У Бриэна не было новых идей. Я скоро поняла, что допустила ошибку, когда просила о его назначении. Он думал только о новых кредитах и выпуске новых займов. Парламент был не согласен с его планами, а король в редкий момент принятия решений надумал поддержать министра.
— Я повелеваю вам выполнять распоряжения монсеньора де Бриэна, — кричал Людовик.
Герцог Орлеанский вскочил и напомнил королю: то, что он сказал, — незаконно.
Понимая, что герцог Орлеанский представляет собой реальную угрозу, и располагая сведениями о ночных сборищах в Пале-Рояле, Людовик сразу же занял непримиримую позицию и выслал герцога в его поместье в Вийер-Котре.
Теперь возникло противоречие между королем и парламентом, и все парламенты страны твердо поддержали парламент Парижа.
«Бриэн должен уйти», — кричали не только в столице, но и по всей стране. В нескольких городах произошли беспорядки, население требовало возвращения Неккера, а он мог вернуться только в том случае, если Бриэн уйдет со своего поста.
Крики продолжались: «Стране необходимы Генеральные штаты!»
В это время умерла мадам Луиза, самая младшая из тетушек. Я думаю о ней сейчас как о счастливице, которая не прожила слишком долго, как большинство из нас. Она умерла в монастыре, уверенная в своем месте на небе, поскольку, когда отходила в иной мир, то кричала в бреду, как бы обращаясь к своему кучеру: «В рай, быстро. Как можно скорее!»
Я думаю, что она была самой счастливой из тетушек, избавленная от потрясений, которые стали значительной частью нашей жизни.
Я стала проводить все больше и больше времени в Трианоне, гуляя по паркам, беседуя с крестьянами. У меня возникло сильное желание уединиться. Дети были со мной — двое здоровых и дофин, который с каждым днем все заметнее худел.
Приехала Роза Бертен с новыми тканями. Она привезла необыкновенный шелк, а также удивительный сатин.
— Сейчас все изменилось, — заявила я ей. — У меня много платьев в гардеробе. Их вполне достаточно.
Она с недоверием посмотрела на меня, затем улыбнулась своей лукавой, фамильярной улыбкой.
— Подожду, пока Ваше величество не увидит новый голубой бархат.
— У меня нет никакого желания его видеть, — ответила я. — Теперь я не буду посылать за вами так часто.
Она рассмеялась и попросила одну из своих служанок развернуть бархат, но я отвернулась и подошла к окну.
Она рассердилась и выходила из комнаты раскрасневшаяся, с прищуренными глазами. Я удивлялась, как мне могла когда-то нравиться эта женщина, и удивилась еще больше, когда узнала, что она окончательно разгневалась на меня, поняв, что я действительно не буду посылать за ней, и принялась обсуждать мои глупые поступки и расточительность со своими заказчиками и даже посещала рынки, чтобы посплетничать там.
У меня действительно пропала охота к новым платьям. Я изменилась. Я должна была подавать хороший пример. Я должна была сократить свои расходы. Я сообщила герцогу де Полиньяку, что вынуждена буду освободить его от должности моего шталмейстера. Эта синекура обходилась мне в пятьдесят тысяч ливров в год. Я ввела эту должность из-за Габриеллы. Я также освободила от должности главного сокольничьего ее любовника графа де Водрея.
— Это сделает нас банкротами! — разъярился граф.
— Лучше вас, чем Францию, — ответила я довольно резко.
Я начала понимать, насколько была глупа, раздавая подобные подарки этим людям; я стала понимать, что они кормились за счет моей легкомысленной щедрости, которая фактически не была проявлением великодушия — ведь я раздавала то, что не принадлежало мне.
Я почувствовала, что эти люди уже отворачиваются от меня, но не Габриелла, которая никогда не просила ничего для себя, а только покровительства для своей семьи, оказывавшей на нее давление; и не принцесса де Ламбаль, которая была бескорыстным другом, а также и моя дорогая золовка Елизавета, заботившаяся о моих детях, что еще более укрепило связь между нами. Они были моими верными друзьями. Но другие на этом этапе уже стали дезертировать.
Оставался еще один друг, вернувшийся во Францию. Это граф Аксель де Ферзен. Он появлялся на приемах, но у меня никогда не было возможности поговорить с ним, удавалось лишь переброситься несколькими словами. Я чувствовала себя увереннее, когда он появлялся. Я догадывалась, что он ожидает, когда я подам знак, и он будет на моей стороне.
Дофин все больше слабел. Я постоянно находилась в его апартаментах, следя за ним. Тревога за него заставила меня забыть на время государственные дела. Эта трагедия была для меня более ощутимой, более тяжелой, чем трудности Франции.
Я писала о нем Иосифу:
«Мой старший сын очень беспокоит меня. Он несколько горбится, одно бедро выше другого, а позвонки на спине немного смещены и выдаются. С недавних пор его все время лихорадит, он худ и слаб».
Я хотела оставаться с ним все время и самой ухаживать за ним. Но это было невозможно. Оперный театр попросил, чтобы король и я присутствовали на гала-представлении, и Людовик заявил, что, как он думает, все ожидают нашего появления там.
Я боялась этого. Так ему и сказала. Они хотели видеть его, они любили его, но они ненавидели меня. Они питались самой ужасной ложью обо мне. Мне была ненавистна сама мысль посетить оперу, напоминавшую мне о днях, когда я до безумия танцевала там на балах.
— Наш долг — пойти туда, — угрюмо сказал Луи.
Я прошла в детскую, чтобы показать детям свое платье; маленький Луи-Шарль громко закричал от восхищения и погладил ручкой мягкий шелк моего подола.
— Красивая, красивая мамочка, — сказал он. И настоял на том, чтобы показать мне последние трюки Малыша. Малыш был умнейшей собакой в мире, и сын хотел, чтобы она принадлежала ему. Мой бедный маленький дофин лежал в своей постели, его уродливое тельце было накрыто, мне хотелось заплакать, когда я склонилась и поцеловала его. Он обнял ручками мою шею и повис на мне; он любил меня, когда поблизости не было никого, кто бы настраивал его против меня.
Я отправилась в оперу, сохраняя память о детской. Это был прекрасный праздник, и я была рада, что короля так громко приветствовали. Но меня никто не приветствовал, хотя я слышала выкрики «Мадам Дефицит»и «Где бриллиантовое колье?»
Когда я вступила в королевскую ложу, то заметила записку, которая была там приколота. Ее быстренько убрали, но перед этим я успела прочитать слова: «Трепещите, тираны».
На протяжении всего представления я действительно дрожала и не могла успокоиться. А Луи сидел рядом со мной, спокойно улыбаясь, и казалось, что ничто не может вывести его из равновесия.
Какая была радость, когда мой сын, вроде бы, начал немного поправляться. Я забыла все свои тревоги, поверив, что он действительно становится крепче.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68