Без сомнения, это глупо с моей стороны, но я не могла не лелеять надежду, что вы не будете этого делать. С ней связано столько воспоминаний! Увы, минуло столько лет с тех пор, как я стала жить в ней в качестве новобрачной!
Ошеломленная, Дженни пробормотала:
– Это была ваша комната? О, я бы ни за что… пожалуйста, поселите меня в какой-нибудь другой!
Но Вдовствующая, улыбаясь с мягким, ласковым смирением, лишь довершила ее разгром, сказав, что эту комнату всегда занимала хозяйка дома. Она сказала, что Дженни не следует беспокоиться, потому что ее больше не заботит ни собственный комфорт, ни собственная значимость. Поскольку ей удалось создать впечатление, что теперь она ютится в одной из мансард, неудивительно было, что позднее, войдя в комнату, Адам застал Дженни весьма встревоженной.
Она стояла возле стола, у одного из окон, погрузив ладонь в вазу, заполненную ароматической смесью из сухих цветочных лепестков, и высушенные лепестки просачивались у нее между пальцев. Когда Адам вошел, она подняла на него взгляд и улыбнулась:
– Я все не могла понять, чем в доме так сладко пахнет, но теперь догадываюсь – должно быть, этим.
– Ароматическая смесь? Да, ее делает моя мама. Кажется, это рецепт от какой-то француженки – из эмигранток. Если тебе нравится, ты должна спросить у нее.
– Не знаю, откроет ли она мне секрет. Напрасно ты, Адам, позволил ей отвести для меня ее собственную комнату!
– Я не знал, что она собирается это сделать. Однако рад, что она это сделала, – весьма достойно с ее стороны.
– Ну а мне хочется сквозь землю провалиться, – сказала Дженни. – Она сказала, что комната всегда принадлежала хозяйке Фонтли, и сказала это так, как будто ее свергли с престола, чего Я вовсе не делала, как ты, надеюсь, понимаешь!
– Дорогая Дженни, если ты станешь принимать близко к сердцу все, что говорит моя мать!.. Успокойся, это крыло отстроил мой дедушка, так что ты лишь третья хозяйка Фонтли, которая будет жить в этой комнате !
Ей пришлось рассмеяться на это, но сказать:
– Как бы там ни было, я уверена: ей будет неприятно видеть меня в ней. Слава Богу, я сказала, что не хочу ничего в ней менять! Знаешь, она этого опасалась, что я прекрасно понимаю.
Адам посмотрел на жену несколько иронично, но ничего не ответил. Лидия, пришедшая несколькими минутами позже, чтобы засвидетельствовать свое почтение Дженни, была гораздо менее сдержанной.
– Какая наглая ложь! – воскликнула она. – Да ведь мама еще в прошлом году сделала занавески и собиралась сделать новые и этом году, потому что эти, как видите, сильно выцвели! Она сказала это лишь для того, чтобы вы скверно и неловко себя почувствовали!
– Лидия!
– Ведь это правда, Адам! Я, со своей стороны, считаю, что кто-то должен объяснить Дженни насчет мамы. Видите ли, Дженни, дело в том, что ей просто нравится изображать из себя жертву и заставлять нас испытывать чувство вины перед ней безо всякой на то причины. Не обращайте внимания! Я никогда не обращаю!
Это откровенное развенчание характера свекрови поразило Дженни, но, проведя в Фонтли два дня, она начала понимать, что во всем сказанном содержится изрядная доля истины, и стала чувствовать себя гораздо менее скованно.
Она не без содрогания ожидала своего представления в Фонтли и скрывала за неприступным выражением лица боязнь преступить неведомые ей законы. Слушала истории о былой помпезности, царившей в нескольких знатных домах, слишком стеснялась, чтобы обратиться за сведениями к Адаму, и, таким образом, вступила в дом, одолеваемая недобрыми предчувствиями. Но хотя Дженни часто блуждала по нему, она почти сразу же ощутила его особую домашнюю атмосферу, и, поскольку Вдовствующей претила выспренность, она не обнаружила никакого неукоснительного этикета, который бы ее нервировал. Даже такое испытание, как первый обед, оказалось менее тягостным, чем можно было ожидать, потому что он не сопровождался никакими церемониями, и все члены семьи разговаривали так много и так непринужденно, что Дженни имела возможность сидеть, слушая и наблюдая, что было ей как раз по нраву. Лорд Нассингтон оказался совершенно безобидным, а его сын, на первый взгляд пугающе большой и грубоватый, оказался простым малым, который много смеялся и сносил с невозмутимостью и добродушием все отпускаемые в его адрес колкости. Он сидел за столом возле Дженни и сообщил ей, что всегда служит мишенью для всей семьи. Казалось, он гордится этим в той же степени, в какой и безжалостным языком своей матери.
– Чудесная женщина моя мама! – сказал он. – И как шпыняет нас всех, словно карманных воришек!.. А как вы относитесь к охоте?
– Я никогда не охотилась, и было бы бесполезно делать вид, будто я хоть что-то в этом понимаю, потому что вы немедленно обнаружите, что я ни в чем таком не разбираюсь, – откровенно призналась она.
– Вот это то, что я называю разумной женщиной! – воскликнул младший Нассингтон и тут же принялся рассказывать ей разные занимательные случаи из охотничьей практики, которые по большей части были ей непонятны, и мог бы продолжать на протяжении всего обеда, если бы его мать громко не велела Лидии «увести этого болвана, пока он не замучил Дженни до смерти!».
Уик-энд прошел мило и без особых событий, в осмотре дома и сада, знакомстве с экономкой, помощи Шарлотте в ее последних приготовлениях к свадьбе, и вообще помощи всем и каждому.
– Мы скоро вернемся обратно? – спросила Дженни Адама, когда они выехали из Фонтли спустя два дня после свадьбы.
– О да, как ты захочешь, можно в конце сезона. Если ты только не предпочтешь поехать в Брайтон.
– Нет, не предпочту. А ты – ты хочешь поехать в Брайтон?
– Вовсе нет. Мне хочется, чтобы ты не скучала.
– О, я и не буду! На самом деле мне жаль, что мы не можем остаться здесь теперь.
– Это означало бы пропустить официальный прием и все приемы, на которые пас пригласят. Тебе ведь это не понравится, не так ли?
– Конечно нет! – быстро согласилась она. – Вот только я бестолкова на приемах и наверняка буду говорить что-нибудь не то и… и поставлю тебя в дурацкое положение!
– Не поставишь! – уверенно отозвался он. – Скоро ты привыкнешь к приемам, заведешь уйму друзей и станешь знаменитой хозяйкой дома! Ты будешь моей гордостью, а не позором!
Дженни сказала охрипшим от волнения голосом:
– По крайней мере, я попытаюсь ею стать.
Она подумала, что, возможно, светская жизнь – это то, к чему он стремится, и рискнула спросить, часто ли он ходил на приемы на Пиренейском полуостррве.
– Нет, очень редко. Для меня это, по существу, первый выезд в свет, как и для тебя!
Это, похоже, разрешило проблему, она кивнула и сказала:
– Ну что ж, надеюсь, нас станут приглашать на все лучшие приемы. Вот папа обрадуется!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Ошеломленная, Дженни пробормотала:
– Это была ваша комната? О, я бы ни за что… пожалуйста, поселите меня в какой-нибудь другой!
Но Вдовствующая, улыбаясь с мягким, ласковым смирением, лишь довершила ее разгром, сказав, что эту комнату всегда занимала хозяйка дома. Она сказала, что Дженни не следует беспокоиться, потому что ее больше не заботит ни собственный комфорт, ни собственная значимость. Поскольку ей удалось создать впечатление, что теперь она ютится в одной из мансард, неудивительно было, что позднее, войдя в комнату, Адам застал Дженни весьма встревоженной.
Она стояла возле стола, у одного из окон, погрузив ладонь в вазу, заполненную ароматической смесью из сухих цветочных лепестков, и высушенные лепестки просачивались у нее между пальцев. Когда Адам вошел, она подняла на него взгляд и улыбнулась:
– Я все не могла понять, чем в доме так сладко пахнет, но теперь догадываюсь – должно быть, этим.
– Ароматическая смесь? Да, ее делает моя мама. Кажется, это рецепт от какой-то француженки – из эмигранток. Если тебе нравится, ты должна спросить у нее.
– Не знаю, откроет ли она мне секрет. Напрасно ты, Адам, позволил ей отвести для меня ее собственную комнату!
– Я не знал, что она собирается это сделать. Однако рад, что она это сделала, – весьма достойно с ее стороны.
– Ну а мне хочется сквозь землю провалиться, – сказала Дженни. – Она сказала, что комната всегда принадлежала хозяйке Фонтли, и сказала это так, как будто ее свергли с престола, чего Я вовсе не делала, как ты, надеюсь, понимаешь!
– Дорогая Дженни, если ты станешь принимать близко к сердцу все, что говорит моя мать!.. Успокойся, это крыло отстроил мой дедушка, так что ты лишь третья хозяйка Фонтли, которая будет жить в этой комнате !
Ей пришлось рассмеяться на это, но сказать:
– Как бы там ни было, я уверена: ей будет неприятно видеть меня в ней. Слава Богу, я сказала, что не хочу ничего в ней менять! Знаешь, она этого опасалась, что я прекрасно понимаю.
Адам посмотрел на жену несколько иронично, но ничего не ответил. Лидия, пришедшая несколькими минутами позже, чтобы засвидетельствовать свое почтение Дженни, была гораздо менее сдержанной.
– Какая наглая ложь! – воскликнула она. – Да ведь мама еще в прошлом году сделала занавески и собиралась сделать новые и этом году, потому что эти, как видите, сильно выцвели! Она сказала это лишь для того, чтобы вы скверно и неловко себя почувствовали!
– Лидия!
– Ведь это правда, Адам! Я, со своей стороны, считаю, что кто-то должен объяснить Дженни насчет мамы. Видите ли, Дженни, дело в том, что ей просто нравится изображать из себя жертву и заставлять нас испытывать чувство вины перед ней безо всякой на то причины. Не обращайте внимания! Я никогда не обращаю!
Это откровенное развенчание характера свекрови поразило Дженни, но, проведя в Фонтли два дня, она начала понимать, что во всем сказанном содержится изрядная доля истины, и стала чувствовать себя гораздо менее скованно.
Она не без содрогания ожидала своего представления в Фонтли и скрывала за неприступным выражением лица боязнь преступить неведомые ей законы. Слушала истории о былой помпезности, царившей в нескольких знатных домах, слишком стеснялась, чтобы обратиться за сведениями к Адаму, и, таким образом, вступила в дом, одолеваемая недобрыми предчувствиями. Но хотя Дженни часто блуждала по нему, она почти сразу же ощутила его особую домашнюю атмосферу, и, поскольку Вдовствующей претила выспренность, она не обнаружила никакого неукоснительного этикета, который бы ее нервировал. Даже такое испытание, как первый обед, оказалось менее тягостным, чем можно было ожидать, потому что он не сопровождался никакими церемониями, и все члены семьи разговаривали так много и так непринужденно, что Дженни имела возможность сидеть, слушая и наблюдая, что было ей как раз по нраву. Лорд Нассингтон оказался совершенно безобидным, а его сын, на первый взгляд пугающе большой и грубоватый, оказался простым малым, который много смеялся и сносил с невозмутимостью и добродушием все отпускаемые в его адрес колкости. Он сидел за столом возле Дженни и сообщил ей, что всегда служит мишенью для всей семьи. Казалось, он гордится этим в той же степени, в какой и безжалостным языком своей матери.
– Чудесная женщина моя мама! – сказал он. – И как шпыняет нас всех, словно карманных воришек!.. А как вы относитесь к охоте?
– Я никогда не охотилась, и было бы бесполезно делать вид, будто я хоть что-то в этом понимаю, потому что вы немедленно обнаружите, что я ни в чем таком не разбираюсь, – откровенно призналась она.
– Вот это то, что я называю разумной женщиной! – воскликнул младший Нассингтон и тут же принялся рассказывать ей разные занимательные случаи из охотничьей практики, которые по большей части были ей непонятны, и мог бы продолжать на протяжении всего обеда, если бы его мать громко не велела Лидии «увести этого болвана, пока он не замучил Дженни до смерти!».
Уик-энд прошел мило и без особых событий, в осмотре дома и сада, знакомстве с экономкой, помощи Шарлотте в ее последних приготовлениях к свадьбе, и вообще помощи всем и каждому.
– Мы скоро вернемся обратно? – спросила Дженни Адама, когда они выехали из Фонтли спустя два дня после свадьбы.
– О да, как ты захочешь, можно в конце сезона. Если ты только не предпочтешь поехать в Брайтон.
– Нет, не предпочту. А ты – ты хочешь поехать в Брайтон?
– Вовсе нет. Мне хочется, чтобы ты не скучала.
– О, я и не буду! На самом деле мне жаль, что мы не можем остаться здесь теперь.
– Это означало бы пропустить официальный прием и все приемы, на которые пас пригласят. Тебе ведь это не понравится, не так ли?
– Конечно нет! – быстро согласилась она. – Вот только я бестолкова на приемах и наверняка буду говорить что-нибудь не то и… и поставлю тебя в дурацкое положение!
– Не поставишь! – уверенно отозвался он. – Скоро ты привыкнешь к приемам, заведешь уйму друзей и станешь знаменитой хозяйкой дома! Ты будешь моей гордостью, а не позором!
Дженни сказала охрипшим от волнения голосом:
– По крайней мере, я попытаюсь ею стать.
Она подумала, что, возможно, светская жизнь – это то, к чему он стремится, и рискнула спросить, часто ли он ходил на приемы на Пиренейском полуостррве.
– Нет, очень редко. Для меня это, по существу, первый выезд в свет, как и для тебя!
Это, похоже, разрешило проблему, она кивнула и сказала:
– Ну что ж, надеюсь, нас станут приглашать на все лучшие приемы. Вот папа обрадуется!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113