– Начинай.
Густые черные брови Ножикова сомкнулись на переносице, и он загнул на правой руке указательный палец.
– Во-первых, об аварийности…
– А это больше всего беспокоит наше партбюро, – улыбнулся Андрей, – аварийность, так сказать, в космонавтике.
– Хотя бы! – подтвердил Ножиков. – Хотелось бы спросить, откуда уважаемый автор взял аварийную ситуацию? У нас ни один космонавт не терпел бедствия «во мгле». Все благополучно возвращались. Значит, жизненная правда уже нарушена? А?
– Узкий взгляд на космонавтику, – презрительно прищурился Субботин. – В вашей логике налицо догматизм. Сколько в мире совершено космических полетов? Около двух десятков, если считать и американские? Не так ли?
– Допустим.
– А высота орбит? Не свыше пятисот километров. Конечно, мы к этому в техническом и научном отношении настолько подготовлены, что заранее предусмотрели любые неожиданности. Перед каждым полетом выбираем наиболее удобное время в смысле пониженности солнечной деятельности, работаем все на один корабль. А представь себе, что будет, когда высоты полетов возрастут, станут измеряться десятками, а потом и сотнями тысяч километров, когда трассы пролягут к луне и другим планетам… Вы представляете, ребята, сколько тогда возникнет сложных и неожиданных вопросов, которые ни один ученый и ни один конструктор не в состоянии сейчас предвидеть. Начнем хотя бы со светящихся частиц. Они с огромной скоростью проносятся мимо корабля. Но знаем ли мы их температуру, их происхождение. Еще не полностью. А мы готовим выход человека в открытый космос. Значит, наука уже доказала то, что казалось еще пять лет назад неосуществимым. Так и в первых далеких космических полетах. Не верю я, что все они будут проходить гладко. И с авариями столкнемся, и потери, может быть, станем нести, когда от простых полетов перейдем к сложным. Значит, и ситуация, подобная той, что в песне, весьма возможна. Оправдался я или нет?
– Не совсем, Андрюша, – засмеялся Ножиков. – А чем ты объяснишь другое? В твоей песне космический корабль ранен метеоритом.
– Ну и что же?
– Практически вероятность столкновения корабля с метеоритом равна нулю, – вставил Локтев.
– А если уж и состоится встреча, так метеорит разворотит любой корабль, – подтвердил Дремов.
– Так ведь это пока предположение! – всплеснул руками Субботин. – А вы знаете, что будет в сфере Луны или на подходе к ней? Вы уверены, что там не встретятся метеориты и что нашим кораблям не понадобится специальная от них защита? То-то и оно, что, чем чаще мы наведываемся в космос, тем больше о нем узнаем и тем больше встает перед нами вопросительных знаков.
– Ладно, ладно, – прервал споры Дремов, – прошу в столовую, и начнем «большой сбор».
Над дверью, ведущей во вторую комнату дремовской квартиры, висел торопливо написанный рукой хозяина плакатик: «Добро пожаловать!» Между буквами торчали головки пивных бутылок, блеклыми глазами смотрели на них осоловелые воблы… Игорь широким жестом распахнул дверь, и Алеша увидел покрытый клеенкой стол на котором навалом лежала вобла, нарезанный крупными кусками черный хлеб и стояли четыре бутылки пива, видно только что вынутые из холодильника, едва успевшие отпотеть.
– Прошу, ребята, занимать места.
– Отцы-командиры, нас, кажется, приглашают, – прогудел Локтев.
Космонавты расселись. Дремов погасил свет, оставив включенным лишь электрический обогреватель.
– Друзья мои, – заговорил Дремов, – сколько мы ходим по одной и той же жизненной тропе?
– Смотря что ты имеешь в виду? – уточнил Ножиков. – Если этот отряд, то не столь много. Здесь мы вместе всего два года.
– А знаем друг о друге далеко не все. Так или не так?
– Да, пожалуй, так, – протянул Субботин.
– А вот, Алеша, – продолжал Дремов, – так тот вообще ничего о нас не знает. Поэтому я решился на такой ответственный шаг, как «большой сбор». Давайте займемся воблой и поговорим о том, как каждый из нас пришел в космонавтику.
Алеша, сидевший на самом краю стола, почувствовал, что все смотрят на него. «А что я могу сказать?» – в смятении подумал он.
– С кого же начнем? – деловито осведомился Субботин.
– Не с Горелова же, конечно. Он новичок.
У Алеши отлегло от сердца.
– Да с тебя, Андрей, раз назвался, – сказал хозяин квартиры.
– Гм… – промычал Субботин, – полная неожиданность.
– Хозяин имеет право останавливать свой выбор на ком угодно.
– Позволь тогда хоть горлышко промочить. – Субботин потянулся к столу, достал самую крупную воблу, предварительно пощупав, с икрой ли она, отхлебнул глоток пива. – Я вначале о батьке пару слов скажу. – Отсветы падали на его подвижное лицо и смуглый лоб с залысинами. – Все начинается от печки, а у меня от батьки, ребята. Сейчас ему семьдесят два, но не гнется. Высокий, худой, из тех, кому мальчишки кричат вдогонку: «Дядя, достань воробышка». В семье я был восьмым по счету, а всего ребят – десять. Когда в военные годы кусок хлеба попадался – на части рвали. Да и после войны не сладко жилось. Батька стал прихварывать. Ртов в нашей семье много, рабочих рук мало. А в сорок девятом беда нагрянула – в тюрьму наш батька угодил. И кто бы мог подумать, что так дело обернется. Батька всю жизнь был тихий: чтобы водку пить, карты или какое хулиганство – ни-ни. Но была у него одна страсть: зверье. Ох и нянчился с ними, собаками, кошками, козлятами, жеребцами! Если заболевала какая живность, со всех сторон лечить к нему несли. Денег с селян он почти никогда не брал. Праведник, словом.
– В кого же тогда ты? – кольнул Костров.
– Обожди, Володя, – развел руками Субботин, – не мешай, запутаюсь. Однажды мой батька увидел на колхозной ферме больного бычка. Был там сторожем его дружок, шамкающий старикашка по прозвищу дед Пихто. Так вот этот самый дед Пихто готовился укоротить дни больного бычка. Батька на него навалился: «Ты по какому праву?» Дед объясняет – приказ председателя колхоза. Батька к тому. Так, мол, и так, отдай бычка, на ноги поставлю. А председателем у нас был в ту пору рослый такой детина. Раньше в Мелитопольской области райисполкомом руководил, да за какие-то грехи получил отставку и в наших краях очутился. Но заступная рука у него была, дружбу водил с некоторым районным начальством. Кому подсвинка умел вовремя подкинуть, кого колхозным медом по государственной цене задобрить. Сам плечистый, красный, глаза рачьи. Что на сев, что в покос, что на уборку с таким винным духом выходил – близко не устоишь. Колхозники, что посмелее, говорить ему в глаза уже начали: дескать, сильно злоупотребляешь, Тарас Кондратович. А он, знаете, что в ответ? «Молчите, плебеи! Да вы знаете, как сам Федор Иванович Шаляпин об этом напитке отзывался? Великий певец нашей эпохи говорил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
Густые черные брови Ножикова сомкнулись на переносице, и он загнул на правой руке указательный палец.
– Во-первых, об аварийности…
– А это больше всего беспокоит наше партбюро, – улыбнулся Андрей, – аварийность, так сказать, в космонавтике.
– Хотя бы! – подтвердил Ножиков. – Хотелось бы спросить, откуда уважаемый автор взял аварийную ситуацию? У нас ни один космонавт не терпел бедствия «во мгле». Все благополучно возвращались. Значит, жизненная правда уже нарушена? А?
– Узкий взгляд на космонавтику, – презрительно прищурился Субботин. – В вашей логике налицо догматизм. Сколько в мире совершено космических полетов? Около двух десятков, если считать и американские? Не так ли?
– Допустим.
– А высота орбит? Не свыше пятисот километров. Конечно, мы к этому в техническом и научном отношении настолько подготовлены, что заранее предусмотрели любые неожиданности. Перед каждым полетом выбираем наиболее удобное время в смысле пониженности солнечной деятельности, работаем все на один корабль. А представь себе, что будет, когда высоты полетов возрастут, станут измеряться десятками, а потом и сотнями тысяч километров, когда трассы пролягут к луне и другим планетам… Вы представляете, ребята, сколько тогда возникнет сложных и неожиданных вопросов, которые ни один ученый и ни один конструктор не в состоянии сейчас предвидеть. Начнем хотя бы со светящихся частиц. Они с огромной скоростью проносятся мимо корабля. Но знаем ли мы их температуру, их происхождение. Еще не полностью. А мы готовим выход человека в открытый космос. Значит, наука уже доказала то, что казалось еще пять лет назад неосуществимым. Так и в первых далеких космических полетах. Не верю я, что все они будут проходить гладко. И с авариями столкнемся, и потери, может быть, станем нести, когда от простых полетов перейдем к сложным. Значит, и ситуация, подобная той, что в песне, весьма возможна. Оправдался я или нет?
– Не совсем, Андрюша, – засмеялся Ножиков. – А чем ты объяснишь другое? В твоей песне космический корабль ранен метеоритом.
– Ну и что же?
– Практически вероятность столкновения корабля с метеоритом равна нулю, – вставил Локтев.
– А если уж и состоится встреча, так метеорит разворотит любой корабль, – подтвердил Дремов.
– Так ведь это пока предположение! – всплеснул руками Субботин. – А вы знаете, что будет в сфере Луны или на подходе к ней? Вы уверены, что там не встретятся метеориты и что нашим кораблям не понадобится специальная от них защита? То-то и оно, что, чем чаще мы наведываемся в космос, тем больше о нем узнаем и тем больше встает перед нами вопросительных знаков.
– Ладно, ладно, – прервал споры Дремов, – прошу в столовую, и начнем «большой сбор».
Над дверью, ведущей во вторую комнату дремовской квартиры, висел торопливо написанный рукой хозяина плакатик: «Добро пожаловать!» Между буквами торчали головки пивных бутылок, блеклыми глазами смотрели на них осоловелые воблы… Игорь широким жестом распахнул дверь, и Алеша увидел покрытый клеенкой стол на котором навалом лежала вобла, нарезанный крупными кусками черный хлеб и стояли четыре бутылки пива, видно только что вынутые из холодильника, едва успевшие отпотеть.
– Прошу, ребята, занимать места.
– Отцы-командиры, нас, кажется, приглашают, – прогудел Локтев.
Космонавты расселись. Дремов погасил свет, оставив включенным лишь электрический обогреватель.
– Друзья мои, – заговорил Дремов, – сколько мы ходим по одной и той же жизненной тропе?
– Смотря что ты имеешь в виду? – уточнил Ножиков. – Если этот отряд, то не столь много. Здесь мы вместе всего два года.
– А знаем друг о друге далеко не все. Так или не так?
– Да, пожалуй, так, – протянул Субботин.
– А вот, Алеша, – продолжал Дремов, – так тот вообще ничего о нас не знает. Поэтому я решился на такой ответственный шаг, как «большой сбор». Давайте займемся воблой и поговорим о том, как каждый из нас пришел в космонавтику.
Алеша, сидевший на самом краю стола, почувствовал, что все смотрят на него. «А что я могу сказать?» – в смятении подумал он.
– С кого же начнем? – деловито осведомился Субботин.
– Не с Горелова же, конечно. Он новичок.
У Алеши отлегло от сердца.
– Да с тебя, Андрей, раз назвался, – сказал хозяин квартиры.
– Гм… – промычал Субботин, – полная неожиданность.
– Хозяин имеет право останавливать свой выбор на ком угодно.
– Позволь тогда хоть горлышко промочить. – Субботин потянулся к столу, достал самую крупную воблу, предварительно пощупав, с икрой ли она, отхлебнул глоток пива. – Я вначале о батьке пару слов скажу. – Отсветы падали на его подвижное лицо и смуглый лоб с залысинами. – Все начинается от печки, а у меня от батьки, ребята. Сейчас ему семьдесят два, но не гнется. Высокий, худой, из тех, кому мальчишки кричат вдогонку: «Дядя, достань воробышка». В семье я был восьмым по счету, а всего ребят – десять. Когда в военные годы кусок хлеба попадался – на части рвали. Да и после войны не сладко жилось. Батька стал прихварывать. Ртов в нашей семье много, рабочих рук мало. А в сорок девятом беда нагрянула – в тюрьму наш батька угодил. И кто бы мог подумать, что так дело обернется. Батька всю жизнь был тихий: чтобы водку пить, карты или какое хулиганство – ни-ни. Но была у него одна страсть: зверье. Ох и нянчился с ними, собаками, кошками, козлятами, жеребцами! Если заболевала какая живность, со всех сторон лечить к нему несли. Денег с селян он почти никогда не брал. Праведник, словом.
– В кого же тогда ты? – кольнул Костров.
– Обожди, Володя, – развел руками Субботин, – не мешай, запутаюсь. Однажды мой батька увидел на колхозной ферме больного бычка. Был там сторожем его дружок, шамкающий старикашка по прозвищу дед Пихто. Так вот этот самый дед Пихто готовился укоротить дни больного бычка. Батька на него навалился: «Ты по какому праву?» Дед объясняет – приказ председателя колхоза. Батька к тому. Так, мол, и так, отдай бычка, на ноги поставлю. А председателем у нас был в ту пору рослый такой детина. Раньше в Мелитопольской области райисполкомом руководил, да за какие-то грехи получил отставку и в наших краях очутился. Но заступная рука у него была, дружбу водил с некоторым районным начальством. Кому подсвинка умел вовремя подкинуть, кого колхозным медом по государственной цене задобрить. Сам плечистый, красный, глаза рачьи. Что на сев, что в покос, что на уборку с таким винным духом выходил – близко не устоишь. Колхозники, что посмелее, говорить ему в глаза уже начали: дескать, сильно злоупотребляешь, Тарас Кондратович. А он, знаете, что в ответ? «Молчите, плебеи! Да вы знаете, как сам Федор Иванович Шаляпин об этом напитке отзывался? Великий певец нашей эпохи говорил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106