Потом…
Потом Эрна почувствовала некоторое облегчение. И не она одна. На стенах висели пейзажи. И не только говорок посетителей, с которых спало напряжение официоза, стал здесь заметно раскованнее, казалось, свободнее стали кисти самих живописцев.
На многих картинах изображались две похожие друг на друга церквушки, написанные с разных мест, в разные времена года и суток. Это австрийские пейзажи, окрестности Браунау и Линца – места рождения и детства будущего фюрера.
Через залы монументальной скульптуры, прославлявшей труд и воинскую славу, Эрна уже не шла, а плелась, изнывая от скуки и усталости. Ей не терпелось вырваться и пойти с подругами в кино – снова показывали «Девушку моей мечты». Последнее, что она восприняла, была скульптура Торрака «Монумент Труду». Вернее, только ее уменьшенная копия, поскольку полномасштабное изваяние не поместилось бы даже здесь.
Четверо совершенно голых мужчин (автор даже не попытался прикрыть того, чья поза была совершенно уж нескромной) тащат зачем-то, надрываясь из последних сил, огромный камень. Тащат вверх по крутой и гладкой наклонной поверхности. На их бицепсах и трицепсах вот-вот лопнут вены, однако лица неестественно спокойны, диссонируя с напряженными торсами.
– В законченном виде монумент будет установлен на новом автобане близ Зальцбурга, – пояснял музейный работник кому-то из еще неосведомленных через прессу приезжих.
– Нет, мне непонятно только одно, Элли, – говорил профессор жене, когда они вышли на улицу и достаточно далеко отошли от тяжеловесных неоклассических колонн нового имперского музея, – какое желание трудиться может вызвать вид этих несчастных каторжников. Я имею в виду Торрака. Это же сизифы какие-то! Причем настолько тупые, что не имеют понятия о рычаге или, скажем, веревке. Ты вспомни их лица. Нельзя же так утрировать. А если это дикари с острова Борнео, то и те носят набедренные повязки. Эту… – он не мог подобрать слово, – гору бетона впору поставить где-нибудь на древней каменоломне, где рабы добывали для римлян мрамор. И что странно, Элли, есть же у них нормальные скульптуры, помнишь хотя бы тот зал…
– Успокойся, Готфрид, – сказала фрау Вангер мужу. – Ты же слышал, что эту скульптуру поставят не у нас, а возле Зальцбурга. И смотри не ляпни кому-нибудь в своем университете про сизифов. Не забывай, что все экспонаты для этой выставки отбирал некий мюнхенский художник, чей авторитет у нас уже пятый год непререкаем.
– Но есть же у них художественный совет, есть Палата изобразительного искусства, наконец! Все были здесь. И фрау Троост, и…
– Папа, – строго дернула отца за рукав Эрна, радуясь, что культурное мероприятие закончилось и они на свободе, – смотри лучше под ноги.
* * *
– Умер Людендорф, – читая за ужином газету, произнес однажды профессор. – Ожидают приезда Гитлера Ты куда-то торопишься? – спросил он у дочери, заметив, как та, бренча ложкой, старается поскорее доесть суп.
– Да. У меня сегодня деловая встреча, – не сбавляя темпа, сообщила Эрна
– Какая еще встреча? Ты посмотри на улицу! – воскликнула мать.
За окном была настоящая зима. Уже второй день не переставая шел снег. В понедельник двадцатого декабря 1937 года он шел чуть ли не по всей Германии.
– Опять ешь без хлеба. Посмотри на себя – кожа да кости.
– Ну и что, а некоторым нравится.
– Что нравится? – не поняла мать.
– Мои кости с кожей, – звякая ложкой по уже пустой тарелке, прошамкала полным ртом Эрна.
– Это кому же, например?
– Одному мальчику.
– Уж не с ним ли у тебя деловая встреча? Готфрид, ты бы хоть поинтересовался у дочери, куда она собралась, – обратилась Элеонора Вангер к мужу.
Профессор со вздохом отложил газету.
– Ну ма-а-ама, каникулы ведь! Меня пригласили в кино. А погода самая что ни на есть рождественская. Кстати, не забудьте купить елку. Мы должны все сфотографироваться возле нее и послать карточку Мартину, – прихлебывая чай, тараторила Эрна. – Бедный Марти, его даже не отпустили на Рождество!
– Ты нам зубы не заговаривай, – не унималась мать, – говори, кто тебя пригласил и куда вы пойдете?
– Ну, Петер. Петер Кристиан. Ты его не знаешь. Мы были в их школе на соревнованиях.
Две недели назад Эрна познакомилась с Петером на соревнованиях по фехтованию, ставшему в последние годы очень модным видом спорта у молодежи. Они сидели рядом на зрительской трибуне в спортзале школы для мальчиков, где учился Петер. Следующей весной он оканчивал выпускной класс и был старше Эрны на полтора года.
Они оба кричали, смеялись и топали ногами, болея каждый за представителя своего района. А потом он проводил Эрну до дома и на следующий день встретил после уроков возле ее школы. Они долго гуляли, наслаждаясь первым снегом, рассказывали друг другу о себе.
– Ты кем хочешь стать? – спросил Петер.
– Путешественницей! – размахивая портфелем, не задумываясь ответила Эрна.
– Серьезно? И где же, к примеру, ты успела побывать?
– В прошлом году мы были на Олимпийских играх, а минувшим летом я ездила в Байройт на фестиваль. Вот! А еще я часто навещаю родственников в Регенсбурге – у меня там живет тетя. А в следующем году мы поедем смотреть замок Нойшванштайн!
– Ну, это совсем рядом, – протянул он. – Я предпочитаю дальние путешествия. Позапрошлым летом, например, я плавал на Мадейру и Канарские острова.
– Здорово! – восхитилась Эрна. – Расскажи!
– Эти круизы организовал «Рабочий фронт». Мы плыли на теплоходе «Штутгарт». Но это еще что! Прошлым летом я дошел на эсминце «Ягуар» до Альтен-фиорда! Знаешь, где это?
– Где? – Эрна даже остановилась от восхищения.
– Далеко-далеко за Полярным кругом. В Норвегии «Рабочий фронт» зафрахтовал этот эсминец у моряков и организовал круиз до мыса Нордкап. Правда, до него мы так и не добрались.
– Почему?
– Погода испортилась Эсминец – это тебе не круизный теплоход. Знаешь, как его болтает! Мы почти все слегли от морской болезни. – Петер рассмеялся. – Капитан повернул назад и высадил нас, бледных и измученных, в Нарвике. Так что домой мы возвращались уже по железной дороге через Швецию. А когда нужно было переплыть на пароме через пролив, чтобы попасть в Данию, и мы снова увидели море, то многим опять стало плохо. А там плыть-то всего двадцать километров.
Они рассмеялись, и Петер еще долго рассказывал о своих приключениях за Полярным крутом и на тропических островах.
– А я провожу лето в лагерях, – вздохнула Эрна. – Этой весной ушел в армию мой брат Мартин, и мне стало так одиноко.
Однажды, когда он не встретил ее после школы, она шла домой одна и ломала голову: что случилось? Петер не появился и на следующий день. Вечером отец спросил ее:
– Ты чего такая тихая сегодня? В школе что-то не в порядке?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157
Потом Эрна почувствовала некоторое облегчение. И не она одна. На стенах висели пейзажи. И не только говорок посетителей, с которых спало напряжение официоза, стал здесь заметно раскованнее, казалось, свободнее стали кисти самих живописцев.
На многих картинах изображались две похожие друг на друга церквушки, написанные с разных мест, в разные времена года и суток. Это австрийские пейзажи, окрестности Браунау и Линца – места рождения и детства будущего фюрера.
Через залы монументальной скульптуры, прославлявшей труд и воинскую славу, Эрна уже не шла, а плелась, изнывая от скуки и усталости. Ей не терпелось вырваться и пойти с подругами в кино – снова показывали «Девушку моей мечты». Последнее, что она восприняла, была скульптура Торрака «Монумент Труду». Вернее, только ее уменьшенная копия, поскольку полномасштабное изваяние не поместилось бы даже здесь.
Четверо совершенно голых мужчин (автор даже не попытался прикрыть того, чья поза была совершенно уж нескромной) тащат зачем-то, надрываясь из последних сил, огромный камень. Тащат вверх по крутой и гладкой наклонной поверхности. На их бицепсах и трицепсах вот-вот лопнут вены, однако лица неестественно спокойны, диссонируя с напряженными торсами.
– В законченном виде монумент будет установлен на новом автобане близ Зальцбурга, – пояснял музейный работник кому-то из еще неосведомленных через прессу приезжих.
– Нет, мне непонятно только одно, Элли, – говорил профессор жене, когда они вышли на улицу и достаточно далеко отошли от тяжеловесных неоклассических колонн нового имперского музея, – какое желание трудиться может вызвать вид этих несчастных каторжников. Я имею в виду Торрака. Это же сизифы какие-то! Причем настолько тупые, что не имеют понятия о рычаге или, скажем, веревке. Ты вспомни их лица. Нельзя же так утрировать. А если это дикари с острова Борнео, то и те носят набедренные повязки. Эту… – он не мог подобрать слово, – гору бетона впору поставить где-нибудь на древней каменоломне, где рабы добывали для римлян мрамор. И что странно, Элли, есть же у них нормальные скульптуры, помнишь хотя бы тот зал…
– Успокойся, Готфрид, – сказала фрау Вангер мужу. – Ты же слышал, что эту скульптуру поставят не у нас, а возле Зальцбурга. И смотри не ляпни кому-нибудь в своем университете про сизифов. Не забывай, что все экспонаты для этой выставки отбирал некий мюнхенский художник, чей авторитет у нас уже пятый год непререкаем.
– Но есть же у них художественный совет, есть Палата изобразительного искусства, наконец! Все были здесь. И фрау Троост, и…
– Папа, – строго дернула отца за рукав Эрна, радуясь, что культурное мероприятие закончилось и они на свободе, – смотри лучше под ноги.
* * *
– Умер Людендорф, – читая за ужином газету, произнес однажды профессор. – Ожидают приезда Гитлера Ты куда-то торопишься? – спросил он у дочери, заметив, как та, бренча ложкой, старается поскорее доесть суп.
– Да. У меня сегодня деловая встреча, – не сбавляя темпа, сообщила Эрна
– Какая еще встреча? Ты посмотри на улицу! – воскликнула мать.
За окном была настоящая зима. Уже второй день не переставая шел снег. В понедельник двадцатого декабря 1937 года он шел чуть ли не по всей Германии.
– Опять ешь без хлеба. Посмотри на себя – кожа да кости.
– Ну и что, а некоторым нравится.
– Что нравится? – не поняла мать.
– Мои кости с кожей, – звякая ложкой по уже пустой тарелке, прошамкала полным ртом Эрна.
– Это кому же, например?
– Одному мальчику.
– Уж не с ним ли у тебя деловая встреча? Готфрид, ты бы хоть поинтересовался у дочери, куда она собралась, – обратилась Элеонора Вангер к мужу.
Профессор со вздохом отложил газету.
– Ну ма-а-ама, каникулы ведь! Меня пригласили в кино. А погода самая что ни на есть рождественская. Кстати, не забудьте купить елку. Мы должны все сфотографироваться возле нее и послать карточку Мартину, – прихлебывая чай, тараторила Эрна. – Бедный Марти, его даже не отпустили на Рождество!
– Ты нам зубы не заговаривай, – не унималась мать, – говори, кто тебя пригласил и куда вы пойдете?
– Ну, Петер. Петер Кристиан. Ты его не знаешь. Мы были в их школе на соревнованиях.
Две недели назад Эрна познакомилась с Петером на соревнованиях по фехтованию, ставшему в последние годы очень модным видом спорта у молодежи. Они сидели рядом на зрительской трибуне в спортзале школы для мальчиков, где учился Петер. Следующей весной он оканчивал выпускной класс и был старше Эрны на полтора года.
Они оба кричали, смеялись и топали ногами, болея каждый за представителя своего района. А потом он проводил Эрну до дома и на следующий день встретил после уроков возле ее школы. Они долго гуляли, наслаждаясь первым снегом, рассказывали друг другу о себе.
– Ты кем хочешь стать? – спросил Петер.
– Путешественницей! – размахивая портфелем, не задумываясь ответила Эрна.
– Серьезно? И где же, к примеру, ты успела побывать?
– В прошлом году мы были на Олимпийских играх, а минувшим летом я ездила в Байройт на фестиваль. Вот! А еще я часто навещаю родственников в Регенсбурге – у меня там живет тетя. А в следующем году мы поедем смотреть замок Нойшванштайн!
– Ну, это совсем рядом, – протянул он. – Я предпочитаю дальние путешествия. Позапрошлым летом, например, я плавал на Мадейру и Канарские острова.
– Здорово! – восхитилась Эрна. – Расскажи!
– Эти круизы организовал «Рабочий фронт». Мы плыли на теплоходе «Штутгарт». Но это еще что! Прошлым летом я дошел на эсминце «Ягуар» до Альтен-фиорда! Знаешь, где это?
– Где? – Эрна даже остановилась от восхищения.
– Далеко-далеко за Полярным кругом. В Норвегии «Рабочий фронт» зафрахтовал этот эсминец у моряков и организовал круиз до мыса Нордкап. Правда, до него мы так и не добрались.
– Почему?
– Погода испортилась Эсминец – это тебе не круизный теплоход. Знаешь, как его болтает! Мы почти все слегли от морской болезни. – Петер рассмеялся. – Капитан повернул назад и высадил нас, бледных и измученных, в Нарвике. Так что домой мы возвращались уже по железной дороге через Швецию. А когда нужно было переплыть на пароме через пролив, чтобы попасть в Данию, и мы снова увидели море, то многим опять стало плохо. А там плыть-то всего двадцать километров.
Они рассмеялись, и Петер еще долго рассказывал о своих приключениях за Полярным крутом и на тропических островах.
– А я провожу лето в лагерях, – вздохнула Эрна. – Этой весной ушел в армию мой брат Мартин, и мне стало так одиноко.
Однажды, когда он не встретил ее после школы, она шла домой одна и ломала голову: что случилось? Петер не появился и на следующий день. Вечером отец спросил ее:
– Ты чего такая тихая сегодня? В школе что-то не в порядке?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157