Не знаю, что она во мне нашла. Мазохистка, наверное.
Сам Наиглавнейший Шеф, глава института и полковник ФСБ по совместительству, когда вызвал меня, чтоб уведомить о повышении, смотрел с неприязнью, будто на таракана какого. Быть может, таким макаром он хотел сжить меня если не со свету, то с работы — точно. Думал, верно, что не выдюжу напряга со стороны обиженных, пролетевших с повышением коллег и уволюсь к чертям собачьим. Но к людской неприязни мне не привыкать со школы. Я выдержал и заработал если не любовь, то хотя бы уважение, пускай и густо замешенное на ненависти.
Теперь многие считают, что я подсиживаю шефа. И я их не виню. Людишкам так проще жить: враги должны быть, без них никак.
Не помню точно, когда великий русский народ стянул у американцев традицию праздновать День благодарения. Случилось это лет десять назад, когда я только закончил школу. Ничего удивительного в похищении праздника, конечно, нет; мы готовы украсть любой праздник, если есть надежда, что он превратится в выходной. Так, кстати, и случилось.
Общеизвестно, что американские семьи в День благодарения кушают индейку, птицу, которой наш народ лакомится нечасто. Но эту проблему решили просто: индейку заменили русской народной курицей, а куриц, чтоб разжирели до подобающего размера, напичкали стероидами и еще какой-то гадостью. Потом на Западе вышел закон о том, что нельзя есть животных, разумность которых превышает 0,2 по шкале Бройля-Хэмма. Наши подхватили. Оказалось, правда, что у большинства куриц разумность колеблется в районе от 0,25 до 0,3. Выход нашли быстро (опять стянули у Запада): цыплятам кололи какую-то гадость, отчего птичье поголовье к половой зрелости благополучно тупело. Таким образом, российский праздник благодарения был спасен, а традиция есть откормленных куриц плавно перекочевала на Новый год.
Было это, правда, до кризиса; до того, как скот стал повсеместно дохнуть. Но отменять закон не собирались.
Именно из-за приближающегося Нового года я покинул курилку. Мишку так и не дождался. В ответ на мои кивки, мол, выйди — надо поговорить, надоел ты уже со своими идиотскими историями, барон Мюнхаузен хренов, он отмахивался и обещал зайти минут через пять. А сам продолжал рассказывать до колик смешную байку сайта, через который продавали человеческие котлеты, человеческие наборы для холодца, пиццу с человечиной, человеческие уши, запеченные в тесте, и так далее.
Время поджимало. Я договорился с Игорьком, что он подъедет сюда к полудню.
Я заглянул в свой кабинет. Накинул на плечи старенькую кожаную, подбитую мехом куртку, а на голову натянул вязаную шапку. Протопал мимо столика вахтера к лифту. Семеныч был зол на меня и притворялся, что внимательно читает газету. Жирный заголовок на титульной странице гласил: «МЯСНОЙ КРИЗИС ОБЯЗАТЕЛЬНО ЗАКОНЧИТСЯ В НОВОМ ГОДУ». Чуть ниже был другой: «МЯСНЫЕ БАНДЫ ГРАБЯТ ФЕРМЕРОВ НА ВОСТОКЕ ОБЛАСТИ». И третий, совсем мелко: «ИЗВЕСТНЫЙ ПРОРИЦАТЕЛЬ ИВАН КОРЕЙКИН ЗАЯВЛЯЕТ, ЧТО ЛЕДЯНУЮ БАШНЮ ПОСТРОИЛ ЯПОНСКИЙ ПРОРОК МЯСАГАВА ИЗ ШАМБАЛЫКА».
— Повернулись на мясе, сволочи, — пробормотал я, садясь в лифт.
У подъезда было слякотно и промозгло; патлатый дворник в оранжевом рабочем жилете и вязаном свитере счищал снег совковой лопатой. Благодаря его усилиям образовалась дорожка, по которой к нашему заведению мог спокойно, без страха заляпаться, пройти человек.
Я глянул, на часы: без пяти двенадцать.
Через минуту в нашу сторону, фырча и размешивая снег, повернул низкий японский фургончик. Витиеватая надпись «Yuki's fish» рубином горела на сером боку. Игорек, как всегда, был пунктуален.
Он притормозил у обочины чуть в стороне от здания Института. Я пошел навстречу, широко улыбаясь: все-таки Игорь — мой лучший друг. Он высунулся из окошка— — рыжая и конопатая веселая физиономия. Крикнул что-то, махнув рукой, — я не расслышал. Тогда он приглушил мотор и крикнул опять:
— Здорово, погорелец!
— Почему вдруг погорелец? — ухмыльнулся я, подходя к игорьковскому фургончику. Мы крепко пожали друг другу руки. Игорек открыл дверцу и спрыгнул на асфальт — легкий на подъем, поджарый; в студенческую бытность, когда мы с ним жили в одной комнате в общаге, я всегда завидовал Игорьку, его наилегчайшему отношению к жизни и всегдашнему задору и прямолинейности.
— Потому что твой Новый год был готов погореть, но я тебя спас, — заявил Игорь, вытирая о брюки цвета хаки выпачканные в мазуте руки. От Игоря несло бензином и вяленой рыбой — тот еще запашок.
Мы вместе обошли машину; Игорек взялся открывать багажник — ключ сточился, не хотел проворачиваться в маленьком висячем замке. Игорек выругался.
— Скрепку бы сюда. Скрепкой я такие замки в два счета открывал. Когда-то.
Потом он спросил, почесывая рыжие свои, до подбородка, бакенбарды:
— Как там с Машкой?
— Шутишь, что ли? Восемь месяцев, как вместе не живем, полгода, как я о ней ничего не слышал!
— Зря, — буркнул Игорек, — девчонка славная, и пара из вас была — самое оно. Дурак ты, Киря.
Мне не нравится, когда меня называют Кирей, но на Игорька обижаться не было сил — как только он не издевался над моим именем! — поэтому я сказал в шутку:
— Сам дурак, — и шутливо же толкнул его в бок. Игорь покачнулся.
— На работе что? Михалыч не тиранит? — спросил он, потирая бок.
Михалычем Игорек звал Наиглавнейшего Шефа; начальник Института приходился дальним родственником Игоревой жене.
— Нормально. Место свое знает. С него не слазит.
Замок наконец поддался. Игорек открыл багажное отделение. Внутри был рефрижератор; оттуда пахнуло колючим холодом и слабым запахом куриной крови. Тесное пространство наполовину было забито крупными тушами недоразвитых цыплят.
— Мясной кризис нам не помеха, — подмигнул мне Игорек. — Выбирай любую дебилку, Кирятор!
Я недолго думая схватил первую попавшуюся курицу и сунул несчастную в приготовленный заранее непрозрачный пакет. Посмотрел на Игорька виновато, спросил как бы невзначай:
— Сколько с меня?
— Тэк-с, — сказал Игорек, — ты мне лучше скажи, Киря: ты работаешь на самый крупный пищевой завод города или я? Ну-ка как на духу!
— Ты, — ухмыльнулся я.
— Вот и не морочь мне голову. Вместе с разводом ты потерял новогоднюю птичью карточку — твоя вина. Проштрафился. А теперь еще собираешься мне платить. И как это называется? Я тебе друг или кто?
Он схватил меня за воротник, прошептал на ухо с мнимой угрозой:
— Бутылку красного поставишь, понял? А главное вот что: никогда больше не сомневайся в нашей дружбе, иначе у меня случится приступ, и я заболею по твоей вине; буду лежать прикованный к постели, словно Спящая красавица, и тогда, чтобы спасти меня, разбудить то есть, тебе, Кирчик, придется поцеловать меня в губы, а это ужасно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
Сам Наиглавнейший Шеф, глава института и полковник ФСБ по совместительству, когда вызвал меня, чтоб уведомить о повышении, смотрел с неприязнью, будто на таракана какого. Быть может, таким макаром он хотел сжить меня если не со свету, то с работы — точно. Думал, верно, что не выдюжу напряга со стороны обиженных, пролетевших с повышением коллег и уволюсь к чертям собачьим. Но к людской неприязни мне не привыкать со школы. Я выдержал и заработал если не любовь, то хотя бы уважение, пускай и густо замешенное на ненависти.
Теперь многие считают, что я подсиживаю шефа. И я их не виню. Людишкам так проще жить: враги должны быть, без них никак.
Не помню точно, когда великий русский народ стянул у американцев традицию праздновать День благодарения. Случилось это лет десять назад, когда я только закончил школу. Ничего удивительного в похищении праздника, конечно, нет; мы готовы украсть любой праздник, если есть надежда, что он превратится в выходной. Так, кстати, и случилось.
Общеизвестно, что американские семьи в День благодарения кушают индейку, птицу, которой наш народ лакомится нечасто. Но эту проблему решили просто: индейку заменили русской народной курицей, а куриц, чтоб разжирели до подобающего размера, напичкали стероидами и еще какой-то гадостью. Потом на Западе вышел закон о том, что нельзя есть животных, разумность которых превышает 0,2 по шкале Бройля-Хэмма. Наши подхватили. Оказалось, правда, что у большинства куриц разумность колеблется в районе от 0,25 до 0,3. Выход нашли быстро (опять стянули у Запада): цыплятам кололи какую-то гадость, отчего птичье поголовье к половой зрелости благополучно тупело. Таким образом, российский праздник благодарения был спасен, а традиция есть откормленных куриц плавно перекочевала на Новый год.
Было это, правда, до кризиса; до того, как скот стал повсеместно дохнуть. Но отменять закон не собирались.
Именно из-за приближающегося Нового года я покинул курилку. Мишку так и не дождался. В ответ на мои кивки, мол, выйди — надо поговорить, надоел ты уже со своими идиотскими историями, барон Мюнхаузен хренов, он отмахивался и обещал зайти минут через пять. А сам продолжал рассказывать до колик смешную байку сайта, через который продавали человеческие котлеты, человеческие наборы для холодца, пиццу с человечиной, человеческие уши, запеченные в тесте, и так далее.
Время поджимало. Я договорился с Игорьком, что он подъедет сюда к полудню.
Я заглянул в свой кабинет. Накинул на плечи старенькую кожаную, подбитую мехом куртку, а на голову натянул вязаную шапку. Протопал мимо столика вахтера к лифту. Семеныч был зол на меня и притворялся, что внимательно читает газету. Жирный заголовок на титульной странице гласил: «МЯСНОЙ КРИЗИС ОБЯЗАТЕЛЬНО ЗАКОНЧИТСЯ В НОВОМ ГОДУ». Чуть ниже был другой: «МЯСНЫЕ БАНДЫ ГРАБЯТ ФЕРМЕРОВ НА ВОСТОКЕ ОБЛАСТИ». И третий, совсем мелко: «ИЗВЕСТНЫЙ ПРОРИЦАТЕЛЬ ИВАН КОРЕЙКИН ЗАЯВЛЯЕТ, ЧТО ЛЕДЯНУЮ БАШНЮ ПОСТРОИЛ ЯПОНСКИЙ ПРОРОК МЯСАГАВА ИЗ ШАМБАЛЫКА».
— Повернулись на мясе, сволочи, — пробормотал я, садясь в лифт.
У подъезда было слякотно и промозгло; патлатый дворник в оранжевом рабочем жилете и вязаном свитере счищал снег совковой лопатой. Благодаря его усилиям образовалась дорожка, по которой к нашему заведению мог спокойно, без страха заляпаться, пройти человек.
Я глянул, на часы: без пяти двенадцать.
Через минуту в нашу сторону, фырча и размешивая снег, повернул низкий японский фургончик. Витиеватая надпись «Yuki's fish» рубином горела на сером боку. Игорек, как всегда, был пунктуален.
Он притормозил у обочины чуть в стороне от здания Института. Я пошел навстречу, широко улыбаясь: все-таки Игорь — мой лучший друг. Он высунулся из окошка— — рыжая и конопатая веселая физиономия. Крикнул что-то, махнув рукой, — я не расслышал. Тогда он приглушил мотор и крикнул опять:
— Здорово, погорелец!
— Почему вдруг погорелец? — ухмыльнулся я, подходя к игорьковскому фургончику. Мы крепко пожали друг другу руки. Игорек открыл дверцу и спрыгнул на асфальт — легкий на подъем, поджарый; в студенческую бытность, когда мы с ним жили в одной комнате в общаге, я всегда завидовал Игорьку, его наилегчайшему отношению к жизни и всегдашнему задору и прямолинейности.
— Потому что твой Новый год был готов погореть, но я тебя спас, — заявил Игорь, вытирая о брюки цвета хаки выпачканные в мазуте руки. От Игоря несло бензином и вяленой рыбой — тот еще запашок.
Мы вместе обошли машину; Игорек взялся открывать багажник — ключ сточился, не хотел проворачиваться в маленьком висячем замке. Игорек выругался.
— Скрепку бы сюда. Скрепкой я такие замки в два счета открывал. Когда-то.
Потом он спросил, почесывая рыжие свои, до подбородка, бакенбарды:
— Как там с Машкой?
— Шутишь, что ли? Восемь месяцев, как вместе не живем, полгода, как я о ней ничего не слышал!
— Зря, — буркнул Игорек, — девчонка славная, и пара из вас была — самое оно. Дурак ты, Киря.
Мне не нравится, когда меня называют Кирей, но на Игорька обижаться не было сил — как только он не издевался над моим именем! — поэтому я сказал в шутку:
— Сам дурак, — и шутливо же толкнул его в бок. Игорь покачнулся.
— На работе что? Михалыч не тиранит? — спросил он, потирая бок.
Михалычем Игорек звал Наиглавнейшего Шефа; начальник Института приходился дальним родственником Игоревой жене.
— Нормально. Место свое знает. С него не слазит.
Замок наконец поддался. Игорек открыл багажное отделение. Внутри был рефрижератор; оттуда пахнуло колючим холодом и слабым запахом куриной крови. Тесное пространство наполовину было забито крупными тушами недоразвитых цыплят.
— Мясной кризис нам не помеха, — подмигнул мне Игорек. — Выбирай любую дебилку, Кирятор!
Я недолго думая схватил первую попавшуюся курицу и сунул несчастную в приготовленный заранее непрозрачный пакет. Посмотрел на Игорька виновато, спросил как бы невзначай:
— Сколько с меня?
— Тэк-с, — сказал Игорек, — ты мне лучше скажи, Киря: ты работаешь на самый крупный пищевой завод города или я? Ну-ка как на духу!
— Ты, — ухмыльнулся я.
— Вот и не морочь мне голову. Вместе с разводом ты потерял новогоднюю птичью карточку — твоя вина. Проштрафился. А теперь еще собираешься мне платить. И как это называется? Я тебе друг или кто?
Он схватил меня за воротник, прошептал на ухо с мнимой угрозой:
— Бутылку красного поставишь, понял? А главное вот что: никогда больше не сомневайся в нашей дружбе, иначе у меня случится приступ, и я заболею по твоей вине; буду лежать прикованный к постели, словно Спящая красавица, и тогда, чтобы спасти меня, разбудить то есть, тебе, Кирчик, придется поцеловать меня в губы, а это ужасно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96