно изменил свою мысль: откуда она знает, что он нуждается в душевном покое?
– Кто были ее друзья?
– Ну, я предполагаю, что я была ее наиболее близкой подругой, хоть на самом деле и не могу сказать, что знала ее очень близко. Мы «делили парту», значит, привыкли быть друг возле друга на работе. Я приезжала к ней домой раз или два, и пару раз мы ходили в кино. Она пришла в оркестр недавно и относилась к сорту замкнутых людей. Она нелегко заводила друзей.
– А как насчет друзей вне оркестра?
– Я не знаю. Она никогда никого не упоминала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88