Вот только что конкретно задумал на этот раз удачливый похититель Муссолини и Хорти?
– Мартин!
Мартин обернулся и увидел направлявшегося к нему унтер-офицера в грязной, обрезанной до колен шинели. Погоны этого штабсфельдфебеля были до того измызганы наплечными ремнями рюкзака или солдатской портупеи, что Мартин с трудом различил на них три потускневшие звезды и зеленую выпушку. Галун местами вовсе оторвался.
Унтер подошел ближе. Борода, усы, обветренное лицо. На голове пилотка с опущенными на уши отворотами. На животе автомат. Поясной ремень провис под тяжестью навешанных на него подсумков и амуниции.
– Не узнаешь?
– Вы из 3-й дивизии?
– Черт возьми, Мартин! Я Вальтер Бюрен. – Он снял пилотку и тряхнул головой.
– Вальтер?
Действительно, это был Вальтер. Подойди он просто и попроси прикурить, Мартин ни за что не узнал бы старого друга.
– Вальтер!
Хлюпая грязью и сдвинув на бок кобуру, он сделал шаг навстречу. Они обхватили друг друга руками.
– Не может быть! Вот это встреча! Как ты сюда попал?
– Сам не пойму. Последние три месяца я работал инструктором в горном лагере. Кому-то пришла в голову мысль скоренько переделать несколько пехотных дивизий в горные. Слыхал о «Горной крепости»? Ну так вот. Собрали нескольких человек вроде меня… Я ведь одно время до войны уже поработал инструктором. Потом расскажу подробнее. Сколько же мы не виделись?
– Да с тех самых пор, как попрощались в альплагере в тридцать восьмом. – Мартин посчитал в уме. – Шестой год пошел. Я уж, откровенно говоря, и не думал тебя вовсе увидеть.
– А я знал, что встретимся!
– Так ты что, тоже попал в эту чертову бригаду? Где тебя-то выловили?
– Узнали, что я немного говорю по-английски. При переводе в тыл я заполнял какую-то анкету и сдуру написал об этом. Недавно пришел приказ ехать сюда. Моя часть километрах в трех по той дороге. Слушай, по-моему, затевается какая-то заварушка. Час назад я видел, как с грузовиков выгружали тюки с американской формой. Ну а вы, господин оберлейтенант? Как вас угораздило?
– Слушай, черт бородатый, видишь вон тот сарай? Приходи туда часам к десяти. Я разберусь с делами, и мы обо всем поговорим. – Мартин хлопнул себя по тяжелой фляге. – У меня тут кое-что есть, но, если и ты захватишь, лишним не будет.
Через несколько часов они сидели на пустых снарядных ящиках в заброшенном сарае, запримеченном Мартином еще накануне. В железной печке потрескивали дрова. В дверной проем смотрели первые декабрьские звезды. Потом звезды погасли и закружились снежинки.
Они разложили консервы, хлеб, сняли с фляжек и поставили на импровизированный стол из рассохшегося бочонка бакелитовые стаканчики и проговорили до самого утра.
XIX
– После высокогорного лагеря я вернулся обратно, в нашу часть, – начал свой рассказ Вальтер, – но вскоре опять попросился наверх с новой группой кандидатов в альпийский батальон. Мне разрешили вторую попытку. Однако чуда не произошло. Когда мы шли вдоль обрыва или по узкому мостку над ущельем, я опять терял власть над собой. Я с трудом удерживался, чтобы не схватиться за товарища и не заорать благим матом.
Однажды, когда был день отдыха, я попросил разрешения отлучиться из лагеря и взял с собой веревку, крючья и молоток. Неподалеку, на южном склоне, была стена над стометровым обрывом. К ней вел узкий карниз, а дальше – плоскость, почти без выступов. Я вбил первый крюк и медленно двинулся по этой стене на самую середину. Сначала я старался не смотреть вниз и не думать о высоте. Я весь сосредоточился на крючьях, карабинах и репшнурах. Но пот катил с меня градом, и вовсе не от жары. Когда я достиг самой середины, то оказался на нулевом угле. На абсолютной вертикали. Я висел, едва касаясь скалы, а подо мной, метрах в восьмидесяти, стоял туман, из которого поднималась стена, так что я даже не видел ее подошвы.
Я заставлял себя смотреть вниз, а когда мне становилось совсем плохо, приникал ладонями и щекой к скале, рассматривал на ее поверхности щербинки и выступы и думал о доме, нашем городе, вспоминал почему-то твою дуэль. Становилось легче. Потом я снова смотрел вниз, крутился на веревке и раскачивался. Буквально молотком я вбивал в свое сознание мысль, что я паук, буду жить на этой скале и висеть так вечно. С собой у меня была фляга и немного еды, а за спиной висел карабин. Через силу я заставлял себя пить и есть, а потом, намотав ремень карабина на руку, орал во все горло и стрелял вниз, в облака.
Так я проболтался часов шесть. Сплел себе удобное сиденье. Чтобы не замерзнуть, делал зарядку. Мочился прямо вниз и ругался последними словами, посылая ко всем чертям эту высоту. Затем по старым крючьям вернулся назад на карниз и, совсем окоченевший, пришел в лагерь.
На следующее утро мой командир подозвал меня и спросил, знаю ли я стену на южном склоне. Он имел в виду то самое место, где я упражнялся накануне. Когда я ответил, что знаю, он предложил мне пройти ее ведущим группы из пяти наших лучших альпинистов. Оказывается, он наблюдал за мной в бинокль с расположенного ниже нашего лагеря плато, где был небольшой горный пансионат и куда мы спускались в дни отдыха помыться в бане и посмотреть кино.
И я прошел ее. И по моим крючьям прошли остальные. А когда мы висели в самой середине, устроив привал, и ждали, когда уляжется дрожь в руках, я один из всех достал бутерброды, ел их и рассказывал старые анекдоты. Правда, никто не смеялся.
Потом я несколько месяцев работал помощником инструктора в нашем лагере, а когда приехал в Брауншвейг, то разминулся с тобой. Ты как раз закончил училище.
А потом Польша. Мы шли через перевал Дукла на Лемберг, и это уже была война. Помогая артиллеристам, мы тащили их лошадей и осликов с пушками, помогая саперам, наводили переправы. Мы прошли триста километров, и там, в Карпатах, я впервые услышал свист пуль и увидел иссеченные каменными осколками лица товарищей.
Ну а потом были Франция, Бельгия, Голландия. Мы форсировали Маас и впервые схлестнулись с французами под Рокруа Но самые кровавые бои нас ждали в Югославии…
В начале сорок первого я получил письмо от Мари Лютер. Она узнала номер нашей полевой почты у моих родителей и написала. Писала она в основном о тебе. Тогда я узнал, что ты служишь в Норвегии у Дитля и получил крест за Нарвик. Значит, ты был в 3-й дивизии, и в Польше мы находились недалеко друг от друга..
Вальтер замолчал и стал наполнять стаканчики. Они выпили, и Мартин коротко рассказал свою историю, также остановившись на рубеже, после которого начиналась роковая для всех них Восточная кампания.
Снова пришла очередь Вальтера. Он закурил, взъерошил свою кудрявую шевелюру и начал:
– Летом сорок второго нас, как ты знаешь, бросили на Кавказ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157
– Мартин!
Мартин обернулся и увидел направлявшегося к нему унтер-офицера в грязной, обрезанной до колен шинели. Погоны этого штабсфельдфебеля были до того измызганы наплечными ремнями рюкзака или солдатской портупеи, что Мартин с трудом различил на них три потускневшие звезды и зеленую выпушку. Галун местами вовсе оторвался.
Унтер подошел ближе. Борода, усы, обветренное лицо. На голове пилотка с опущенными на уши отворотами. На животе автомат. Поясной ремень провис под тяжестью навешанных на него подсумков и амуниции.
– Не узнаешь?
– Вы из 3-й дивизии?
– Черт возьми, Мартин! Я Вальтер Бюрен. – Он снял пилотку и тряхнул головой.
– Вальтер?
Действительно, это был Вальтер. Подойди он просто и попроси прикурить, Мартин ни за что не узнал бы старого друга.
– Вальтер!
Хлюпая грязью и сдвинув на бок кобуру, он сделал шаг навстречу. Они обхватили друг друга руками.
– Не может быть! Вот это встреча! Как ты сюда попал?
– Сам не пойму. Последние три месяца я работал инструктором в горном лагере. Кому-то пришла в голову мысль скоренько переделать несколько пехотных дивизий в горные. Слыхал о «Горной крепости»? Ну так вот. Собрали нескольких человек вроде меня… Я ведь одно время до войны уже поработал инструктором. Потом расскажу подробнее. Сколько же мы не виделись?
– Да с тех самых пор, как попрощались в альплагере в тридцать восьмом. – Мартин посчитал в уме. – Шестой год пошел. Я уж, откровенно говоря, и не думал тебя вовсе увидеть.
– А я знал, что встретимся!
– Так ты что, тоже попал в эту чертову бригаду? Где тебя-то выловили?
– Узнали, что я немного говорю по-английски. При переводе в тыл я заполнял какую-то анкету и сдуру написал об этом. Недавно пришел приказ ехать сюда. Моя часть километрах в трех по той дороге. Слушай, по-моему, затевается какая-то заварушка. Час назад я видел, как с грузовиков выгружали тюки с американской формой. Ну а вы, господин оберлейтенант? Как вас угораздило?
– Слушай, черт бородатый, видишь вон тот сарай? Приходи туда часам к десяти. Я разберусь с делами, и мы обо всем поговорим. – Мартин хлопнул себя по тяжелой фляге. – У меня тут кое-что есть, но, если и ты захватишь, лишним не будет.
Через несколько часов они сидели на пустых снарядных ящиках в заброшенном сарае, запримеченном Мартином еще накануне. В железной печке потрескивали дрова. В дверной проем смотрели первые декабрьские звезды. Потом звезды погасли и закружились снежинки.
Они разложили консервы, хлеб, сняли с фляжек и поставили на импровизированный стол из рассохшегося бочонка бакелитовые стаканчики и проговорили до самого утра.
XIX
– После высокогорного лагеря я вернулся обратно, в нашу часть, – начал свой рассказ Вальтер, – но вскоре опять попросился наверх с новой группой кандидатов в альпийский батальон. Мне разрешили вторую попытку. Однако чуда не произошло. Когда мы шли вдоль обрыва или по узкому мостку над ущельем, я опять терял власть над собой. Я с трудом удерживался, чтобы не схватиться за товарища и не заорать благим матом.
Однажды, когда был день отдыха, я попросил разрешения отлучиться из лагеря и взял с собой веревку, крючья и молоток. Неподалеку, на южном склоне, была стена над стометровым обрывом. К ней вел узкий карниз, а дальше – плоскость, почти без выступов. Я вбил первый крюк и медленно двинулся по этой стене на самую середину. Сначала я старался не смотреть вниз и не думать о высоте. Я весь сосредоточился на крючьях, карабинах и репшнурах. Но пот катил с меня градом, и вовсе не от жары. Когда я достиг самой середины, то оказался на нулевом угле. На абсолютной вертикали. Я висел, едва касаясь скалы, а подо мной, метрах в восьмидесяти, стоял туман, из которого поднималась стена, так что я даже не видел ее подошвы.
Я заставлял себя смотреть вниз, а когда мне становилось совсем плохо, приникал ладонями и щекой к скале, рассматривал на ее поверхности щербинки и выступы и думал о доме, нашем городе, вспоминал почему-то твою дуэль. Становилось легче. Потом я снова смотрел вниз, крутился на веревке и раскачивался. Буквально молотком я вбивал в свое сознание мысль, что я паук, буду жить на этой скале и висеть так вечно. С собой у меня была фляга и немного еды, а за спиной висел карабин. Через силу я заставлял себя пить и есть, а потом, намотав ремень карабина на руку, орал во все горло и стрелял вниз, в облака.
Так я проболтался часов шесть. Сплел себе удобное сиденье. Чтобы не замерзнуть, делал зарядку. Мочился прямо вниз и ругался последними словами, посылая ко всем чертям эту высоту. Затем по старым крючьям вернулся назад на карниз и, совсем окоченевший, пришел в лагерь.
На следующее утро мой командир подозвал меня и спросил, знаю ли я стену на южном склоне. Он имел в виду то самое место, где я упражнялся накануне. Когда я ответил, что знаю, он предложил мне пройти ее ведущим группы из пяти наших лучших альпинистов. Оказывается, он наблюдал за мной в бинокль с расположенного ниже нашего лагеря плато, где был небольшой горный пансионат и куда мы спускались в дни отдыха помыться в бане и посмотреть кино.
И я прошел ее. И по моим крючьям прошли остальные. А когда мы висели в самой середине, устроив привал, и ждали, когда уляжется дрожь в руках, я один из всех достал бутерброды, ел их и рассказывал старые анекдоты. Правда, никто не смеялся.
Потом я несколько месяцев работал помощником инструктора в нашем лагере, а когда приехал в Брауншвейг, то разминулся с тобой. Ты как раз закончил училище.
А потом Польша. Мы шли через перевал Дукла на Лемберг, и это уже была война. Помогая артиллеристам, мы тащили их лошадей и осликов с пушками, помогая саперам, наводили переправы. Мы прошли триста километров, и там, в Карпатах, я впервые услышал свист пуль и увидел иссеченные каменными осколками лица товарищей.
Ну а потом были Франция, Бельгия, Голландия. Мы форсировали Маас и впервые схлестнулись с французами под Рокруа Но самые кровавые бои нас ждали в Югославии…
В начале сорок первого я получил письмо от Мари Лютер. Она узнала номер нашей полевой почты у моих родителей и написала. Писала она в основном о тебе. Тогда я узнал, что ты служишь в Норвегии у Дитля и получил крест за Нарвик. Значит, ты был в 3-й дивизии, и в Польше мы находились недалеко друг от друга..
Вальтер замолчал и стал наполнять стаканчики. Они выпили, и Мартин коротко рассказал свою историю, также остановившись на рубеже, после которого начиналась роковая для всех них Восточная кампания.
Снова пришла очередь Вальтера. Он закурил, взъерошил свою кудрявую шевелюру и начал:
– Летом сорок второго нас, как ты знаешь, бросили на Кавказ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157