Он не стал даже убирать тело, просто чуть подвинул плечом, лег бок о бок с мертвым. Он стрелял еще минут пять, пока пулемет не замолчал вновь.
Ларошжаклен успел: Эжен-Оливье мчался назад не только с гранатами для подствольников. С ним бежали семь человек, снятых на подмогу с более тихого моста Святого Людовика.
Есть! Касим легко запрыгнул на насыпь второй баррикады. Еще мгновение – и он был уже по другую сторону. Они в Ситэ! Они? Только в следующее мгновение в голову пришло, что в Ситэ покуда он один. Эти, мертвые, лежащие сейчас друг на дружке, успели, перед тем как так вот беспомощно попадать, положить всех ближних атакующих, всех, кроме него, Касима.
Это уже не имело никакого значения, они выиграли меньше минуты, меньше половины минуты. Но время потекло вдруг медленнее, чем воды Сены там, внизу. Он был наедине с мертвыми, единственный живой. Макисар в бейсболке, одетой назад козырьком, щуплый и невысокий, оказался девушкой. Да какое там, девочкой, никак не старше тринадцати. Рядом лежал мужчина средних лет, а ведь Касим встречал его раньше, как-то раз чинил автомобиль не в обычном своем сервисе, а в случайной дешевой мастерской. Он был там рабочим, да, несомненно. Никогда бы не принял его за макисара. А тот, за пулеметом, очень похож на Антуана. Антуан?! Нет, это был другой, просто похож.
Сколько лет длились эти секунды?
Касим лег за пулемет в то самое мгновение, когда время вдруг щелкнуло, сделалось быстрым. Чужие люди в синих мундирах уже бежали по мосту.
Эжен-Оливье бежал так, что казалось, сердце сейчас вылетит через глотку и плюхнется на мостовую. Показалось ли ему, что стрельба на Малом мосту вдруг стихла? Показалось. Ну продержитесь еще четверть минуты, ребята!
Из двух пулеметов и дюжины Калашниковых стрелял только один пулемет. Этого вполне достало, чтобы не дать атакующим влезть на баррикаду. Стрельба была прерывистой, неровной. Кто-то успел подскочить, занял у пулемета место раненого. Эжен-Оливье между тем наклонился над ним, чтобы посмотреть, чем помочь.
Что за чертовщина?!!
– Дерьмо!! – изумленно выругался кто-то рядом. – Эй, что за дела?!
– …Пусть… катятся… к черту в задницу… – раненый в мундире мусульманского офицера с трудом разлеплял синюшные губы. Минуты его были сочтены. – Я… я им не Касим… Я – Ксавье!
«Правильно, конечно, что перебросили народ на Малый мост с моста Святого Людовика, – подумала Жанна, передергивая затвор. – На втором острове не развернешься для наступления. А все же лезут, понемногу, а лезут. Ну да ничего, тут и двух человек хватит. А с минуты на минуту и третий подойдет».
Покуда отбились, можно и сигаретку выкурить. Не сигара, конечно, но хоть какое-то курево, эти гнусные «Голуаз». Слободан распечатал новую пачку. Он не отказался бы от «Беломорканала», который курит София Севазмиу, но не мог же он попросить женщину поделиться такой дорогой контрабандой.
– Эй, новость слышали?! – этого молодого макисара Жанна не знала, и уж тем более не знал Слободан.
– Нет, а чего? Тебя сюда поставили, с нами?
– Так уже незачем ставить! Они оттянулись, не хотят больше в мясорубку. Тут телефон с одного сняли, прослушали голосовую почту. По меньшей мере, на час оттянулись! Хотят артобстрел устроить, чтоб, значит, нам в ответ, суда на воду спустят, с берегов пойдут. Всерьез изготовились, молодцы! То-то будет жаль, что атаковать через час станет некого! Ну, удивятся, бедняги. Словом, приказано сворачиваться.
– Классно!! – Жанна вскочила, вскинув руки над головой. – Ну, классно!! Обманули дураков, на десяток кулаков! Ну, я сейчас партию Жизели танцевать начну!
Слободан невольно усмехнулся, с наслаждением затягиваясь дымом. Он тоже поднялся, стоял, опершись ногой о мешок, и было несказанно приятно распрямить плечи. Отшвырнув окурок, он невольно проследил его полет – туда, на вражескую от баррикады сторону. Окурок упал на асфальт, рядом со сжавшей револьвер рукой убитого. Рука начала медленно подниматься, дуло револьвера вновь обрело зрение, оно смотрело мимо Слободана, на прыгающую по баррикаде Жанну.
Револьвер дернулся, изрыгнув выстрел. Дернулось, теперь уже на самом деле в последней конвульсии, тело на асфальте.
Слободан успел полуоттолкнуть, полузакрыть Жанну, как пришлось, грудью. Дело дрянь, еще спокойно, еще как если бы ничего не случилось, понял он. Очень дрянь.
– Ранен?! Эй, гад сильно зацепил?
– Не знаю еще. Когда добежишь до метро… пошлешь за мной… санитаров… – Сначала слова шли совсем легко, потом труднее, он говорил и опускался на колени, не падал, нет, просто привалился спиной к завалу. Сознание, только что ясное, замутилось стремительно, словно кто-то затуманил дыханием прозрачное стекло.
– Ты… слышала… приказ… Здесь больше незачем быть. Беги!
– Ну фиг тебе!!
Слободан ощущал, как мостовая едет под ним, словно жесткая терка. Затем камни отчего-то перестали терзать его и зрение сделалось отчетливее. Он обнаружил, что лежит почти у самого спуска на платформу Ситэ, а над ним наклонилась Жанна. Впрочем, он не сразу узнал ее. Чаще всего бледноватое, лицо Жанны светилось изнутри каким-то неистово ярким румянцем, оно горело, как бешеный розовый фонарик, а пушистые волосы челки вдруг стали темными и блестящими, гладко лежащими на лбу, словно их нарисовали. Ах, это от дождя, стекавшего прозрачными каплями по ее щекам. Но дождя не было. Жанна отерла лицо рукавом ковбойки. Слободан с ужасом понял, что девочка в одиночку тащила его от моста Святого Людовика до самого входа в метрополитен. Да как ей вообще удалось сдвинуть его с места, с его-то ростом и девятью десятками килограммов!
– Зачем… ты… надорвешься… – у слов был какой-то солоноватый вкус.
– Молчи! – Жанна дышала с громким свистом. – Нельзя говорить… кровь… Ну зачем ты полез, зачем, я что, сама о себе подумать не могу?!
Слободан все смотрел в юное лицо и не мог оторвать взгляда: французская девочка сердилась на него за то, что он закрыл ее своим телом, а теперь вот ранен, французская девочка яростно пыталась не дать ему умереть.
Вдруг сделалось легко, несказанно легко, сердце наполнилось почти невыносимым ощущением счастья, какое он вроде бы забыл безвозвратно, безмятежного, детского счастья, какое испытывал ребенок, глядя, как присыпают белой мукой и окропляют вином рождественские, еще не зажженные, поленья в камине. Он понял. Он понял все. Душа оказалась куда умней его самого. Нет, не затем, чтобы ощутить наслаждение от сброшенной, раздираемой на мелкие клочки, попертой ногами личины, он отказался от ника «Посторонний», пришел на эти баррикады. Он здесь не ради того, чтоб пострелять в мусульман, как бы ни мечталось о том долгими годами притворства. София права, никакого особенного удовольствия от этого нормальный человек не испытывает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86