Они с лейтенантом Сиприано уже не раз делали так, господин лейтенант, и это производило впечатление. Они поставят на бумаге штамп — и готово дело, он пойдет с нею искать сеньора Реатеги и Эскабино-дьявола, чтобы они ему все вернули. И Черномазый: значит, облапошить его по всем правилам, господин сержант? Но лейтенанту это не улыбается, он не может подписать никакой бумаги относительно такого давнего дела, и кроме того, но сержант: да ведь это будет клочок газеты, только и всего, и подпись они поставят так, понарошку, а он спокойно уйдет. Эти язычники — упрямый народ, но они верят тому, что им говорят, он целые месяца и годы будет искать Эскабино и сеньора Реатеги. Хорошо, а теперь пусть ему дадут поесть и отпустят его, и чтоб никто его больше пальцем не тронул, капитан, пожалуйста, скажите это сами своим людям. И капитан — с удовольствием, дон Хулио. Он подзывает капрала: понятно? Экзекуция окончена, и чтобы больше его пальцем не тронули, а Хулио Реатеги: важно, чтобы он вернулся в Уракусу. Никогда больше не бить солдат, никогда не обманывать хозяина, если уракусы поступают хорошо, то и христиане поступают хорошо, если уракусы поступают плохо, то и христиане плохо, пусть он переведет ему это, а сержант хохочет, и все его круглое лицо лучится весельем; что он говорил, господин лейтенант? Да, они отделались от него, но ему это не по душе, он не привык к таким приемам, — а Тяжеловес — Монтанья не Лима, господин лейтенант, здесь приходится иметь дело с чунчами. Лейтенант встает, у него голова идет кругом от этой истории, сержант, пусть его не будят, даже если рухнет мир. Не хочет ли он выпить еще пивка, прежде чем пойти спать? Нет. Сказать, чтобы ему принесли кувшин с водой? Потом. Лейтенант кивает жандармам и выходит. На площади Санта-Мария де Ньевы полно индейцев, женщины, расположившись широким кругом, что-то размалывают, сидя на земле, у некоторых на коленях дети, сосущие грудь. Лейтенант останавливается посреди тропинки и, заслонив рукой глаза от солнца, смотрит на капироны — крепкие, высокие, мощные. Мимо него пробегает тощий пес, и, проводив его взглядом, офицер видит лоцмана Адриана Ньевеса. Тот подходит к лейтенанту и показывает обрывки газеты: этот Хум не так глуп, как думал сержант, он разорвал бумагу на клочки и бросил на площади, Ньевес только что нашел ее.
I
— Я открою вам один секрет, о котором вы даже не подозреваете, господин сержант, — сказал Тяжеловес, понизив голос. — Только чтобы никто не услышал.
Черномазый, Малыш и Блондин, облокотясь о стойку, разговаривали с Паредесом, который наливал им анисовку. Из таверны вышел мальчик с тремя глиняными горшочками в руках. Он прошел через площадь Санта-Мария де Ньевы и свернул в сторону полицейского участка. Горячее солнце золотило капироны, крыши и стены хижин, но землю заволакивал белесый туман, казалось, наплывавший с Ньевы.
— Они не слышат, — сказал сержант. — Что же это за секрет?
— Я уже знаю, кто та девушка, которая живет у Ньевесов, — сказал Тяжеловес, выплюнув черные зернышки папайи, и вытер платком потное лицо. — Помните, та, которая нас так заинтересовала в тот вечер.
— Ах вот как! — сказал сержант. — Ну, кто же она?
— Это та самая, которая выносила мусор у монахинь, — прошептал Тяжеловес, косясь на стойку, — которую выгнали из миссии за то, что она помогла сбежать воспитанницам.
Сержант порылся в карманах, но его сигареты лежали на столе. Он закурил, глубоко затянулся и выпустил облачко дыма. Попавшая в него муха заметалась и, жужжа, улетела.
— А как ты это узнал? — сказал сержант. — Тебе ее представили Ньевесы?
Тяжеловес стал прогуливаться вокруг хижины лоцмана, как будто невзначай, господин сержант, и в это утро увидел ее на ферме — она работала вместе с женой Ньевеса. Бонифация — вот как ее зовут. Не ошибся ли Тяжеловес? С чего бы она стала жить у Ньевесов, ведь она послушница, почти монахиня. Нет, с тех пор, как ее выгнали, она уже не послушница и не носит формы, а Тяжеловес ее сразу узнал. Немножко ростом не вышла, но в теле и, должно быть, молоденькая. Только пусть он ничего не говорит остальным.
— Ты что, меня болтуном считаешь? — сказал сержант. — Брось свои дурацкие наставления.
Паредес принес им два стаканчика анисовки и постоял у стола, пока они пили, потом вытер тряпкой столешницу и вернулся за стойку. Черномазый, Блондин и Малыш направились к выходу, и, едва вышли за порог, солнце розовым пламенем зажгло их лица и шеи. Туман поднялся выше, и издали жандармы казались безногими калеками или путниками, перебирающимися вброд через пенистую реку.
— Не трогай Ньевесов, они мои друзья, — сказал сержант.
А кто собирается их трогать? Но было бы безумием не воспользоваться случаем, господин сержант. Только они двое и знают про это и обделают дело как добрые товарищи, верно? Тяжеловес обработает ее и уступит ему, в общем, пополам, договорились? Но сержант, покашливая, — не нравятся ему эти дележки — и, выпуская дым изо рта и ноздрей, — какого черта, почему это ему должны достаться объедки.
— Но ведь я ее первым увидел, господин сержант, — сказал Тяжеловес. — И узнал, кто она, и все прочее. Но смотрите-ка, что здесь делает лейтенант.
Он указал в сторону площади. Утопая в белесой мути и жмурясь от солнца, к таверне приближался лейтенант в свежей рубашке. Когда он вынырнул из тумана, брюки до колен и ботинки были у него влажные от пара.
— Пойдемте со мной, сержант, — сказал он с крыльца. — Нас хочет видеть дон Фабио.
— Не забудьте о том, что я вам сказал, господин сержант, — сказал Тяжеловес.
Лейтенант и сержант по пояс погрузились в туман. Пристань и окрестные низенькие хижины уже поглотили его волны, вздымавшиеся теперь до самых крыш, но холмы были залиты ярким светом, в прозрачном воздухе четко вырисовывались строения миссии, зеленели, словно омытые, кроны деревьев, стволы которых, казалось, растворились в тумане, и солнечные блики играли на листьях и ветвях, опутанных серебристой паутиной.
— Вы поднимались к монахиням, господин лейтенант? — спросил сержант. — Девочкам, наверное, задали порку, а?
— Их уже простили, — сказал лейтенант. — Сегодня их поведут на речку. Начальница мне сказала, что больной уже лучше.
На крыльце дома губернатора они отряхнули мокрые брюки и соскребли о ступеньки грязь, налипшую на подошвы. Дверь была забрана проволочной сеткой, такой частой, что через нее ничего не было видно. Им открыла босая старуха авгарунка, и они вошли. В помещении было прохладно и пахло зеленью. Окна были закрыты, и в комнате царил полумрак. Смутно виднелись развешанные на стенах фотографии, луки, пукуны, пучки стрел. Вокруг ковра из чамбиры стояло несколько кресел-качалок. На пороге смежной комнаты, сияя лысиной, улыбаясь и протягивая руку — лейтенант, сержант, — показался дон Фабио — представьте себе, пришел приказ!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
I
— Я открою вам один секрет, о котором вы даже не подозреваете, господин сержант, — сказал Тяжеловес, понизив голос. — Только чтобы никто не услышал.
Черномазый, Малыш и Блондин, облокотясь о стойку, разговаривали с Паредесом, который наливал им анисовку. Из таверны вышел мальчик с тремя глиняными горшочками в руках. Он прошел через площадь Санта-Мария де Ньевы и свернул в сторону полицейского участка. Горячее солнце золотило капироны, крыши и стены хижин, но землю заволакивал белесый туман, казалось, наплывавший с Ньевы.
— Они не слышат, — сказал сержант. — Что же это за секрет?
— Я уже знаю, кто та девушка, которая живет у Ньевесов, — сказал Тяжеловес, выплюнув черные зернышки папайи, и вытер платком потное лицо. — Помните, та, которая нас так заинтересовала в тот вечер.
— Ах вот как! — сказал сержант. — Ну, кто же она?
— Это та самая, которая выносила мусор у монахинь, — прошептал Тяжеловес, косясь на стойку, — которую выгнали из миссии за то, что она помогла сбежать воспитанницам.
Сержант порылся в карманах, но его сигареты лежали на столе. Он закурил, глубоко затянулся и выпустил облачко дыма. Попавшая в него муха заметалась и, жужжа, улетела.
— А как ты это узнал? — сказал сержант. — Тебе ее представили Ньевесы?
Тяжеловес стал прогуливаться вокруг хижины лоцмана, как будто невзначай, господин сержант, и в это утро увидел ее на ферме — она работала вместе с женой Ньевеса. Бонифация — вот как ее зовут. Не ошибся ли Тяжеловес? С чего бы она стала жить у Ньевесов, ведь она послушница, почти монахиня. Нет, с тех пор, как ее выгнали, она уже не послушница и не носит формы, а Тяжеловес ее сразу узнал. Немножко ростом не вышла, но в теле и, должно быть, молоденькая. Только пусть он ничего не говорит остальным.
— Ты что, меня болтуном считаешь? — сказал сержант. — Брось свои дурацкие наставления.
Паредес принес им два стаканчика анисовки и постоял у стола, пока они пили, потом вытер тряпкой столешницу и вернулся за стойку. Черномазый, Блондин и Малыш направились к выходу, и, едва вышли за порог, солнце розовым пламенем зажгло их лица и шеи. Туман поднялся выше, и издали жандармы казались безногими калеками или путниками, перебирающимися вброд через пенистую реку.
— Не трогай Ньевесов, они мои друзья, — сказал сержант.
А кто собирается их трогать? Но было бы безумием не воспользоваться случаем, господин сержант. Только они двое и знают про это и обделают дело как добрые товарищи, верно? Тяжеловес обработает ее и уступит ему, в общем, пополам, договорились? Но сержант, покашливая, — не нравятся ему эти дележки — и, выпуская дым изо рта и ноздрей, — какого черта, почему это ему должны достаться объедки.
— Но ведь я ее первым увидел, господин сержант, — сказал Тяжеловес. — И узнал, кто она, и все прочее. Но смотрите-ка, что здесь делает лейтенант.
Он указал в сторону площади. Утопая в белесой мути и жмурясь от солнца, к таверне приближался лейтенант в свежей рубашке. Когда он вынырнул из тумана, брюки до колен и ботинки были у него влажные от пара.
— Пойдемте со мной, сержант, — сказал он с крыльца. — Нас хочет видеть дон Фабио.
— Не забудьте о том, что я вам сказал, господин сержант, — сказал Тяжеловес.
Лейтенант и сержант по пояс погрузились в туман. Пристань и окрестные низенькие хижины уже поглотили его волны, вздымавшиеся теперь до самых крыш, но холмы были залиты ярким светом, в прозрачном воздухе четко вырисовывались строения миссии, зеленели, словно омытые, кроны деревьев, стволы которых, казалось, растворились в тумане, и солнечные блики играли на листьях и ветвях, опутанных серебристой паутиной.
— Вы поднимались к монахиням, господин лейтенант? — спросил сержант. — Девочкам, наверное, задали порку, а?
— Их уже простили, — сказал лейтенант. — Сегодня их поведут на речку. Начальница мне сказала, что больной уже лучше.
На крыльце дома губернатора они отряхнули мокрые брюки и соскребли о ступеньки грязь, налипшую на подошвы. Дверь была забрана проволочной сеткой, такой частой, что через нее ничего не было видно. Им открыла босая старуха авгарунка, и они вошли. В помещении было прохладно и пахло зеленью. Окна были закрыты, и в комнате царил полумрак. Смутно виднелись развешанные на стенах фотографии, луки, пукуны, пучки стрел. Вокруг ковра из чамбиры стояло несколько кресел-качалок. На пороге смежной комнаты, сияя лысиной, улыбаясь и протягивая руку — лейтенант, сержант, — показался дон Фабио — представьте себе, пришел приказ!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115