В этот эскадрон влились все четыре сына Абу-Супьяна и сыновья Сергея Васильевича.
На ключевых позициях у Дербента и Порт-Петровска разыгрались жестокие бои. Решительные бои шли и у горы Тарки-Тау. На сей раз генерал Хакки-паша, похоже, торжествовал. Английские наемники и полки Бичерахова были оттеснены к морю. Однако в ночь, когда освобождение Порт-Петровска было уже почти завершено, генерал Хакки-паша дал своим аскерам приказ отходить, сославшись на то, что он якобы получил повеление покинуть не только боевые позиции, но и Дагестан. Такие действия можно было расценить не иначе как предательство. Узнав о приказе Хакки-паши, возмущенный до глубины сердца Умар из Адага предстал перед турецким генералом:
– Ваша честь, паша, правда ли то, что услышали мои уши?
– Что именно?
– Вы снимаете своих аскеров с позиций?
– Да. Мне велено срочно вернуть их на родину.
– А не похоже ли это, уважаемый паша, на предательство?
– Вот гонец с приказом.
– Гонец мог на один день опоздать или даже совсем не прибыть, паша! Всего несколько часов, и мы займем город, который раскинут перед нами.
– В том-то и дело, что мне велено сберечь людей! – сказал генерал, на ходу отдавая один за другим приказы своим штабным офицерам, чтобы построили полки и двинули их в сторону Агач-аула.
– Генерал, да не смолчит в тебе честь воина! Остановись, помоги нам!..
– Не могу, не имею права…
Хакки-паша не стал вдаваться в подробности и объяснять, что побудило его принять такое решение. Он счел, что этому далекому от премудростей века горцу не уразуметь таких событий, как аннулирование Брестского договора по части советско-турецких отношений, и того, что на самой анатолийской земле назревали такие события, которые грозили крахом двухсотлетней Оттоманской империи и жестокой тирании султана. Последний султан Турции Махмед VI, опасаясь революции, готовился подписать позорный для султаната договор о перемирии. Потому-то генерал Хакки-паша рассудил, что ему незачем спасать чужую саклю, когда его собственный дом охвачен пламенем.
– Позволь мне, паша, обратиться к твоим аскерам, – может, среди них найдутся добровольцы, которые вызовутся помочь нам, – сказал Умар из Адага.
– Нет, не позволю! – вскричал Хакки-паша.
Он знал, чем это пахнет. Близкое соприкосновение с комиссарами да большевиками и без того посеяло в аскерах зерна свободолюбия, которые могут дать нежелательные всходы. И кого-кого, а его, пашу, по возвращении в Турцию по голове за это не погладят.
– Сами затеяли свару, сами во всем и разбирайтесь! Прощайте! – сказал он.
– Прощай, генерал! Смотри не споткнись! – Умар из Адага укоризненно глянул на него и отвернулся.
Под гневными, сдержанно-молчаливыми взглядами горцев окруженный офицерами Хакки-паша сел на коня и уехал, но с холма два всадника повернули коней обратно и подъехали туда, где, рассматривая в бинокль Порт-Петровск, стоял Умар из Адага. Это были два турецких офицера. Может, совесть в них заговорила – они предложили комиссару свои услуги. Умар из Адага с благодарностью пожал им руки.
Кучевые облака тут и там разрывали рассветные лучи.
Тревожные мысли одолевали бесстрашного горца, бывшего абрека, которому теперь доверена жизнь многих и многих, и потому он не волен распоряжаться своей жизнью, связанной с судьбами этих людей, полных решимости не отступать, а добить уже порядком изнуренного противника и освободить Порт-Петровск.
Хватит ли сил не проиграть этот бой?.. Из-за моря, из-за кромки облаков на небосклоне поднималось кроваво-красное солнце, и свет его коснулся дымящихся труб пароходов в гавани порта…
Эскадрон особого назначения под командованием Хасана из Амузги с песней, приветствующей рассвет, двинулся через склоны Мизгури.
Утро выдалось холодное, всадники все в бурках. На Хасане из Амузги белая гулатдинская бурка. Путь они держат к скалам, за которыми укрылся столь же древний, как и некогда сожженный арабами Город Свечей – Шам-Шахар, живописный аул Куймур, где живет бывший слепой Ливинд и его несравненная дочь Муумина – драгоценный камень в недорогой оправе. Отец и дочь ждут своего белого всадника.
А путь белого всадника пролегает через Куймур в степь, к железной дороге по морскому берегу, на полустанок Манас, где ждет его бронированный кулак наемника инглисов – англичан. Долг гонит Хасана туда, а дума, да и белый конь под ним тянутся к ней, к той, у которой ясная, как рассвет, улыбка, чистый, словно бы весь мир отражающий, взор, к той, которая – в этом он уверен – день и ночь повторяет: «Хасан из Амузги, я жду тебя!» Как ему хочется предстать перед ней с солнцем в руках, белым сказочным всадником из ее сказки, явиться и сказать: «Здравствуй, Муумина!»
Хасан все смотрит на отвесные известковые скалы, будто надеется сквозь них разглядеть знакомую ветхую саклю на окраине аула и то необыкновенное сияние на лице Муумины… Можно завидовать полету орла над ущельем, завидовать реке, что пробивает себе путь через теснины, завидовать ягненку, что резвится на лугу, но без зависти можно гордиться человеком, который сам обладает всеми этими качествами. Он выше полета орла, он сильнее, чем горный поток, и в радости резвее, чем ягненок…
Мечты Хасана из Амузги прервал подъехавший на разгоряченном коне младший сын Абу-Супьяна. Он был в ночной разведке.
– Удачи тебе, Хасан из Амузги! – сказал сын Абу-Супьяна.
– Приветствую тебя! По лицу вижу, ты принес нам тревожную весть. Говори же, что тебе ведомо…
– В сторону аула Куймур движется отряд белоказаков… – сообщил сын Абу-Супьяна, гарцуя на беспокойном коне. – Отряд этот охранял бронепоезд. Всякий раз, когда у службы бронепоезда иссякало продовольствие, он делал вылазки в близлежащие аулы…
– Численность?
– Полсотни сабель и четыре офицера-золотопогонника в черкесках.
– Ты говоришь, они направляются в аул Куймур?
– Да.
– Не ошибаешься ли? – спросил Хасан из Амузги, очень взволнованный этим сообщением. Враг будто услышал зов его сердца и вот предоставляет случай волей-неволей попасть в Куймур.
– За что обижаешь меня, Хасан из Амузги? Я ведь, кажется, пока еще не давал тебе повода сомневаться во мне! Скажу одно: надо спешить.
– Прости меня! – Хасан обернулся к бойцам и спросил: – Слышали, братья?
– Да.
– Ну и как?
– Мы готовы следовать за тобой! – в один голос выдохнул эскадрон лихих бойцов.
Они любили своего командира и пошли бы за ним в огонь и в воду…
И сорвался с места, поднятый как порывом ветра, эскадрон, и понесся он вихрем по сухой пыльной дороге. Впереди на белом своем коне командир, за ним верные ему друзья и соратники.
Никогда еще, ни в какие другие времена не выступали горцы на врага с такой осознанной сплоченностью, с единым биением в сердцах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
На ключевых позициях у Дербента и Порт-Петровска разыгрались жестокие бои. Решительные бои шли и у горы Тарки-Тау. На сей раз генерал Хакки-паша, похоже, торжествовал. Английские наемники и полки Бичерахова были оттеснены к морю. Однако в ночь, когда освобождение Порт-Петровска было уже почти завершено, генерал Хакки-паша дал своим аскерам приказ отходить, сославшись на то, что он якобы получил повеление покинуть не только боевые позиции, но и Дагестан. Такие действия можно было расценить не иначе как предательство. Узнав о приказе Хакки-паши, возмущенный до глубины сердца Умар из Адага предстал перед турецким генералом:
– Ваша честь, паша, правда ли то, что услышали мои уши?
– Что именно?
– Вы снимаете своих аскеров с позиций?
– Да. Мне велено срочно вернуть их на родину.
– А не похоже ли это, уважаемый паша, на предательство?
– Вот гонец с приказом.
– Гонец мог на один день опоздать или даже совсем не прибыть, паша! Всего несколько часов, и мы займем город, который раскинут перед нами.
– В том-то и дело, что мне велено сберечь людей! – сказал генерал, на ходу отдавая один за другим приказы своим штабным офицерам, чтобы построили полки и двинули их в сторону Агач-аула.
– Генерал, да не смолчит в тебе честь воина! Остановись, помоги нам!..
– Не могу, не имею права…
Хакки-паша не стал вдаваться в подробности и объяснять, что побудило его принять такое решение. Он счел, что этому далекому от премудростей века горцу не уразуметь таких событий, как аннулирование Брестского договора по части советско-турецких отношений, и того, что на самой анатолийской земле назревали такие события, которые грозили крахом двухсотлетней Оттоманской империи и жестокой тирании султана. Последний султан Турции Махмед VI, опасаясь революции, готовился подписать позорный для султаната договор о перемирии. Потому-то генерал Хакки-паша рассудил, что ему незачем спасать чужую саклю, когда его собственный дом охвачен пламенем.
– Позволь мне, паша, обратиться к твоим аскерам, – может, среди них найдутся добровольцы, которые вызовутся помочь нам, – сказал Умар из Адага.
– Нет, не позволю! – вскричал Хакки-паша.
Он знал, чем это пахнет. Близкое соприкосновение с комиссарами да большевиками и без того посеяло в аскерах зерна свободолюбия, которые могут дать нежелательные всходы. И кого-кого, а его, пашу, по возвращении в Турцию по голове за это не погладят.
– Сами затеяли свару, сами во всем и разбирайтесь! Прощайте! – сказал он.
– Прощай, генерал! Смотри не споткнись! – Умар из Адага укоризненно глянул на него и отвернулся.
Под гневными, сдержанно-молчаливыми взглядами горцев окруженный офицерами Хакки-паша сел на коня и уехал, но с холма два всадника повернули коней обратно и подъехали туда, где, рассматривая в бинокль Порт-Петровск, стоял Умар из Адага. Это были два турецких офицера. Может, совесть в них заговорила – они предложили комиссару свои услуги. Умар из Адага с благодарностью пожал им руки.
Кучевые облака тут и там разрывали рассветные лучи.
Тревожные мысли одолевали бесстрашного горца, бывшего абрека, которому теперь доверена жизнь многих и многих, и потому он не волен распоряжаться своей жизнью, связанной с судьбами этих людей, полных решимости не отступать, а добить уже порядком изнуренного противника и освободить Порт-Петровск.
Хватит ли сил не проиграть этот бой?.. Из-за моря, из-за кромки облаков на небосклоне поднималось кроваво-красное солнце, и свет его коснулся дымящихся труб пароходов в гавани порта…
Эскадрон особого назначения под командованием Хасана из Амузги с песней, приветствующей рассвет, двинулся через склоны Мизгури.
Утро выдалось холодное, всадники все в бурках. На Хасане из Амузги белая гулатдинская бурка. Путь они держат к скалам, за которыми укрылся столь же древний, как и некогда сожженный арабами Город Свечей – Шам-Шахар, живописный аул Куймур, где живет бывший слепой Ливинд и его несравненная дочь Муумина – драгоценный камень в недорогой оправе. Отец и дочь ждут своего белого всадника.
А путь белого всадника пролегает через Куймур в степь, к железной дороге по морскому берегу, на полустанок Манас, где ждет его бронированный кулак наемника инглисов – англичан. Долг гонит Хасана туда, а дума, да и белый конь под ним тянутся к ней, к той, у которой ясная, как рассвет, улыбка, чистый, словно бы весь мир отражающий, взор, к той, которая – в этом он уверен – день и ночь повторяет: «Хасан из Амузги, я жду тебя!» Как ему хочется предстать перед ней с солнцем в руках, белым сказочным всадником из ее сказки, явиться и сказать: «Здравствуй, Муумина!»
Хасан все смотрит на отвесные известковые скалы, будто надеется сквозь них разглядеть знакомую ветхую саклю на окраине аула и то необыкновенное сияние на лице Муумины… Можно завидовать полету орла над ущельем, завидовать реке, что пробивает себе путь через теснины, завидовать ягненку, что резвится на лугу, но без зависти можно гордиться человеком, который сам обладает всеми этими качествами. Он выше полета орла, он сильнее, чем горный поток, и в радости резвее, чем ягненок…
Мечты Хасана из Амузги прервал подъехавший на разгоряченном коне младший сын Абу-Супьяна. Он был в ночной разведке.
– Удачи тебе, Хасан из Амузги! – сказал сын Абу-Супьяна.
– Приветствую тебя! По лицу вижу, ты принес нам тревожную весть. Говори же, что тебе ведомо…
– В сторону аула Куймур движется отряд белоказаков… – сообщил сын Абу-Супьяна, гарцуя на беспокойном коне. – Отряд этот охранял бронепоезд. Всякий раз, когда у службы бронепоезда иссякало продовольствие, он делал вылазки в близлежащие аулы…
– Численность?
– Полсотни сабель и четыре офицера-золотопогонника в черкесках.
– Ты говоришь, они направляются в аул Куймур?
– Да.
– Не ошибаешься ли? – спросил Хасан из Амузги, очень взволнованный этим сообщением. Враг будто услышал зов его сердца и вот предоставляет случай волей-неволей попасть в Куймур.
– За что обижаешь меня, Хасан из Амузги? Я ведь, кажется, пока еще не давал тебе повода сомневаться во мне! Скажу одно: надо спешить.
– Прости меня! – Хасан обернулся к бойцам и спросил: – Слышали, братья?
– Да.
– Ну и как?
– Мы готовы следовать за тобой! – в один голос выдохнул эскадрон лихих бойцов.
Они любили своего командира и пошли бы за ним в огонь и в воду…
И сорвался с места, поднятый как порывом ветра, эскадрон, и понесся он вихрем по сухой пыльной дороге. Впереди на белом своем коне командир, за ним верные ему друзья и соратники.
Никогда еще, ни в какие другие времена не выступали горцы на врага с такой осознанной сплоченностью, с единым биением в сердцах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59