– Что касается Волчицы, – говорят, кричала она, – она может распаковывать свои бриллианты! Ее платья не пригодятся ей. Пусть оставит мысли о том, что она будет проезжать, как королева, по Гааге. Вместо этого она будет спрашивать покорно позволения видеть своего мужа-узника в Тауэре, и оно будет дано ей лишь с рассмотрения ее поведения, иначе она сама будет сидеть в Тауэре!
Бедный Роберт! Как недолго длилась его слава. Бедная я, которая мечтала выйти из королевской тени и попала еще в большую тьму. И ненависть к королеве еще больше захватила меня: я знала, что она убедит себя, будто это я, а не Роберт, спланировала и провела возведение его на трон Нидерландов.
После такого саморазрушительного приключения мог выжить только Роберт. Я всегда знала, что он – не солдат. Он был бы великолепен на парадах. Я могла видеть его на церемониях величественным и непобедимым, однако совсем иное дело было противостоять безжалостному и опытному герцогу Парма, который не мог спокойно видеть, как Роберт участвует в спектаклях на улицах Гааги.
Поэтому, когда Парма нанес удар там, где его менее всего ждали, и взял город Грейв, который считался хорошо укрепленной англичанами крепостью, а затем еще и Венло, удар был сокрушителен.
Гнев королевы добавился к трудностям финансовым, поскольку денег из Англии не приходило, солдатам было нечем платить, а офицеры пустились в кутежи и драки. Роберт позднее рассказывал, что для него это был сущий кошмар, и что он не желает более видеть Нидерланды. Вся кампания была поражением, но для нас это была и личная трагедия.
Я была влюблена в семейство Сидни, а Филип был моим фаворитом. Мы подружились с Мэри, его матерью, после того, как обе были удалены с королевского двора: она – добровольно, а я – изгнана, но с большим неудовольствием. Она все еще носила тонкую вуаль, напущенную на лицо, и редко выходила в свет, хотя королева и продолжала приглашать ее, но уважала при этом ее стремление к одиночеству предоставляла ей отдельные апартаменты в королевских дворцах. Елизавета продолжала любить Мэри и не забывала ее жертвы.
В мае я получила известие, что здоровье мужа Мэри ухудшается. Некоторое время он болел, а затем умер. Я поехала в Пеншерст, чтобы побыть с нею, и была рада, что сделала это, ибо в августе умерла и сама Мэри. Ее дочь Мэри, графиня Пемброк, приехала в Пеншерст к кончине матери, и мы все сожалели, что Филип находился с армией в Нидерландах и не мог присутствовать на похоронах.
Но то было благом, что Мэри Сидни умерла, не увидев своей величайшей трагедии, ибо я знала, что могло бы с нею быть, испытай она жесточайший из ударов в своей жизни. Был сентябрь – месяц спустя после похорон леди Сидни – когда Лейстер решил атаковать Зутфен.
История этого сражения была восстановлена позднее, ибо это – история самоотверженности и героизма, и я думаю, если бы Филип был менее рыцарем, а более реалистической личностью, то трагедии бы не случилось.
Последовала серия инцидентов. Когда Филип покинул палатку, он встретился с сэром Уильямом Пелхэмом, который забыл надеть свою ножную амуницию. Филип по-рыцарски решил, что не может оставаться защищенным, когда его друг незащищен, и снял свою собственную. Это был безрассудный жест, за который он заплатил высокой ценой. В бою пуля попала ему в левое бедро. Он был в состоянии оставаться на лошади, однако страдал от потери крови и, окруженный соратниками, кричал, что умирает от жажды, а не от потери крови. Ему дали бутыль с водой, однако тут же Филип увидел лежавшего на земле солдата, который молил о воде. Солдат умирал.
Филип сказал слова, которые должны стать бессмертными:
– Возьми себе – твоя необходимость более очевидна, чем моя.
Он был отнесен на баржу Лейстера, и затем переправлен в Арнхем.
Я навестила его жену, Фрэнсис, которая дохаживала последние дни беременности, и нашла ее собирающейся в дорогу. Фрэнсис сказала, что должна ехать, ибо за Филипом нужен уход.
– В вашем состоянии вы ничего не сможете сделать, – возразила я ей, но она не слушала, а отец ее сказал, что раз она так решительно настроена, лучше ее не останавливать.
Так, Фрэнсис поехала в Арнхем. Бедняжка, ее жизнь с Филипом была не из счастливых. Видимо, она его любила, да и кто мог бы не любить Филипа Сидни? Может быть, она понимала, что те любовные поэмы, что писал моей дочери Пенелопе Филип, не должны были восприниматься как предпочтение ей другой женщины. Во всяком случае, не много существует женщин, которые приняли бы такую ситуацию, но Фрэнсис была необыкновенной женщиной.
Филип страдал от острой агонии двадцать шесть дней, пока не умер. Я знала: его смерть была большим ударом для Роберта, который воспринимал его как сына. Его талант, его шарм, – все в натуре Филипа достойно восхищения, но он не вызывал у людей зависти, подобно Роберту, Хэттону, Хинеджу и Рейли. Дело в том, что у Филипа не было амбиций. Он был человеком редкостных качеств.
Я слышала, что горе королевы было велико и неподдельно. Она потеряла своего дорогого друга – Мэри Сидни, а теперь еще и Филипа, которым всегда восхищалась.
Королева ненавидела войны. Она говорила, что они бессмысленны и никому не приносят добра. Все свое правление она изыскивала возможности избегать войн, и теперь она впала в глубокую депрессию из-за потери друзей и из-за усилившейся угрозы со стороны испанцев. Опрометчивая и глупая кампания в Нидерландах не принесла избавления от испанского владычества.
Тело Филипа было забальзамировано, перевезено в Англию на корабле с черными парусами, названном «Черная пинасса», и отпето в феврале в соборе святого Павла.
Бедняжка Фрэнсис родила мертвого ребенка, что могло быть ожидаемо после всего, что она вынесла.
Лейстер вернулся в Англию: зима – не лучшее время для военных кампаний, и вместе с ним вернулся мой сын Эссекс.
Первым делом Лейстер поехал к королеве. Его положение было шатким, и в случае неявки к ней могло бы еще более осложниться.
Воображаю себе его оправдания и извинения, когда он разговаривал со своей повелительницей. Эссекс поехал ко мне. Он был потрясен смертью Филипа: он плакал, когда рассказывал, и говорил, что присутствовал при его смерти.
– Никогда еще не было на свете более благородного человека, – плакал он, – а теперь его нет. Он был рад, что рядом с ним был граф Лейстер. Между ними была глубокая любовь, и мой отчим был в большом горе по смерти Филипа. Филип оставил мне свою лучшую шпагу. Я сберегу ее и, надеюсь, буду достоин ее.
Он сказал, что Фрэнсис Сидни – храбрая женщина. Он собирался сделать все, что мог, чтобы помочь ей, ибо то было последним желанием Филипа.
После доклада у королевы Лейстер приехал ко мне. Военная кампания состарила его, и я была шокирована его внешностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107