И когда появилась Анхелика Мерседес и все убедились, что это правда, что девочка здесь, целая и невредимая, в объятиях стряпухи, и увидели, как арфист со слезами на глазах благодарит Небо и целует руки Анхелики Мерседес, многие женщины расчувствовались. Они громко выражали свое сочувствие девочке, натерпевшейся страху, утешали арфиста или гневались на отца Гарсиа и осыпали его упреками. Ошеломленная, растроганная, просветлевшая толпа окружала дона Ансельмо, и уже никто — ни девицы, ни гальинасерки, ни мангачи — не смотрели на Зеленый Дом, пылавший в огне, который начинал гасить неизменный песчаный дождь, знаменуя реванш пустыни.
Непобедимые вошли, как всегда, — ударом ноги распахнув дверь и распевая гимн: они непобедимые, не жнут, не сеют, работать не умеют, знают только пить да играть, знают только жизнь прожигать.
— Я могу тебе только рассказать, что я слышал в ту ночь, — сказал арфист. — Ты ведь знаешь, девушка, что я почти ничего не вижу. Это меня и избавило от полиции, меня оставили в покое.
— Молоко уже горячее, — сказала Чунга из-за стойки. — Помоги мне, Дикарка.
Дикарка встала из-за столика музыкантов, направилась в бар, и они с Чунгой принесли кувшин молока, хлеб, молотый кофе и сахар. В зале еще горели лампы, но в окна уже лился яркий дневной свет.
— Девушка не знает, как было дело, Чунга, — сказал арфист, отхлебывая молоко маленькими глотками. — Хосефино не рассказал ей.
— Когда я его спрашиваю, он отмахивается, — сказала Дикарка. — Говорит, почему это тебя так интересует, не приставай, я ревную.
— Мало того, что у него совести нет, он еще лицемер и циник, — сказала Чунга.
— Когда они вошли, здесь было только два посетителя, — сказал Болас. — Вот за тем столиком. Один из них Семинарио.
Братья Леон и Хосефино расположились в баре. Они орали и дурачились: мы тебя любим, Чунга-Чунгита, ты наша королева, наша мамуля, Чунга-Чунгита.
— Перестаньте валять дурака и заказывайте что-нибудь или проваливайте, — сказала Чунга и повернулась к оркестру: — Почему вы не играете?
— А мы не могли, — сказал Болас, — непобедимые подняли адский шум. Сразу было видно, что они рады-радешеньки.
— Потому что в тот вечер у них была пропасть денег, — сказала Чунга.
— Посмотри-ка, посмотри, — сказал Обезьяна, показывая ей веер бумажек и облизывая губы. — Сколько тут по-твоему?
— До чего ты жадная, Чунга, так и впилась глазами, — сказал Хосефино.
— Наверняка ворованные, — отпарировала Чунга. — Что вам подать?
— Они уже, наверное, были навеселе, — сказала Дикарка. — Подвыпивши, они всегда сыпят шуточками и поют.
Привлеченные шумом, на лестнице показались девицы: Сандра, Рита, Марибель. Но при виде непобедимых у них сделались кислые физиономии, они перестали красоваться, и послышался громовой смех Сандры — ах, это они, вот те на, но Обезьяна встретил их с распростертыми объятиями — пусть идут к ним, пусть заказывают что угодно — и показал им бумажки.
— И музыкантам подай что-нибудь, Чунга, — сказал Хосефино.
— Славные ребята, — улыбнулся арфист. — Всегда они нас угощают. Я знал отца Хосефино, девушка. Он был лодочником и перевозил скот, который пригоняли из Катакаоса. Его звали Карлос Рохас. Очень симпатичный человек.
Дикарка снова наполнила чашку арфиста и насыпала сахару. Непобедимые сели за стол вместе с Сандрой, Ритой и Марибелью и стали вспоминать партию в покер, которую они только что сыграли в «Королеве». Молодой Алехандро с томным видом пил кофе. Они непобедимые; не жнут, не сеют, работать не умеют, знают только пить да играть, знают только жизнь прожигать.
— Мы их честно выиграли, Сандра, клянусь. Нам везло.
— Все козыри три раза подряд, вы видели что-нибудь подобное?
— Они разучили с девушками слова, — сказал арфист, добродушно посмеиваясь, — а потом подошли к нам и стали просить, чтобы мы им сыграли гимн. А я сказал — пожалуйста, но сперва попросите разрешения у Чунги.
— И ты закивала нам, Чунга, мол, сыграйте, — сказал Болас.
— Они сорили деньгами, как никогда, — объяснила Чунга Дикарке. — Отчего же мне было не потрафить им.
— Вот так иной раз и случаются несчастья, с меланхоличным жестом сказал Молодой, — все началось из-за какой-то песенки.
— Спойте, чтобы мы уловили мотив, — сказал фист. — Ну-ка, Молодой, Болас, раскройте пошире уши.
Пока непобедимые хором напевали гимн, Чунга покачивалась в своем кресле-качалке, как благодушная хозяйка дома, а музыканты отбивали такт ногой и про себя повторяли слова. Потом все вместе запели во все горло под аккомпанемент гитары, арфы и тарелок.
— Хватит, — сказал Семинарио. — Довольно горлопанить.
— До этого он не обращал внимания на шум и спокойно разговаривал со своим приятелем, — сказал Болас.
— Я видел, как он вскочил, — сказал Молодой. — Прямо как бешеный, я думал, он бросится на нас.
— Судя по голосу, он не был пьян, — сказал арфист. — Мы послушались его, замолчали, но он не успокаивался. Когда он пришел сюда, Чунга?
— Рано. Заявился прямо со своей асьенды — в сапогах, в брюках для верховой езды, с револьвером.
— Этот Семинарио был настоящий бык, — сказал Молодой. — И смотрел волком. Чем сильней человек, тем и злее.
— Спасибо, брат, — сказал Болас.
— Ты исключение, Болас, — сказал Молодой. — У тебя тело боксера, а душа овечки, как говорит маэстро.
— Не надо сердиться, сеньор Семинарио, — сказал Обезьяна. — Мы ведь только пели наш гимн. Разрешите пригласить вас распить с нами бутылочку пива. — Но он был не в духе, — сказал Болас. — Что-то его разозлило, и он искал ссоры.
— Значит, вы из тех петушков, что хорохорятся на площадях и улицах? — сказал Семинарио. — Что же вы меня не задираете?
Рита, Сандра и Марибель потихоньку пошли к бару, а Молодой и Болас заслонили арфиста, который, сидя на своей скамеечке, со спокойным видом принялся подвертывать колки. А Семинарио продолжал, грузный и дюжий, покачиваясь из стороны в сторону под фиолетовой лампочкой, — он тоже не старик и умеет повеселиться — и, ударяя себя в грудь, — но работает, гнет горб на своей земле и не любит бродяг, голодранцев, придурков.
— Мы молодые, сеньор. И мы не делаем ничего худого.
— Мы знаем, что вы очень сильны, но это не причина, чтобы оскорблять нас.
— А правда, что вы как-то раз подняли на руки одного парня из Катакаоса и забросили его на крышу? Это правда, сеньор Семинарио?
— Неужели они так унижались перед ним? — сказала Дикарка. — Я от них этого не ожидала.
— До чего вы меня боитесь, — утихомирившись, засмеялся Семинарио. — Как вы меня умасливаете.
— Когда доходит до дела, мужчины всегда скисают, — сказала Чунга.
— Не все, Чунга, — возразил Болас. — Если бы он задел меня, я бы ему ответил.
— Он был вооружен, и немудрено, что непобедимые испугались, — мягко сказал Молодой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
Непобедимые вошли, как всегда, — ударом ноги распахнув дверь и распевая гимн: они непобедимые, не жнут, не сеют, работать не умеют, знают только пить да играть, знают только жизнь прожигать.
— Я могу тебе только рассказать, что я слышал в ту ночь, — сказал арфист. — Ты ведь знаешь, девушка, что я почти ничего не вижу. Это меня и избавило от полиции, меня оставили в покое.
— Молоко уже горячее, — сказала Чунга из-за стойки. — Помоги мне, Дикарка.
Дикарка встала из-за столика музыкантов, направилась в бар, и они с Чунгой принесли кувшин молока, хлеб, молотый кофе и сахар. В зале еще горели лампы, но в окна уже лился яркий дневной свет.
— Девушка не знает, как было дело, Чунга, — сказал арфист, отхлебывая молоко маленькими глотками. — Хосефино не рассказал ей.
— Когда я его спрашиваю, он отмахивается, — сказала Дикарка. — Говорит, почему это тебя так интересует, не приставай, я ревную.
— Мало того, что у него совести нет, он еще лицемер и циник, — сказала Чунга.
— Когда они вошли, здесь было только два посетителя, — сказал Болас. — Вот за тем столиком. Один из них Семинарио.
Братья Леон и Хосефино расположились в баре. Они орали и дурачились: мы тебя любим, Чунга-Чунгита, ты наша королева, наша мамуля, Чунга-Чунгита.
— Перестаньте валять дурака и заказывайте что-нибудь или проваливайте, — сказала Чунга и повернулась к оркестру: — Почему вы не играете?
— А мы не могли, — сказал Болас, — непобедимые подняли адский шум. Сразу было видно, что они рады-радешеньки.
— Потому что в тот вечер у них была пропасть денег, — сказала Чунга.
— Посмотри-ка, посмотри, — сказал Обезьяна, показывая ей веер бумажек и облизывая губы. — Сколько тут по-твоему?
— До чего ты жадная, Чунга, так и впилась глазами, — сказал Хосефино.
— Наверняка ворованные, — отпарировала Чунга. — Что вам подать?
— Они уже, наверное, были навеселе, — сказала Дикарка. — Подвыпивши, они всегда сыпят шуточками и поют.
Привлеченные шумом, на лестнице показались девицы: Сандра, Рита, Марибель. Но при виде непобедимых у них сделались кислые физиономии, они перестали красоваться, и послышался громовой смех Сандры — ах, это они, вот те на, но Обезьяна встретил их с распростертыми объятиями — пусть идут к ним, пусть заказывают что угодно — и показал им бумажки.
— И музыкантам подай что-нибудь, Чунга, — сказал Хосефино.
— Славные ребята, — улыбнулся арфист. — Всегда они нас угощают. Я знал отца Хосефино, девушка. Он был лодочником и перевозил скот, который пригоняли из Катакаоса. Его звали Карлос Рохас. Очень симпатичный человек.
Дикарка снова наполнила чашку арфиста и насыпала сахару. Непобедимые сели за стол вместе с Сандрой, Ритой и Марибелью и стали вспоминать партию в покер, которую они только что сыграли в «Королеве». Молодой Алехандро с томным видом пил кофе. Они непобедимые; не жнут, не сеют, работать не умеют, знают только пить да играть, знают только жизнь прожигать.
— Мы их честно выиграли, Сандра, клянусь. Нам везло.
— Все козыри три раза подряд, вы видели что-нибудь подобное?
— Они разучили с девушками слова, — сказал арфист, добродушно посмеиваясь, — а потом подошли к нам и стали просить, чтобы мы им сыграли гимн. А я сказал — пожалуйста, но сперва попросите разрешения у Чунги.
— И ты закивала нам, Чунга, мол, сыграйте, — сказал Болас.
— Они сорили деньгами, как никогда, — объяснила Чунга Дикарке. — Отчего же мне было не потрафить им.
— Вот так иной раз и случаются несчастья, с меланхоличным жестом сказал Молодой, — все началось из-за какой-то песенки.
— Спойте, чтобы мы уловили мотив, — сказал фист. — Ну-ка, Молодой, Болас, раскройте пошире уши.
Пока непобедимые хором напевали гимн, Чунга покачивалась в своем кресле-качалке, как благодушная хозяйка дома, а музыканты отбивали такт ногой и про себя повторяли слова. Потом все вместе запели во все горло под аккомпанемент гитары, арфы и тарелок.
— Хватит, — сказал Семинарио. — Довольно горлопанить.
— До этого он не обращал внимания на шум и спокойно разговаривал со своим приятелем, — сказал Болас.
— Я видел, как он вскочил, — сказал Молодой. — Прямо как бешеный, я думал, он бросится на нас.
— Судя по голосу, он не был пьян, — сказал арфист. — Мы послушались его, замолчали, но он не успокаивался. Когда он пришел сюда, Чунга?
— Рано. Заявился прямо со своей асьенды — в сапогах, в брюках для верховой езды, с револьвером.
— Этот Семинарио был настоящий бык, — сказал Молодой. — И смотрел волком. Чем сильней человек, тем и злее.
— Спасибо, брат, — сказал Болас.
— Ты исключение, Болас, — сказал Молодой. — У тебя тело боксера, а душа овечки, как говорит маэстро.
— Не надо сердиться, сеньор Семинарио, — сказал Обезьяна. — Мы ведь только пели наш гимн. Разрешите пригласить вас распить с нами бутылочку пива. — Но он был не в духе, — сказал Болас. — Что-то его разозлило, и он искал ссоры.
— Значит, вы из тех петушков, что хорохорятся на площадях и улицах? — сказал Семинарио. — Что же вы меня не задираете?
Рита, Сандра и Марибель потихоньку пошли к бару, а Молодой и Болас заслонили арфиста, который, сидя на своей скамеечке, со спокойным видом принялся подвертывать колки. А Семинарио продолжал, грузный и дюжий, покачиваясь из стороны в сторону под фиолетовой лампочкой, — он тоже не старик и умеет повеселиться — и, ударяя себя в грудь, — но работает, гнет горб на своей земле и не любит бродяг, голодранцев, придурков.
— Мы молодые, сеньор. И мы не делаем ничего худого.
— Мы знаем, что вы очень сильны, но это не причина, чтобы оскорблять нас.
— А правда, что вы как-то раз подняли на руки одного парня из Катакаоса и забросили его на крышу? Это правда, сеньор Семинарио?
— Неужели они так унижались перед ним? — сказала Дикарка. — Я от них этого не ожидала.
— До чего вы меня боитесь, — утихомирившись, засмеялся Семинарио. — Как вы меня умасливаете.
— Когда доходит до дела, мужчины всегда скисают, — сказала Чунга.
— Не все, Чунга, — возразил Болас. — Если бы он задел меня, я бы ему ответил.
— Он был вооружен, и немудрено, что непобедимые испугались, — мягко сказал Молодой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115