Я сделал рейс на север, а когда вернулся, меня ждало еще одно письмо от моего друга. Этот конверт я вскрыл прежде всего.
«Насколько мне известно, столовые ложки не пропали, - так начиналось письмо. - Впрочем, я не поинтересовался об этом осведомиться. Он уехал, оставив на обеденном столе официальную записочку с извинениями, - записочку или очень глупую, или бессердечную. Быть может, и то и другое, - а мне нет никакого дела. Разрешите вам сообщить, на случай, если у вас имеются в запасе еще какие-нибудь таинственные молодые люди, что я свою лавочку закрыл окончательно и навсегда. Это последнее сумасбродство, в каком я повинен. Не подумайте, что меня это задело, но на теннисных площадках очень о нем сожалеют, и я, в своих же интересах, придумал правдоподобное объяснение и сообщил в клубе…»
Я отбросил листок в сторону и стал разбирать кучу писем на своем столе, пока не наткнулся на почерк Джима. Можете вы этому поверить? Один шанс из сотни. Но всегда подвертывается этот сотый шанс. Вынырнул в более или менее жалком состоянии маленький второй механик с «Патны» и получил временную работу на рисовой фабрике - ему поручили смотреть за машинами.
«Я не мог вынести фамильярность этой скотины, - писал Джим из морского порта, отстоящего на семьсот миль к югу от того места, где он мог кататься как сыр в масле. - Сейчас я поступил к Эгштрему и Блэку - судовым поставщикам: временно служу у них - ну, скажем, курьером, если называть вещи их именами. Я сослался на вас - это была моя рекомендация: вас они, конечно, знают, и если вы можете написать словечко в мою пользу, место останется за мной».
Я был придавлен развалинами своего замка, но, конечно, исполнил его просьбу и написал. В конце года мне пришлось отправиться в те края, и там я имел случай с ним повидаться.
Он все еще служил у Эгштрема и Блэка, и мы встретились в комнате, которую они называли «наша приемная». Комната сообщалась с лавкой. Джим только что вернулся с судна и, увидев меня, опустил голову, готовясь к стычке.
- Что вы имеете сказать в свое оправдание? - начал я, как только мы обменялись рукопожатием.
- То, что я вам писал, - ничего больше, - упрямо сказал он.
- Парень начал болтать? - спросил я.
Он взглянул на меня, смущенно улыбаясь.
- О нет! Он не болтал. Он держал себя так, словно нас связывает какая-то тайна. Напускал на себя чертовски таинственный вид всякий раз, как я приходил на фабрику; подмигивал мне почтительно, как будто хотел сказать: «Мы-то с вами знаем». Гнусно подлизывался, фамильярничал…
Он бросился на стул и уставился на свои ноги.
- Как-то раз мы остались вдвоем, и парень осмелился сказать: «Ну, мистер Джеймс, - меня называли там мистером Джеймсом, словно я был сын хозяина. - Ну, мистер Джеймс, вот мы опять вместе. Здесь лучше, чем на старом судне, правда?»
Не возмутительно ли это? Я посмотрел на него, а он сделал глубокомысленную мину.
Не беспокойтесь, сэр, говорит. Я сразу могу узнать джентльмена и понимаю, как должен себя чувствовать джентльмен. Надеюсь все же, что вы оставите за мной это место. Мне тоже туго пришлось из-за скандала с этой проклятой старой «Патной».
Это было ужасно. Не знаю, что бы я сказал или сделал, если бы в это время не услышал голоса мистера Дэнвера, звавшего меня из коридора. Был час завтрака. Мы вместе с мистером Дэнвером прошли через двор и сад к бенгало. Он начал, по своему обыкновению, ласково подтрунивать надо мной… Кажется, он ко мне привязался…
Джим минутку помолчал.
- Да, я знаю - он ко мне привязался. Вот почему мне было так тяжело. И такой чудесный человек! В то утро он взял меня под руку… Он тоже был со мной фамильярен.
Джим отрывисто рассмеялся и опустил голову.
- Когда я вспомнил, как эта гнусная скотина со мной разговаривала, - начал он вдруг дрожащим голосом, - мне невыносимо было думать о себе… Вы понимаете?
Я кивнул головой.
- Ведь он относился ко мне скорее как отец! - воскликнул он, и голос его оборвался. - Мне пришлось бы ему сказать. Я не мог это так оставить, не правда ли?
- Ну и что же? - прошептал я немного погодя.
- Я предпочел уйти, - медленно сказал он, - это дело нужно похоронить.
Из лавки доносился сварливый, напряженный голос Блэка, ругавшего Эгштрема. Много лет они вместе вели дело, и каждый день, с того момента как раскрывались двери и до последней минуты перед закрытием, Блэк, маленький человечек с прилизанными черными волосами и грустными глазами-бусинками, бранился неустанно, въедливо, с каким-то плаксивым бешенством. Эта вечная ругань была явлением самым обычным в их конторе; даже посетители очень скоро переставали обращать на нее внимание и лишь изредка бормотали: «Вот надоело!» - или вскакивали и закрывали дверь приемной. Эгштрем, угловатый, грузный скандинавец, суетливый, с огромными светлыми бакенбардами, отдавал распоряжения, проверял фактуры, счета или писал письма за высокой конторкой в лавке и, не обращая внимания на крики, держал себя так, будто был абсолютно глух. Лишь время от времени он досадливо произносил: - Шш!.. - но это «шш» ни малейшего впечатления не производило, да он его и не ждал.
- Здесь ко мне очень прилично относятся, - сказал Джим. - Блэк - прохвост, но Эгштрем - славный парень.
Он поспешно встал и подошел размеренными шагами к окну, где стоял штатив с подзорной трубой, обращенной к рейду.
- Вон судно входит в порт: его застиг штиль, и оно все утро простояло за рейдом, - сказал он терпеливо. - Я должен отправиться на борт.
Мы молча пожали друг другу руку, и он пошел к двери.
- Джим! - крикнул я.
Он оглянулся, стоя у порога.
- Вы… вы, быть может, отказались от счастья.
Он снова подошел ко мне.
- Такой чудесный старик, - сказал он. - Но как я мог? Как я мог? - Губы его дрогнули. - Здесь это не имеет значения.
- О, вы… вы… - начал я; мне пришлось подыскивать подходящее слово, а когда я убедился, что такого слова нет, он уже ушел. Из лавки донесся низкий ласковый голос Эгштрема, весело говорившего:
- Это «Сара Грэнджер», Джимми. Постарайтесь первым попасть на борт.
Тотчас же ввязался Блэк и завизжал, как разъяренный какаду:
- Скажите капитану, что у нас лежат его письма. Это его заманит сюда. Слышите, мистер… как вас там?
Джим поспешил ответить Эгштрему, и в тоне его было что-то мальчишеское:
- Ладно. Я устрою гонку.
Кажется, в этом тягостном деле он нашел хорошую сторону: можно было устраивать гонки.
В тот рейс я больше его не видел, но в следующий раз - мое судно было зафрахтовано на шесть месяцев - я опять направился в контору. В десяти шагах от двери я услышал брань Блэка, а когда я вошел, он бросил на меня грустный взгляд. Эгштрем, расплываясь в улыбке, направился ко мне, протягивая свою большую костлявую руку.
- Рад вас видеть, капитан… Шш… Так и думал, что вы скоро сюда заглянете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
«Насколько мне известно, столовые ложки не пропали, - так начиналось письмо. - Впрочем, я не поинтересовался об этом осведомиться. Он уехал, оставив на обеденном столе официальную записочку с извинениями, - записочку или очень глупую, или бессердечную. Быть может, и то и другое, - а мне нет никакого дела. Разрешите вам сообщить, на случай, если у вас имеются в запасе еще какие-нибудь таинственные молодые люди, что я свою лавочку закрыл окончательно и навсегда. Это последнее сумасбродство, в каком я повинен. Не подумайте, что меня это задело, но на теннисных площадках очень о нем сожалеют, и я, в своих же интересах, придумал правдоподобное объяснение и сообщил в клубе…»
Я отбросил листок в сторону и стал разбирать кучу писем на своем столе, пока не наткнулся на почерк Джима. Можете вы этому поверить? Один шанс из сотни. Но всегда подвертывается этот сотый шанс. Вынырнул в более или менее жалком состоянии маленький второй механик с «Патны» и получил временную работу на рисовой фабрике - ему поручили смотреть за машинами.
«Я не мог вынести фамильярность этой скотины, - писал Джим из морского порта, отстоящего на семьсот миль к югу от того места, где он мог кататься как сыр в масле. - Сейчас я поступил к Эгштрему и Блэку - судовым поставщикам: временно служу у них - ну, скажем, курьером, если называть вещи их именами. Я сослался на вас - это была моя рекомендация: вас они, конечно, знают, и если вы можете написать словечко в мою пользу, место останется за мной».
Я был придавлен развалинами своего замка, но, конечно, исполнил его просьбу и написал. В конце года мне пришлось отправиться в те края, и там я имел случай с ним повидаться.
Он все еще служил у Эгштрема и Блэка, и мы встретились в комнате, которую они называли «наша приемная». Комната сообщалась с лавкой. Джим только что вернулся с судна и, увидев меня, опустил голову, готовясь к стычке.
- Что вы имеете сказать в свое оправдание? - начал я, как только мы обменялись рукопожатием.
- То, что я вам писал, - ничего больше, - упрямо сказал он.
- Парень начал болтать? - спросил я.
Он взглянул на меня, смущенно улыбаясь.
- О нет! Он не болтал. Он держал себя так, словно нас связывает какая-то тайна. Напускал на себя чертовски таинственный вид всякий раз, как я приходил на фабрику; подмигивал мне почтительно, как будто хотел сказать: «Мы-то с вами знаем». Гнусно подлизывался, фамильярничал…
Он бросился на стул и уставился на свои ноги.
- Как-то раз мы остались вдвоем, и парень осмелился сказать: «Ну, мистер Джеймс, - меня называли там мистером Джеймсом, словно я был сын хозяина. - Ну, мистер Джеймс, вот мы опять вместе. Здесь лучше, чем на старом судне, правда?»
Не возмутительно ли это? Я посмотрел на него, а он сделал глубокомысленную мину.
Не беспокойтесь, сэр, говорит. Я сразу могу узнать джентльмена и понимаю, как должен себя чувствовать джентльмен. Надеюсь все же, что вы оставите за мной это место. Мне тоже туго пришлось из-за скандала с этой проклятой старой «Патной».
Это было ужасно. Не знаю, что бы я сказал или сделал, если бы в это время не услышал голоса мистера Дэнвера, звавшего меня из коридора. Был час завтрака. Мы вместе с мистером Дэнвером прошли через двор и сад к бенгало. Он начал, по своему обыкновению, ласково подтрунивать надо мной… Кажется, он ко мне привязался…
Джим минутку помолчал.
- Да, я знаю - он ко мне привязался. Вот почему мне было так тяжело. И такой чудесный человек! В то утро он взял меня под руку… Он тоже был со мной фамильярен.
Джим отрывисто рассмеялся и опустил голову.
- Когда я вспомнил, как эта гнусная скотина со мной разговаривала, - начал он вдруг дрожащим голосом, - мне невыносимо было думать о себе… Вы понимаете?
Я кивнул головой.
- Ведь он относился ко мне скорее как отец! - воскликнул он, и голос его оборвался. - Мне пришлось бы ему сказать. Я не мог это так оставить, не правда ли?
- Ну и что же? - прошептал я немного погодя.
- Я предпочел уйти, - медленно сказал он, - это дело нужно похоронить.
Из лавки доносился сварливый, напряженный голос Блэка, ругавшего Эгштрема. Много лет они вместе вели дело, и каждый день, с того момента как раскрывались двери и до последней минуты перед закрытием, Блэк, маленький человечек с прилизанными черными волосами и грустными глазами-бусинками, бранился неустанно, въедливо, с каким-то плаксивым бешенством. Эта вечная ругань была явлением самым обычным в их конторе; даже посетители очень скоро переставали обращать на нее внимание и лишь изредка бормотали: «Вот надоело!» - или вскакивали и закрывали дверь приемной. Эгштрем, угловатый, грузный скандинавец, суетливый, с огромными светлыми бакенбардами, отдавал распоряжения, проверял фактуры, счета или писал письма за высокой конторкой в лавке и, не обращая внимания на крики, держал себя так, будто был абсолютно глух. Лишь время от времени он досадливо произносил: - Шш!.. - но это «шш» ни малейшего впечатления не производило, да он его и не ждал.
- Здесь ко мне очень прилично относятся, - сказал Джим. - Блэк - прохвост, но Эгштрем - славный парень.
Он поспешно встал и подошел размеренными шагами к окну, где стоял штатив с подзорной трубой, обращенной к рейду.
- Вон судно входит в порт: его застиг штиль, и оно все утро простояло за рейдом, - сказал он терпеливо. - Я должен отправиться на борт.
Мы молча пожали друг другу руку, и он пошел к двери.
- Джим! - крикнул я.
Он оглянулся, стоя у порога.
- Вы… вы, быть может, отказались от счастья.
Он снова подошел ко мне.
- Такой чудесный старик, - сказал он. - Но как я мог? Как я мог? - Губы его дрогнули. - Здесь это не имеет значения.
- О, вы… вы… - начал я; мне пришлось подыскивать подходящее слово, а когда я убедился, что такого слова нет, он уже ушел. Из лавки донесся низкий ласковый голос Эгштрема, весело говорившего:
- Это «Сара Грэнджер», Джимми. Постарайтесь первым попасть на борт.
Тотчас же ввязался Блэк и завизжал, как разъяренный какаду:
- Скажите капитану, что у нас лежат его письма. Это его заманит сюда. Слышите, мистер… как вас там?
Джим поспешил ответить Эгштрему, и в тоне его было что-то мальчишеское:
- Ладно. Я устрою гонку.
Кажется, в этом тягостном деле он нашел хорошую сторону: можно было устраивать гонки.
В тот рейс я больше его не видел, но в следующий раз - мое судно было зафрахтовано на шесть месяцев - я опять направился в контору. В десяти шагах от двери я услышал брань Блэка, а когда я вошел, он бросил на меня грустный взгляд. Эгштрем, расплываясь в улыбке, направился ко мне, протягивая свою большую костлявую руку.
- Рад вас видеть, капитан… Шш… Так и думал, что вы скоро сюда заглянете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101