Бичуемая сладострастной жаждой, которую старики и старухи принимали за чрезмерную любознательность, бродила она теперь по Градчанам от одной кровавой достопримечательности к другой, от одного изображения мученика к другому; и каждый серый потрескавшийся камень, который бы она раньше просто не заметила, рассказывал ей о кровопролитиях и пытках, из каждой пяди земли поднималось кровавое испарение; когда она взялась за медное кольцо на дверях часовни, в которое когда-то вцепился король Вацлав, умирая от руки своего брата, ее пронзило ледяным смертельным страхом, впитавшимся в металл, но страх этот сейчас же превратился в бешеную раскаленную похоть. Градчаны со своими молчаливыми застывшими строениями стали для нее красноречивыми устами, которые умели нашептывать ей тысячью проворных языков все новые ужасы и кошмары из своего кровавого прошлого.
Поликсена машинально отсчитала восемь ударов башенного колокола, встала, спустилась в помещение для прислуги. Огромная людская занимала весь первый этаж дворца барона Эльзенвангера.
Старый слуга в полосатой куртке подошел к Поликсене, поцеловал в обе щеки и усадил во главе длинного дубового стола.
За противоположным концом стола сидел кучер князя Лобковица. молодой русский с сумрачным лицом и глубоко: запавшими черными глазами, – вместе с прислугой из других дворянских домов он был приглашен на традиционный ужин; рядом с ней – татарин из степей Киргизии, гладковыбритый череп прикрыт круглой красной войлочной шапкой.
Поликсене сообщили, что это берейтор принца Рогана, бывший караванный проводник исследователя Азии Чомы Кёрёши.
Божена – в выходном платье, на. подколотых косах старенькая шляпка с лихо торчащим пером (рождественский подарок графини Заградки) – внесла угощенье: куропатки с зеленью и нарезанные дольками ржаные кнедлики с повидлом.
– Вкуси от наших яств, Поликсена! – сказала старая кухарка Эльзенваигера и ободряюще подмигнула молодым посудомойкам и горничным; они сгрудились вокруг стряпухи, как вокруг наседки, рассчитывая укрыться под спасительным ее крылом, если благородной соколице вдруг придет в голову хищно броситься на них со своих высот.
Поначалу над обществом, состоящим примерно из двадцати мужчин, женщин и детей разного возраста, тяготела известная скованность, для многих обычай сидеть за одним столом с господами был внове, они боялись допустить какую-нибудь оплошность в обращении с ножом или вилкой, однако Поликсена сумела быстро создать непринужденное настроение, одного за другим вовлекая в легкий, доступный разговор.
Только татарин, Молла Осман, молча поглощал свой ужин, пользуясь при этом пальцами, которые он всякий раз споласкивал в чаше с водой. Сумрачный русский тоже не проронил ни слова, лишь время от времени бросал в сторону юной контессы долгие пронизывающие взгляды.
– Скажите, – начала Поликсена, когда блюда были убраны и на столе появились чай и вино, – что тогда, собственно, произошло? Это в самом деле правда, что лунатик…
– Истинная правда, ваша милость. – с жаром вступила Божена, но, захлебнувшись после кухаркиного тычка в ребра, быстро поправилась: – Вот те крест, Поликсена, собственными глазами видала! Ка-акой уж-жас! Как только Брок залаял, я сразу поняла, ну точь-в-точь, что сказали господин барон: «Смерть в доме». А потом он ка-ак сорвется с высоты да ка-ак полетит! Ну… ну как огненный петух во-от с такими горящими глазищами. Да кабы не мой Шотек, – она истово чмокнула висевший на шее амулет, – так и сдохла б на том самом месте. И ведь как, дьявол, зыркнул на меня! Ну а после он ка-ак треснется об изгородь (ну, об ту, об тисовую) да ка-ак грохнется оземь, jako… jako z roury – как из трубы вылетел. Пан Лукота, – обратилась она к седому камердинеру, – будьте свидетелем.
– Чепуха, – буркнул старик, недовольно покачав головой, – все было совсем по-другому.
– Ну да, конечно, им, видите ли, свидетелем быть не с руки, – горячилась Божена, – да вы просто-напросто струсили, пан Лукота.
– Как? Он летел по воздуху? – недоверчиво спросила Поликсена.
– Истинная правда. Вот те крест!
– Свободно парил в воздухе?
– Да не сойти мне с этого места!
– Говорите, с горящими глазами?
– Да провалиться мне сквозь землю!
– А потом, я слышала, он в присутствии моей тетки, дяди и других гостей как бы… преобразился?
– И-истинная правда, стал совсем длинным, тощим как палка от метлы, – заверила Божена, – я в замочную скважину глядела и все… – она смущенно запнулась, сообразив, что проговорилась. – Ну вот, а дальше я ничего не видала. Да ведь меня и не было при этом, меня пани графиня отправила за Богемской Лизой… – Новый кухаркин толчок в ребро окончательно заткнул ей рот.
Некоторое время все смущенно молчали.
– А как зовут этого человека? – вполголоса спросил русский своего соседа.
Тот пожал плечами.
– Насколько мне известно, его зовут Зрцадло, – ответила Поликсена. – Я думаю, он странствующий комедиант из Фидловак, с ярмарки.
– Да, так его кличут.
– Ты полагаешь, его зовут по-другому? Русский замялся:
– Я… я не знаю.
– И все же он комедиант? Не так ли?
– Нет. Определенно нет, – откликнулся вдруг татарин.
– Ты его знаешь?.. Вы его знаете, пан Молла? – насели на него со всех сторон.
Защищаясь, татарин поднял руки:
– Я только один раз разговаривал с ним. Но, думаю, не ошибаюсь: он – эвли.
Челядь тупо уставилась на него.
– У нас на Востоке такое не в диковинку.
И, уступая просьбе Поликсены объясниться подробней, он принялся рассказывать – короткими отрывистыми фразами, так как каждое второе слово был вынужден переводить про себя с родного языка.
– Эвли – это факир-колдун. Факиру необходимо тело, иначе он не сможет говорить; он обычно выбирает кого-нибудь из мертвых.
– Ты считаешь, что Зрцадло мертв? – спросил внезапно взволновавшийся русский.
– Я не знаю. Может быть, у него полу… – татарин повернулся к Поликсене. – Как это? Полу…
– Летаргия?
– Да. Летаргия. Когда эвли желает говорить через другого, он сначала выходит из себя, а затем входит в другого… Это он делает так… – Мгновение татарин раздумывал, как получше объяснить, потом ткнул пальцем в верхнюю часть диафрагмы, туда, где ребра соединяются с грудиной: – Здесь находится душа. Эвли поднимает ее, – он указал на свое горло, потом на ноздри, – сначала сюда, потом сюда. Затем он с выдохом покидает свое тело и входит в мертвого. Через нос, через горло, в грудь. Если тело покойника еще не разложилось, то он встает и оживает. Но мертвец теперь – эвли.
– А что происходит с самим эвли? – напряженно спросила Поликсена.
– Тело эвли подобно мертвому, пока его дух находится в другом. Я часто видел факиров и шаманов. Они сидят, как мертвые, так как их дух находится в других.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48