Так как никто не мог предугадать, когда закончится ее легкомысленно-веселое настроение и когда возникнет иное, необходимо было быть постоянно начеку. Роберт Дадли был единственным, кому позволено было переходить границы; но не однажды мне пришлось видеть, как она наносила легкую пощечину ему: и в знак привязанности, и одновременно – того, что она – королева, а он – всего лишь подданный. Но вслед за этим Роберт целовал оскорбившую его руку, и это смягчало ее. В те дни он был очень уверен в себе.
Вскоре стало очевидным, что она благоволит ко мне. Я танцевала так же хорошо, как и она, хотя никто не осмелился бы признать это. При дворе никто не танцевал лучше королевы; платье ни одной женщины не могло соперничать с платьем королевы; красота ее была несравненна; она превосходила всех и вся. Но мне хорошо было известно, что обо мне говорили как об одной из красивейших женщин двора, – и королева знала это. Она называла меня кузиной. Я не была лишена ни ума, ни остроумия; я не стеснялась показать это королеве, и это не вызывало в ней недовольства. По-видимому, она искупала свое пренебрежение к памяти погибшей матери тем, что благодетельствовала своих родственников по линии Болейнов. Она видела в этом исполнение долга и часто призывала меня к себе. В то время мы были почти подругами, – мы, которых время разделит горечью зависти, ревности и ненависти, мы, которые тогда часто вместе смеялись и наслаждались обществом друг друга. Она всячески это показывала. Но она никогда не позволяла мне – или еще кому-либо из красивых фрейлин – быть рядом, когда оставалась наедине с Робертом в своих частных апартаментах. Я даже предполагала, что, чем более ее заверяли в ее блестящей красоте, тем более она сомневалась в этом. Да и была ли бы она красива без ее царственного положения, без величия власти? Была ли бы столь же привлекательна? Я много раз задавала этот вопрос самой себе, но было невозможно представить ее без всего этого, и настолько органичной частью ее все это казалось. Я часто гляделась в зеркало и придирчиво изучала свои длинные ресницы, свои четко обрисованные брови, сверкающие темные глаза и довольно узкое лицо, обрамленное пышными медово-светлыми волосами, и сравнивала свои черты с ее бледностью, с почти невидимыми бровями и ресницами, с ее четким прямым носом, ослепительно-белой кожей, что делало ее изысканно-утонченной. Я знала: любое непредвзятое мнение признало бы первенство красоты за мною. Но ее королевское величие мешало признать это, ибо она была солнцем, вокруг которого вращались все мы – планеты, и мы были зависимы от нее: без ее света нас было не разглядеть. До того, как она стала королевой, она была хрупка, слаба и некрепка здоровьем, у нее была полная опасностей юность, и многократно она пребывала на грани жизни и смерти. Теперь же, став королевой, она отбросила все свои болезненные недостатки, но и, расставшись с ними, она сохранила деликатную нежность кожи и хрупкость телосложения. Но, как бы там ни было, величие в осанке и внешности сохранялось в ней, и в этом с ней не могла конкурировать ни одна женщина.
Она разговаривала со мной более откровенно, чем с большинством своих придворных леди. Думаю, что здесь сыграла роль наша родственность. У нее была страсть к одежде, и мы часто с ней свободно болтали о платьях и нарядах. У нее было столько платьев, что, полагаю, даже придворная гардеробщица не знала их числа. Благодаря стройной фигуре она была хороша в любом фасоне, все ей было к лицу. Она выносила стоически и тугие корсеты, и неудобные кринолины на китовом усе, которые мы носили при дворе, поскольку они привлекали глаз к искусственно утонченной талии. Кружева и рюши на ней были отделаны серебром и позолотой и украшены драгоценными камнями. В те дни она часто носила парики и накладные букли – то, что мы называли «мертвым волосом».
Я пишу все это о днях, предшествовавших скандалу с Эми Робсарт. После этого происшествия королева уже никогда не бывала столь легкомысленна, как прежде, столь добра и беспечна. Несмотря на потребность в постоянной лести и уверениях в ее красоте и великолепии, она не пренебрегала возможностью проверить правдивость этого. То было одно из контрастных качеств, характеризующих ее сложную натуру. И она уже не доверяла мне так и не болтала со мной беспечно, как это бывало до трагедии.
Думаю, в те дни она, действительно, вышла бы замуж за Роберта, если бы он был свободен; в то же время я видела, что она не слишком горюет по поводу его женатого положения, мешавшего их браку. Я была тогда слишком наивна, чтобы понять это. Я объясняла себе это тем, что его женитьба на Эми Робсарт спасла его от брака с леди Джейн Грей. Но это было слишком простое объяснение, чтобы быть правдой. Мне предстояло узнать еще много об этом дьявольски-изощренном уме.
Она, бывало, болтала со мной и о нем, я и поныне улыбаюсь, вспоминая те разговоры. Даже она, такая умная и всесильная, не смогла предвидеть будущего. Он был для нее «милым Робертом». Она любовно называла его «Мои Глаза», поскольку он заботился о благополучии королевы, – так она мне говорила. Она всегда давала ласковые имена и прозвища красивым мужчинам, что ее окружали. Но ни один из них не мог сравниться с «милым Робертом». Мы все были уверены, что она мечтает о том, чтобы выйти за Роберта замуж, но, однако, когда препятствие в виде жены было устранено, она оказалась настолько хитрой и предусмотрительной, чтобы не ступить в эту ловушку. Редкая женщина смогла бы проявить подобную мудрость. Смогла бы я? Вряд ли. Сомневаюсь.
– Мы вместе с Робертом были в Тауэре, – поделилась она со мной однажды. – Я – по причине восстания Уайтта, Роб – по поводу Джейн Грей. Бедняга Роб: он говорил мне, что у него никогда не было надежд на Джейн и он уже тогда отдал бы все, только чтобы я была на троне.
И я увидела, как мягкое, любящее выражение лица совершенно изменило ее: из-под вечно настороженной внешности хищницы проступило женственное, милое лицо. Это не значит, что она никогда не бывала женственной и мягкой. Женственность всегда присутствовала в ней, даже в тягчайшие моменты, но она обладала какой-то недюжинной силой, позволявшей ей брать на себя задачи и решения, предназначенные для мужчин. При этом оставаться женщиной – это была часть ее гения. Но никогда мне не приходилось видеть той же любви и мягкости, что была адресована Роберту, по отношению к кому-либо другому. Роберт был единственной любовью в ее жизни – второй после любви к власти, разумеется.
– Его брат Джилфорд женился на Джейн, – продолжала она. – Хитрая лиса Нортумберлэнд организовал все это. Представь себе: на его месте мог бы оказаться Роберт. Но судьба позаботилась о нем заранее – он уже был женат, и хотя это был мезальянс, мы должны быть благодарны судьбе за это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107