«А я? Смогу ли я стать таким, догнать их, заслужить их признание?» Спрашивал и не находил ответа. Ночью, беспокойно ворочаясь под одеялом, он продолжал сам с собой рассуждать: «Космонавт – это очень высокое звание. Это не только комок мускулов и мышц, не только сгусток мужества и воли. Космонавт – это прежде всего огромная интеллектуальная культура». Вот бы о чем надо было ему сказать на «большом сборе»! Но разве имел сейчас на это право Алеша Горелов?
* * *
Термокамера, известная всему миру по многочисленным очеркам и фотоснимкам, находилась в цокольном этаже учебного корпуса. Два низких окна снаружи почти совсем не заметны, зато света для лаборатории они дают достаточно. Если мимо проходят люди, они видны по пояс. Зимой прильнувшие к окнам сугробы едва позволяют увидеть из комнаты черные стволы сосен. Комната большая, тесно заставленная столами, на них размещены приборы. Каждый день к началу рабочего дня приходит сюда худощавый немолодой подполковник Сергей Никанорович Зайцев и вместе со своей помощницей, лаборанткой Олей, готовится к опытам. Если нет опытов (как их называет Зайцев), или тренировок (как их называют космонавты), работы у него все равно хватает. Надо расшифровать и систематизировать записи осциллографов, приводить в порядок документацию, анализировать данные опытов, чтобы по ним составить точное представление о физической сопротивляемости космонавтов высоким температурам.
Просто тут все. Кушетка под белоснежней простыней, над нею аптечка, где на всякий случай хранятся противоожоговые средства и лекарства. На вешалке кислородная подушка, шинель Зайцева да пальтишко лаборантки. Рядом медицинские весы. Весь этот уголок отгорожен матерчатой ширмой. За нею обычно раздеваются космонавты, прежде чем укрепить на себе электродатчики и уж потом, облачившись поверх них в обычные хлопчатобумажные комбинезоны и унты, ступить в камеру.
На самом большом столе смонтирован пульт управления. На щите несколько рядов кнопок, снабженных лаконичными надписями, часы, указатели температуры и влажности в камере. На другом стенде приборы, показывающие температуру кожи и тела испытуемого. За их показателями с обостренным вниманием следит белокурая, всегда очень серьезная лаборантка Оля.
Сама термокамера разделена на два отсека: одиночный и двойной. Три человека могут одновременно очутиться за ее жароустойчивыми стенами. Мрачное впечатление производят массивные тяжелые двери с ручками, как у банковского сейфа, с квадратными окошечками, затянутыми толстым плексигласом. Легко и бесшумно отворяются они. Перешагни порог – и ты окажешься в мире огромных температур.
Сегодня такой шаг предстояло сделать старшему лейтенанту Горелову. Он войдет в термокамеру впервые. Потом появится Женя Светлова, продолжающая по программе свои тренировки. Сергей Никанорович обожает новичков, с ними можно поговорить о всех тонкостях любимого им дела, уж они-то будут ловить каждое его слово.
Алексей ожидался в термокамере в четверть десятого. Ровно в девять в дверь лаборатории постучали. Зайцев открыл задвижку замка и разочаровано отступил. Порог перешагнул Леня Рогов. Журналист сразу заметил, как вытянулось лицо у Сергея Никаноровича.
– Я вижу, мое появление не вызвало восторга, – усмехнулся он, протягивая руку.
– Да нет, отчего же, – глядя в сторону, ответил Зайцев.
– А я-то торопился, боялся опоздать на сеанс Жени Светловой.
– Сеансы бывают в кино, – сухо заметил Зайцев, – а у нас опыты. И между прочим, опыт с Евгенией Яковлевной назначен на одиннадцать тридцать.
– Вот как, – огорченно протянул Рогов. – А что же будет сейчас?
– Будем проводить пробу с Гореловым.
Рогов вздохнул:
– С вашего разрешения я подойду к одиннадцати.
– Пожалуйста, – ответил Зайцев и попросил лаборантку: – Оленька, закройте за товарищем дверь…
Не успел Зайцев сесть за свой столик, как снова постучали, и на этот раз в лабораторию вошел Горелов. Синий спортивный костюм делал его фигуру еще худощавее, строже. Алеша поздоровался, потом подошел к Оле и положил перед ней букетик желтых цветов.
– Японская мимоза! Ой какая прелесть! – воскликнула девушка.
– Почему японская? – возразил Алексей. – Самая настоящая московская. Вчера у метро «Динамо» купил.
Зайцев искоса на них поглядывал. В чуточку выпуклых блеклых глазах хмурости как не бывало. Сергей Никанорович любил все красивое. Сам он был садоводом, немножко фальшивя, но зато самозабвенно играл на скрипке. В оценке космонавтов у него был свой особый критерий. Зайцев считал, что физическая закалка, теоретическая подготовка – это, конечно, очень важно. Но не менее важно и другое – личные, чисто человеческие качества: доброта, душевность, умение держать себя, то есть все то, что называют иногда коротко обаятельностью. «Чем покорил весь мир после своего первого полета Гагарин? Конечно же своим подвигом, но и обаятельность сыграла тут далеко не последнюю роль», – говорил он.
С первого взгляда новый космонавт пришелся Зайцеву по душе. Ему нравились и его чуть курчавившиеся волосы, и курносое, открытое, истинно русское лицо, и белозубая улыбка, и эта простота и непринужденность в обращении, без малейшего налета развязности, с какой он подарил Оле цветы.
– Ну, Алексей Павлович, настало нам время и поговорить.
– Я слушаю вас, Сергей Никанорович.
– Садитесь-ка напротив, – указал Зайцев на стул. Жиденькая цепочка его бровей над выпуклыми глазами пришла в движение. – Вы сейчас находитесь в лаборатории, именуемой термокамерой, – начал он торжественно. – Наша космическая медицина – наука еще молодая, и некоторые ее представители утверждали, что человеческий организм для перенесения высоких тепловых нагрузок якобы нельзя тренировать. Лично я всегда придерживался иной точки зрения. Я считаю, что разумно спланированные тренировки в термокамере не только позволяют выяснить возможности организма, но и закалить его.
В глазах Горелова мелькнул какой-то огонек. Зайцев заметил это.
– Вы, кажется, хотите что-то спросить?
– Да, Сергей Никанорович, – заерзал на стуле Горелов, – я подумал: когда космический корабль входит в плотные слои и у него сгорает термообшивка, сколько градусов по Цельсию бушует за его бортом? Больше десяти тысяч, кажется? Так если такая температура даже на секунду ворвется в кабину, никакая закалка в термокамере не спасет.
– Это верно, – бесстрастно подтвердил Зайцев, – было бы смешно рассчитывать, что термотренировки тут пригодятся. Они предназначены для другого. Представьте себе, откажет система терморегулировки или, еще хуже, корабль потеряет управление. Значит, снижение пойдет по естественной орбите, корабль тогда сделает несколько лишних оборотов вокруг Земли, прежде чем войдет в плотные слои.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
* * *
Термокамера, известная всему миру по многочисленным очеркам и фотоснимкам, находилась в цокольном этаже учебного корпуса. Два низких окна снаружи почти совсем не заметны, зато света для лаборатории они дают достаточно. Если мимо проходят люди, они видны по пояс. Зимой прильнувшие к окнам сугробы едва позволяют увидеть из комнаты черные стволы сосен. Комната большая, тесно заставленная столами, на них размещены приборы. Каждый день к началу рабочего дня приходит сюда худощавый немолодой подполковник Сергей Никанорович Зайцев и вместе со своей помощницей, лаборанткой Олей, готовится к опытам. Если нет опытов (как их называет Зайцев), или тренировок (как их называют космонавты), работы у него все равно хватает. Надо расшифровать и систематизировать записи осциллографов, приводить в порядок документацию, анализировать данные опытов, чтобы по ним составить точное представление о физической сопротивляемости космонавтов высоким температурам.
Просто тут все. Кушетка под белоснежней простыней, над нею аптечка, где на всякий случай хранятся противоожоговые средства и лекарства. На вешалке кислородная подушка, шинель Зайцева да пальтишко лаборантки. Рядом медицинские весы. Весь этот уголок отгорожен матерчатой ширмой. За нею обычно раздеваются космонавты, прежде чем укрепить на себе электродатчики и уж потом, облачившись поверх них в обычные хлопчатобумажные комбинезоны и унты, ступить в камеру.
На самом большом столе смонтирован пульт управления. На щите несколько рядов кнопок, снабженных лаконичными надписями, часы, указатели температуры и влажности в камере. На другом стенде приборы, показывающие температуру кожи и тела испытуемого. За их показателями с обостренным вниманием следит белокурая, всегда очень серьезная лаборантка Оля.
Сама термокамера разделена на два отсека: одиночный и двойной. Три человека могут одновременно очутиться за ее жароустойчивыми стенами. Мрачное впечатление производят массивные тяжелые двери с ручками, как у банковского сейфа, с квадратными окошечками, затянутыми толстым плексигласом. Легко и бесшумно отворяются они. Перешагни порог – и ты окажешься в мире огромных температур.
Сегодня такой шаг предстояло сделать старшему лейтенанту Горелову. Он войдет в термокамеру впервые. Потом появится Женя Светлова, продолжающая по программе свои тренировки. Сергей Никанорович обожает новичков, с ними можно поговорить о всех тонкостях любимого им дела, уж они-то будут ловить каждое его слово.
Алексей ожидался в термокамере в четверть десятого. Ровно в девять в дверь лаборатории постучали. Зайцев открыл задвижку замка и разочаровано отступил. Порог перешагнул Леня Рогов. Журналист сразу заметил, как вытянулось лицо у Сергея Никаноровича.
– Я вижу, мое появление не вызвало восторга, – усмехнулся он, протягивая руку.
– Да нет, отчего же, – глядя в сторону, ответил Зайцев.
– А я-то торопился, боялся опоздать на сеанс Жени Светловой.
– Сеансы бывают в кино, – сухо заметил Зайцев, – а у нас опыты. И между прочим, опыт с Евгенией Яковлевной назначен на одиннадцать тридцать.
– Вот как, – огорченно протянул Рогов. – А что же будет сейчас?
– Будем проводить пробу с Гореловым.
Рогов вздохнул:
– С вашего разрешения я подойду к одиннадцати.
– Пожалуйста, – ответил Зайцев и попросил лаборантку: – Оленька, закройте за товарищем дверь…
Не успел Зайцев сесть за свой столик, как снова постучали, и на этот раз в лабораторию вошел Горелов. Синий спортивный костюм делал его фигуру еще худощавее, строже. Алеша поздоровался, потом подошел к Оле и положил перед ней букетик желтых цветов.
– Японская мимоза! Ой какая прелесть! – воскликнула девушка.
– Почему японская? – возразил Алексей. – Самая настоящая московская. Вчера у метро «Динамо» купил.
Зайцев искоса на них поглядывал. В чуточку выпуклых блеклых глазах хмурости как не бывало. Сергей Никанорович любил все красивое. Сам он был садоводом, немножко фальшивя, но зато самозабвенно играл на скрипке. В оценке космонавтов у него был свой особый критерий. Зайцев считал, что физическая закалка, теоретическая подготовка – это, конечно, очень важно. Но не менее важно и другое – личные, чисто человеческие качества: доброта, душевность, умение держать себя, то есть все то, что называют иногда коротко обаятельностью. «Чем покорил весь мир после своего первого полета Гагарин? Конечно же своим подвигом, но и обаятельность сыграла тут далеко не последнюю роль», – говорил он.
С первого взгляда новый космонавт пришелся Зайцеву по душе. Ему нравились и его чуть курчавившиеся волосы, и курносое, открытое, истинно русское лицо, и белозубая улыбка, и эта простота и непринужденность в обращении, без малейшего налета развязности, с какой он подарил Оле цветы.
– Ну, Алексей Павлович, настало нам время и поговорить.
– Я слушаю вас, Сергей Никанорович.
– Садитесь-ка напротив, – указал Зайцев на стул. Жиденькая цепочка его бровей над выпуклыми глазами пришла в движение. – Вы сейчас находитесь в лаборатории, именуемой термокамерой, – начал он торжественно. – Наша космическая медицина – наука еще молодая, и некоторые ее представители утверждали, что человеческий организм для перенесения высоких тепловых нагрузок якобы нельзя тренировать. Лично я всегда придерживался иной точки зрения. Я считаю, что разумно спланированные тренировки в термокамере не только позволяют выяснить возможности организма, но и закалить его.
В глазах Горелова мелькнул какой-то огонек. Зайцев заметил это.
– Вы, кажется, хотите что-то спросить?
– Да, Сергей Никанорович, – заерзал на стуле Горелов, – я подумал: когда космический корабль входит в плотные слои и у него сгорает термообшивка, сколько градусов по Цельсию бушует за его бортом? Больше десяти тысяч, кажется? Так если такая температура даже на секунду ворвется в кабину, никакая закалка в термокамере не спасет.
– Это верно, – бесстрастно подтвердил Зайцев, – было бы смешно рассчитывать, что термотренировки тут пригодятся. Они предназначены для другого. Представьте себе, откажет система терморегулировки или, еще хуже, корабль потеряет управление. Значит, снижение пойдет по естественной орбите, корабль тогда сделает несколько лишних оборотов вокруг Земли, прежде чем войдет в плотные слои.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106