Согок втогом, кажется.
– 1942?
– И еще некотогое вгемя в 43-м. До того, как я стал габотать гинекологом. – Доктор Сойер сияет. – Я пгинял больше новогожденных, чем любой дгугой вгач в Содгужестве!
Гидроплан опаздывает. Мы с Дженет ждем на потрескавшейся деревянной скамейке в ломаной тени кокосовой пальмы. Дженет дает мне просмотреть полицейский отчет – я надеялся отыскать в нем какие-то слова Клио Рио, которые могут ее выдать, но безуспешно. Багамская полиция не стала усложнять.
Вдруг мне приспичивает спросить Дженет, когда умер ее отец.
– Девять лет назад, – говорит она.
– Сколько ему было?
– Пятьдесят два.
– Надо же! – восклицаю я. Как и Гарри Нильссону.
– Он был еще слишком молод, – добавляет Дженет.
– Это тебя беспокоит?
Она странно смотрит на меня:
– Нет, Джек. Мне просто грустно. Я любила отца.
– Разумеется. Я имел в виду, не заставляет ли это тебя размышлять о твоем… сроке?
Мой вопрос непростительно бестактен, и я понимаю это, едва он срывается с губ. Эта моя навязчивая идея ранит не только мою мать, но и друзей.
Но Дженет, кажется, меня понимает.
– А, это, – говорит она. – Естественно. Умереть молодой и все такое.
– Не просто молодой, – не унимаюсь я, – но в том же самом возрасте, что умер твой отец, или друг, или известная личность, которой ты восхищаешься.
– Типа, судьба, что ли? Только не говори мне, что веришь в судьбу!
– Не в судьбу. В черный юмор. Вот во что я верю.
Дженет присвистывает:
– Ты никогда не думал сменить работу?
– Могу я спросить, что случилось с твоим отцом?
– Он трахался с одной своей студенткой, и неожиданно пришел ее дружок. Это был ее девятнадцатый день рождения. Мой отец выпрыгнул из окна общежития, чтобы смыться, но комната была на шестом этаже. Жаль, что он преподавал английскую литературу, а не физику, – грустно улыбается Дженет. – Вот почему я не очень боюсь испустить дух в пятьдесят два.
– Ясно, – говорю я.
– Я хочу сказать, Джек, судьба – это одно, а человеческая глупость – совсем другое.
10
Полночь.
В старые добрые времена в редакции в это время пахло кофе, сигаретами и несвежей пиццей. Стучали телеграфы, бормотали полицейские рации, и парни, отвечающие за оригинал-макет, рассказывали друг другу пошлые анекдоты.
Но, как и большинство газет, «Юнион-Реджистер» урезала сроки, чтобы сократить расходы, поэтому теперь в редакции редко кого встретишь в этот час. Если разобьется самолет или у мэра обнаружат еще один коронарный тромбоз, пусть сначала наступит день – а мы уж слижем эту информацию у телевизионщиков, с заднего, так сказать, хода.
Сегодня мы заманиваем читателей раздачей призов и купонами на скидку, а вовсе не содержанием. Поэтому мы можем позволить себе расслабиться и перестать суетиться, а наша редакция выглядит не менее шикарно, чем офис страховой компании в центре города, у нас даже ковры земляного цвета. У каждого редактора и журналиста – свой собственный закуток с перегородками из гипсокартона, компьютером и ящиком с картотекой, а еще телефон с наушником. Иногда мне кажется, что мы все торгуем страховыми полисами.
Никто больше не ругается и не кричит – все общаются по электронной почте. В старые добрые времена телефоны в редакции не смолкали, даже после того как номер был сдан в печать. Сегодня же ночью, как, впрочем, и во все остальные ночи в последнее время, здесь стоит давящая тишина, нарушаемая только вялым попискиванием компьютеров (большинство редакторов установили заставку с тропическим аквариумом, журналисты же в массе своей отдали предпочтение межгалактическим войнам).
И все же эти затишья в работе редакции могут быть очень полезны. Эммы нет, значит, никто не будет коршуном кружить надо мной; нет и молодого стажера Эвана, то есть некому изводить меня бесконечными вопросами. Иными словами, могу спокойно заняться сбором фактов. Вызывающие привыкание новые технологии позволяют человеку, сидя за столом, просматривать налоговые ведомости, отслеживать сделки с недвижимостью, наблюдать за ходом судебных процессов, проверять наличие судимостей и сверять данные о выданных водительских правах, свидетельствах о браке и разводе, а также читать свежие газеты, медицинские журналы, биржевые сводки, отчеты корпораций… – бездонная утроба Интернета.
Кроме того, можно получить доступ к архивам других газет, крупных и совсем маленьких, – это бесценная коллекция. Единственная проблема в том, что многие газеты обзавелись электронным вариантом только в последние десять лет и не всегда заносят в компьютерную базу данных свои старые кладбищенские статьи. Следовательно, у меня не так много шансов найти информацию про человека, умершего, допустим, по крайней мере двадцать лет назад.
Но мать сказала, что о смерти отца прочитала в газете – там был его некролог. И мне ничего не остается, как начать охоту.
На клавиатуре я набираю: Т-А-Г-Г-Е-Р Д-Ж-Е-К.
Вот потеха. Через считанные мгновения на экране высвечивается список из тридцати шести статей – все они хорошо мне знакомы. Поисковая система прицепилась к моей подписи и мгновенно выдала ненужную подборку из моих собственных историй. Просматривая вехи былой славы – статьи, написанные до моей ссылки к некрологам, – я натыкаюсь на Оррина Ван Гелдера (привет из округа Гэдсден). То был пик моей журналистской карьеры – по крайней мере, так считает электронная база данных. Возможно, некролог Джимми Стомы изменит ситуацию.
Однако сейчас меня занимает другой Джек Таггер, и я продолжаю насиловать современные технологии. Но моего отца нигде нет – наверное, он умер еще до эпохи Интернета. Значит, запись об этом событии должна существовать на пожелтевших листках заплесневелой подшивки в архиве какой-нибудь газеты. Может статься, один экземпляр завалялся у матери, хотя сомневаюсь, что она сознается. В гнилую игру она играет.
Я закрываю окно браузера, запираю свой стол и отчаливаю домой. Проезжая мимо дома Карлы Кандиллы, я замечаю свет в ее окнах и круто разворачиваюсь. Я звоню ей из автомата, и она приглашает меня зайти; она одна дома – красит волосы.
– Оранжевый! – восклицаю я, едва переступив порог.
– Нет, «лава», – возражает она. – Потому что я этого достойна. Давай двигай сюда, а то у меня с волос капает.
На ней длинный банный халат из отеля «Делано». Я иду за ней на кухню, где она начинает возиться со своими мокрыми кудряшками над раковиной. Я сжато, но сочно пересказываю ей свое интервью с Клио Рио в ее пентхаузе и перечисляю знаменитостей, засветившихся на похоронах Джимми.
Карла набрасывается на меня с вопросами:
– Как она выглядела?
– Загорелая девица с остекленевшим взглядом.
– Дело о загорелой вдовушке? А там был Рассел Кроу?
– Что-то не припоминаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
– 1942?
– И еще некотогое вгемя в 43-м. До того, как я стал габотать гинекологом. – Доктор Сойер сияет. – Я пгинял больше новогожденных, чем любой дгугой вгач в Содгужестве!
Гидроплан опаздывает. Мы с Дженет ждем на потрескавшейся деревянной скамейке в ломаной тени кокосовой пальмы. Дженет дает мне просмотреть полицейский отчет – я надеялся отыскать в нем какие-то слова Клио Рио, которые могут ее выдать, но безуспешно. Багамская полиция не стала усложнять.
Вдруг мне приспичивает спросить Дженет, когда умер ее отец.
– Девять лет назад, – говорит она.
– Сколько ему было?
– Пятьдесят два.
– Надо же! – восклицаю я. Как и Гарри Нильссону.
– Он был еще слишком молод, – добавляет Дженет.
– Это тебя беспокоит?
Она странно смотрит на меня:
– Нет, Джек. Мне просто грустно. Я любила отца.
– Разумеется. Я имел в виду, не заставляет ли это тебя размышлять о твоем… сроке?
Мой вопрос непростительно бестактен, и я понимаю это, едва он срывается с губ. Эта моя навязчивая идея ранит не только мою мать, но и друзей.
Но Дженет, кажется, меня понимает.
– А, это, – говорит она. – Естественно. Умереть молодой и все такое.
– Не просто молодой, – не унимаюсь я, – но в том же самом возрасте, что умер твой отец, или друг, или известная личность, которой ты восхищаешься.
– Типа, судьба, что ли? Только не говори мне, что веришь в судьбу!
– Не в судьбу. В черный юмор. Вот во что я верю.
Дженет присвистывает:
– Ты никогда не думал сменить работу?
– Могу я спросить, что случилось с твоим отцом?
– Он трахался с одной своей студенткой, и неожиданно пришел ее дружок. Это был ее девятнадцатый день рождения. Мой отец выпрыгнул из окна общежития, чтобы смыться, но комната была на шестом этаже. Жаль, что он преподавал английскую литературу, а не физику, – грустно улыбается Дженет. – Вот почему я не очень боюсь испустить дух в пятьдесят два.
– Ясно, – говорю я.
– Я хочу сказать, Джек, судьба – это одно, а человеческая глупость – совсем другое.
10
Полночь.
В старые добрые времена в редакции в это время пахло кофе, сигаретами и несвежей пиццей. Стучали телеграфы, бормотали полицейские рации, и парни, отвечающие за оригинал-макет, рассказывали друг другу пошлые анекдоты.
Но, как и большинство газет, «Юнион-Реджистер» урезала сроки, чтобы сократить расходы, поэтому теперь в редакции редко кого встретишь в этот час. Если разобьется самолет или у мэра обнаружат еще один коронарный тромбоз, пусть сначала наступит день – а мы уж слижем эту информацию у телевизионщиков, с заднего, так сказать, хода.
Сегодня мы заманиваем читателей раздачей призов и купонами на скидку, а вовсе не содержанием. Поэтому мы можем позволить себе расслабиться и перестать суетиться, а наша редакция выглядит не менее шикарно, чем офис страховой компании в центре города, у нас даже ковры земляного цвета. У каждого редактора и журналиста – свой собственный закуток с перегородками из гипсокартона, компьютером и ящиком с картотекой, а еще телефон с наушником. Иногда мне кажется, что мы все торгуем страховыми полисами.
Никто больше не ругается и не кричит – все общаются по электронной почте. В старые добрые времена телефоны в редакции не смолкали, даже после того как номер был сдан в печать. Сегодня же ночью, как, впрочем, и во все остальные ночи в последнее время, здесь стоит давящая тишина, нарушаемая только вялым попискиванием компьютеров (большинство редакторов установили заставку с тропическим аквариумом, журналисты же в массе своей отдали предпочтение межгалактическим войнам).
И все же эти затишья в работе редакции могут быть очень полезны. Эммы нет, значит, никто не будет коршуном кружить надо мной; нет и молодого стажера Эвана, то есть некому изводить меня бесконечными вопросами. Иными словами, могу спокойно заняться сбором фактов. Вызывающие привыкание новые технологии позволяют человеку, сидя за столом, просматривать налоговые ведомости, отслеживать сделки с недвижимостью, наблюдать за ходом судебных процессов, проверять наличие судимостей и сверять данные о выданных водительских правах, свидетельствах о браке и разводе, а также читать свежие газеты, медицинские журналы, биржевые сводки, отчеты корпораций… – бездонная утроба Интернета.
Кроме того, можно получить доступ к архивам других газет, крупных и совсем маленьких, – это бесценная коллекция. Единственная проблема в том, что многие газеты обзавелись электронным вариантом только в последние десять лет и не всегда заносят в компьютерную базу данных свои старые кладбищенские статьи. Следовательно, у меня не так много шансов найти информацию про человека, умершего, допустим, по крайней мере двадцать лет назад.
Но мать сказала, что о смерти отца прочитала в газете – там был его некролог. И мне ничего не остается, как начать охоту.
На клавиатуре я набираю: Т-А-Г-Г-Е-Р Д-Ж-Е-К.
Вот потеха. Через считанные мгновения на экране высвечивается список из тридцати шести статей – все они хорошо мне знакомы. Поисковая система прицепилась к моей подписи и мгновенно выдала ненужную подборку из моих собственных историй. Просматривая вехи былой славы – статьи, написанные до моей ссылки к некрологам, – я натыкаюсь на Оррина Ван Гелдера (привет из округа Гэдсден). То был пик моей журналистской карьеры – по крайней мере, так считает электронная база данных. Возможно, некролог Джимми Стомы изменит ситуацию.
Однако сейчас меня занимает другой Джек Таггер, и я продолжаю насиловать современные технологии. Но моего отца нигде нет – наверное, он умер еще до эпохи Интернета. Значит, запись об этом событии должна существовать на пожелтевших листках заплесневелой подшивки в архиве какой-нибудь газеты. Может статься, один экземпляр завалялся у матери, хотя сомневаюсь, что она сознается. В гнилую игру она играет.
Я закрываю окно браузера, запираю свой стол и отчаливаю домой. Проезжая мимо дома Карлы Кандиллы, я замечаю свет в ее окнах и круто разворачиваюсь. Я звоню ей из автомата, и она приглашает меня зайти; она одна дома – красит волосы.
– Оранжевый! – восклицаю я, едва переступив порог.
– Нет, «лава», – возражает она. – Потому что я этого достойна. Давай двигай сюда, а то у меня с волос капает.
На ней длинный банный халат из отеля «Делано». Я иду за ней на кухню, где она начинает возиться со своими мокрыми кудряшками над раковиной. Я сжато, но сочно пересказываю ей свое интервью с Клио Рио в ее пентхаузе и перечисляю знаменитостей, засветившихся на похоронах Джимми.
Карла набрасывается на меня с вопросами:
– Как она выглядела?
– Загорелая девица с остекленевшим взглядом.
– Дело о загорелой вдовушке? А там был Рассел Кроу?
– Что-то не припоминаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92