Он кисло улыбнулся недавнему
ужасу и спустился вниз. Волосатый храпел спиной вверх - разглядывая его
шелковистую стерню, Рытин вдруг вспомнил, что у Рытина - (?????-) напрочь
отсутствует растительность. Точнее, на восковой голове темнел ухоженный
полубокс, но ни бровей, ни ресниц Рытин вспомнить не смог. Так стрижет
пламя. В коридоре оконный ряд темнел как покадрово засвеченная фотопленка.
Рассеяно поморгав своему взлохмаченному призраку, зеркально бредущему
обочь, Рытин вышел в тамбур. Тамошние стекла не отражали - лишь светились
бородавками запотелости. Пробирала свежесть. Норовя извести уголек,
потрескивала сигарета. А Рытина изводил похмельный стыд. Стыд за прошлые
застольные подвиги. Стыд за присутствие в былых студенческих кампаниях, где
он таился как имплант под кожей и терпеливо ожидал своего часа.
Именно тогда Рытин, подловил дыру в разговоре, вываливал окровавленный
фарш Потапчука и ловил, хапал разлитую, с неловко давимой икотой тишину,
сгребал взгляды девочек, разинутые липко и жадно - как у росянок, упивался
желваками на кирпичных от хмеля скулах товарищей...
Это была игра - одни завидовали успеху, другие - ведь поклонялись не
ему, но жесту, действу, с определенной верой, что они-де поступили бы куда
эффектней - хоть бери да снимай клип с тугими дынями бицепсов и бряком
цепей...
А поутру он видел себя - сухого паренька в пыльной робе, летное поле,
чуял спазм в сердце от слияния собственных нервов с нервами летчика и
обреченных в городе. Слышал тающее эхо безрассудства, толкнувшее на
поступок, о котором он ныне мог только мечтать. Казалось - жил-то он всего
несколько смертельно красивых мгновений в плохо придуманном мире, и зная,
что сам давно уже стал таким же придуманным, блеклым, лихорадочно цеплялся
за воспоминания - догорающие как "МИГ" в пыльной степи.
Потапчук не шел из сознания... Неужели судьба, стечение
обстоятельств - за одно мгновение подвига - отнимает здоровье,
калечит и ничего не дает взамен?
Рытина пробирала дрожь...
Догорала сигарета - горячий дымок взлетал6 попадал в гофрированное
пространство и успокаивался в невесомых слоях. Рытин давно уже чувствовал
дрожь, но только сейчас сообразил: трепетал вагон и все заключенное в нем
пространство. Движения не было - вагон стоял, но исходил ознобом - будто
забытый в снегах часовой...
Рытин согнал росу со стекла. Холодная темень бугрилась силуэтами
деревьев, смутным перепадом неба и земли, горизонт дрожал все тем же песком
огней... Выделялся лишь пунктир от окон, и в одном таком засвеченном
прямоугольнике Сергей разглядел рельсы. Собираясь отойти, замер от
странного несоответствия - рельсы проходили не параллельно, а под углом
почти вы сорок пять градусов. "Ветка... - сонно отметил он, - Ветка от
основного пути... Так круто?" Рытин зевнул и вышел в коридор. Одинаковые
двери, лишь посередине одна, приоткрытая и - вибрация, чуть не в унисон с
сердцем. "Холодно..." - поежился он и сутулясь, побрел к своей ячейке.
Желая немедленно выспаться, ухнул на лежак и страстно, до цветных
миражей зажмурил веки.
Радужные шары испуганно шарахнулись в стороны - глаза были закрыты, и
тем не менее он продолжал жадно разглядывать неправильные рельсы. И тут
Рытин до конца осмыслил...
Это рельсы...
Они не отщеплялись от основной колеи...
Они выбегали из-под вагона - предыдущего, словом... Эти рельсы были
родной колеей состава, теперь почему-то отторгнутые, стремящиеся почти
поперек...
ПОЕЗД ВИСЕЛ НАД НИМИ!!!
Рытин очутился на карачках, боднул окно, прошептал: "Быть не может..."
Привыкшие к темноте глаза различили по очертаниям рельефа, насыпи - состав
замер в падении, окаменел в прыжке...
- У-----... - замогильно донеслось снизу...
Дальше с Рытиным случилось короткое помешательство. Он вдруг обнаружил
себя стоящим в тамбуре - в плаще поверх майки. Правая рука настырно дергала
боковую дверь, а левая сжимала тяжелую авоську, хотя садился он с
"дипломатом"...
Потом он попробовал вторую дверь, потом... Третья неожиданно сразу
открылась и его обдало стужей переходника. Рытин плюнул в него как в
предателя, а потом туда же швырнул авоську...
В
голове царил страшный раскол - разумная половина отказывалась
понимать и гнала в постель, вторая - родная, как желудок,
пищеварение и сама жизнь - уверенно двигала мышцами - ради
спасения, пока не поздно... Потом рванул к проводнице и, минуя
середину, споткнулся. Он вспомнил о Жанне... Застегнув под
горло плащ, отогнал дверь и увидел...
Потапчук не спал.
Он был мертв. Руки - увядшие, с чахлой тканью мускулов были вдавлены в
простыню, сам Потапчук лежал выгнутым - словно его сняли с гимнастических
брусьев - замершего в предсмертном висе. Шею пронзили синие молнии, на
покривевшей глотке, будто на кол одетый, дыбился подбородок - мучительным
уступом на запрокинутой голове...
Жанна тихонько посапывала, приоткрыв пухлые детские губы. Рытин
потянулся - разбудить, как вдруг...
Он увидел глаза Потапчука. Их словно подменили - не было в них
слабоумной циркуляции зрачков - они жестко смотрели на Рытина. И чем глубже
Рытин провалился в них, тем больше - как бы слой за слоем - становилось
понятным происходящее: и замерший над рельсами состав, и мандраж вагона, и
расплескавшееся в гранитном напряжении тело Потапчука...
Глаза инвалида жили - они бились в едва заметном спазме и от них, как
от пляшущих поплавков, исходила мелкая, все охватная дрожь. Рытин гнулся
все ниже и ниже, влекомый неодолимой мощью, быть может, родственной той
силе - погнавшей его с земли к горящему самолету.
Рытин уже видел звенящую жилку на виске и его вдруг поразила мысль -
оборвись эта ниточка и поезд покатится под откос... Левая кисть Потапчука
выстрелила из-под простыни и жадно стиснула его запястье. Рытин не закричал
- едва родившись, крик самозахлебнулся, переполнив его своим взрывом до
вздыбленности волос - он лишь захрипел - сердце забило легкие мокрым
тромбом...
Он оцепенел... А правая рука Потапчука уже разгибала его серые пальцы
и Рытин под напором молящей ярости глаз поддался и увидел на своей ладони
брелок - ехидный, покрытый мокрой пленкой. Рытина словно током пробрало -
он растворился в вибрации, просел под тяжестью, словно поезд стал его
костюмом - тяжко свинцовым и устоять теперь под этим гнетом стало для него
вопросом жизни и смерти.
А Потапчук отходил - глаза наполнялись мутью, руки вздрагивали как
подраненные птицы... И словно решившись на еще до конца не осознанное - но
самое главное в этой судорожной схватке - Рытин крепко обнял костяную
фигурку и выдернул кулак из слабеющих пальцев.
1 2 3 4 5 6 7 8