..чертами нет существенной разницы. Ну что ж, рискну ли я датировать? – Его старый приятель ничего не сказал, и Флинту пришлось продолжить: – Да, рискну. Дорогой Чарльз, experto crede, а не мне. Но я бы предположил – не позднее 1830-го…
– Точно. – Чарльз кивнул, как если бы он уже провел дотошное исследование, и теперь только ждал, что Флинт подтвердит его выводы.
– …а поскольку водяной знак с дэремской лилией вошел в обиход не раньше 1790-го…
– Начало XIX века! Я так и знал! – Чарльз поднял стакан с водкой и залпом осушил его.
Флинт вернул ему рукопись.
– Расскажи теперь, в чем дело?
Было время, когда Чарльз рассказал бы ему все без утайки, и они вместе порадовались бы такому исключительному открытию, – но теперь он сдержался. Он понял, что, по сути, совсем не знает своего друга.
– Расскажу, – сказал он, – расскажу, когда смогу. – Но он сам устыдился своей скрытности и посмотрел в опустевший стакан.
– Давай по второй. – Так или иначе, Флинт испытывал лишь умеренное любопытство и, почувствовав смущение Чарльза, благодарно удалился на кухню, унося пустые стаканы. Он сверился со своим списком тем и поставил галочку напротив строчки «Поэзия».
– Могу я полагать, – спросил он, возвратившись в комнату, – что лавровый венок по-прежнему покоится на твоем челе?
– Что?
– Ты по-прежнему пишешь стихи?
– Да. Разумеется. – Чарльза, по-видимому, задел такой вопрос. – Я думал, тебе попадалась моя последняя книжка.
– Меа culpa… – покраснел Флинт.
– У меня же масса времени, – быстро добавил Чарльз. Он запрокинул голову набок – этот жест Флинт прекрасно помнил. – Я никуда не тороплюсь. Это движение головой вызвало внезапную боль, и Чарльз неуютно поежился на стуле. – У меня еще полно времени.
– Терпение – конечно же, ценное качество для серьезного художника, хотя порой оно приобретает свойство…
– Можно мне еще выпить? – Чарльз проглотил остатки водки, стремясь заглушить боль, и теперь снова с готовностью протягивал стакан.
– Жажда замучила, верно? – Флинт был рад очередной раз ускользнуть на кухню; он перечеркнул «Поэзию» и, вернувшись с двумя наполненными стаканами, приступил к третьей намеченной теме – к «Прошлому».
– Года идут непоправимо, верно? Их не остановить. Кто это сказал Теннисон? Нет, Гораций. Гораций Уолпол. – Он поднял глаза – взглянуть, уловил ли Чарльз его шутку, но тот смотрел в стену прямо перед собой. Ведь кажется, только вчера мы… – Он остановился, так как заранее не подготовил подходящего примера; Чарльз неподвижно глядел на стену, и Флинт сделал очередной большой глоток.
– … были молоды. Мы больше не юные вожди, знаю сам, но куда мы ведомы? Каковы прогнозы, доктор?
– Да у меня все в порядке, – ответил Чарльз, взглянув на Флинта. – Все прекрасно. – Боль отступала, но Чарльз, который совершенно не привык пить водку, чувствовал себя несколько сумбурно. – Но поговорим о тебе, продолжал он. – Что ты делаешь последнее время?
– Без комментариев. – Флинт долго тер глаза, а прекратив эту процедуру, обвел комнату туманным взглядом. – Ну, на самом деле у меня значительные трудности. Мне трудно… – Не то, чтобы ему просто не хотелось говорить о себе: по-видимому, он был на это неспособен.
Чарльз этого не понял.
– Но над чем ты сейчас работаешь? После романа?
Флинт почесал лицо и принялся рассматривать свои ногти, не осталось ли под ними кожных чешуек.
– Я пишу биографию Джорджа Мередита, – сказал он торопливо, английского поэта и романиста.
Чарльз, почувствовав себя лучше, вытянулся на своем стуле.
– Я знал, это в тебе сидит. – На миг он позволил себе роскошь притвориться, будто они снова студенты университета, и его собственная, Чарльзова, звезда, еще только восходит. – Ведь ты так усердно работал. Ты всегда был честолюбив. – Это удивило Флинта, который вовсе не ощущал, что обладает сколько-нибудь определенными качествами характера. – Я очень за тебя рад. – В этот миг Чарльз говорил совершенно искренне.
– Да нет же! – воскликнул Флинт, внезапно разгоряченный водкой. – Я просто поденщик! – Он взглянул на Чарльза, ожидая, какова будет его реакция. – Я мошенник. Может, я продался? Может, я пустился на компромисс? – От такой мысли он, казалось, пришел в восторг.
Чарльз осушил стакан и попытался очень серьезно посмотреть на Флинта, правда, его взгляду отчего-то было трудно сфокусироваться на нем.
– Ты хочешь оправдаться передо мной? Я правильно понимаю?
– Ничего подобного. Ничего я не хочу! – Флинт потерял нить мысли (если она была), забыв, что собирался сказать. – Я тобой восхищаюсь, Чарльз. Чарли. Ты остался верен поэзии. Ты ничуточки не изменился.
Чарльзу было приятно слышать эти чувствительные излияния, но воодушевление Флинта пропало так же быстро, как и появилось, и он впал в задумчивость.
– Но в конечном итоге, – пробормотал он, – это не имеет значения, так ведь?
– Ты хочешь сказать – потому, что в конечном итоге мы умираем?
Флинт угрюмо кивнул.
– Ты знаешь, – продолжал он, снова оживившись, – ты знаешь, бывает, что я прохожу через вон ту дверь. – Он неопределенно махнул в сторону названного предмета. – Когда я прохожу через эту дверь, я иногда вот о чем думаю. Я думаю: ну хорошо, Эндрю Флинт, эсквайр, романист и биограф, разве кто-нибудь может обещать, что ты когда-нибудь вернешься? Разве кто-нибудь может обещать, что ты не умрешь? – Он сделал особый упор на последнее слово, а затем быстро поднялся, ринулся на кухню, где поставил галочку рядом со словом «Прошлое», и возвратился в комнату с бутылкой водки, уже наполовину приконченной. И налил по новой.
Чарльз склонился над стаканом, пытаясь вспомнить, что он собирался сказать своему другу.
– Ты слишком долго жил один, – сказал он. – Ты слишком напряженно работаешь. Тебе не следует так много работать. – Он немного помолчал. – Я женат уже одиннадцать лет. – Он сделал паузу, чтобы взвесить следующую мысль. – И очень доволен жизнью.
– Да, знаю. – Флинт вытянул руку, чтобы сочувственно коснуться друга, и опрокинул свой стакан.
– И ты не прав – все имеет значение. Огромное значение. Ты только подумай: они все существуют рядом с нами, смотрят на нас: Блейк, Шелли, Кольридж…
– И Мередит.
– И Мередит. И все они влияют на нас.
Флинт внезапно помрачнел.
– А знаешь, Эндрю? Хочешь кое-что узнать? Это тайна, но я с тобой поделюсь. Ты ведь настоящий друг. У них это всё – от Чаттертона. Ты не знал раньше? А я вот знаю.
– Ничего удивительного. – Флинта, видимо, не очень заинтересовала услышанная новость, но внезапно он подался вперед:
– Это потрясающе – какую уйму денег можно зашибить сочинительством. Знаешь, сколько я получил за свой роман? – Чарльз мотнул головой, и тут же боль возвратилась к нему. – А ты попробуй угадай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
– Точно. – Чарльз кивнул, как если бы он уже провел дотошное исследование, и теперь только ждал, что Флинт подтвердит его выводы.
– …а поскольку водяной знак с дэремской лилией вошел в обиход не раньше 1790-го…
– Начало XIX века! Я так и знал! – Чарльз поднял стакан с водкой и залпом осушил его.
Флинт вернул ему рукопись.
– Расскажи теперь, в чем дело?
Было время, когда Чарльз рассказал бы ему все без утайки, и они вместе порадовались бы такому исключительному открытию, – но теперь он сдержался. Он понял, что, по сути, совсем не знает своего друга.
– Расскажу, – сказал он, – расскажу, когда смогу. – Но он сам устыдился своей скрытности и посмотрел в опустевший стакан.
– Давай по второй. – Так или иначе, Флинт испытывал лишь умеренное любопытство и, почувствовав смущение Чарльза, благодарно удалился на кухню, унося пустые стаканы. Он сверился со своим списком тем и поставил галочку напротив строчки «Поэзия».
– Могу я полагать, – спросил он, возвратившись в комнату, – что лавровый венок по-прежнему покоится на твоем челе?
– Что?
– Ты по-прежнему пишешь стихи?
– Да. Разумеется. – Чарльза, по-видимому, задел такой вопрос. – Я думал, тебе попадалась моя последняя книжка.
– Меа culpa… – покраснел Флинт.
– У меня же масса времени, – быстро добавил Чарльз. Он запрокинул голову набок – этот жест Флинт прекрасно помнил. – Я никуда не тороплюсь. Это движение головой вызвало внезапную боль, и Чарльз неуютно поежился на стуле. – У меня еще полно времени.
– Терпение – конечно же, ценное качество для серьезного художника, хотя порой оно приобретает свойство…
– Можно мне еще выпить? – Чарльз проглотил остатки водки, стремясь заглушить боль, и теперь снова с готовностью протягивал стакан.
– Жажда замучила, верно? – Флинт был рад очередной раз ускользнуть на кухню; он перечеркнул «Поэзию» и, вернувшись с двумя наполненными стаканами, приступил к третьей намеченной теме – к «Прошлому».
– Года идут непоправимо, верно? Их не остановить. Кто это сказал Теннисон? Нет, Гораций. Гораций Уолпол. – Он поднял глаза – взглянуть, уловил ли Чарльз его шутку, но тот смотрел в стену прямо перед собой. Ведь кажется, только вчера мы… – Он остановился, так как заранее не подготовил подходящего примера; Чарльз неподвижно глядел на стену, и Флинт сделал очередной большой глоток.
– … были молоды. Мы больше не юные вожди, знаю сам, но куда мы ведомы? Каковы прогнозы, доктор?
– Да у меня все в порядке, – ответил Чарльз, взглянув на Флинта. – Все прекрасно. – Боль отступала, но Чарльз, который совершенно не привык пить водку, чувствовал себя несколько сумбурно. – Но поговорим о тебе, продолжал он. – Что ты делаешь последнее время?
– Без комментариев. – Флинт долго тер глаза, а прекратив эту процедуру, обвел комнату туманным взглядом. – Ну, на самом деле у меня значительные трудности. Мне трудно… – Не то, чтобы ему просто не хотелось говорить о себе: по-видимому, он был на это неспособен.
Чарльз этого не понял.
– Но над чем ты сейчас работаешь? После романа?
Флинт почесал лицо и принялся рассматривать свои ногти, не осталось ли под ними кожных чешуек.
– Я пишу биографию Джорджа Мередита, – сказал он торопливо, английского поэта и романиста.
Чарльз, почувствовав себя лучше, вытянулся на своем стуле.
– Я знал, это в тебе сидит. – На миг он позволил себе роскошь притвориться, будто они снова студенты университета, и его собственная, Чарльзова, звезда, еще только восходит. – Ведь ты так усердно работал. Ты всегда был честолюбив. – Это удивило Флинта, который вовсе не ощущал, что обладает сколько-нибудь определенными качествами характера. – Я очень за тебя рад. – В этот миг Чарльз говорил совершенно искренне.
– Да нет же! – воскликнул Флинт, внезапно разгоряченный водкой. – Я просто поденщик! – Он взглянул на Чарльза, ожидая, какова будет его реакция. – Я мошенник. Может, я продался? Может, я пустился на компромисс? – От такой мысли он, казалось, пришел в восторг.
Чарльз осушил стакан и попытался очень серьезно посмотреть на Флинта, правда, его взгляду отчего-то было трудно сфокусироваться на нем.
– Ты хочешь оправдаться передо мной? Я правильно понимаю?
– Ничего подобного. Ничего я не хочу! – Флинт потерял нить мысли (если она была), забыв, что собирался сказать. – Я тобой восхищаюсь, Чарльз. Чарли. Ты остался верен поэзии. Ты ничуточки не изменился.
Чарльзу было приятно слышать эти чувствительные излияния, но воодушевление Флинта пропало так же быстро, как и появилось, и он впал в задумчивость.
– Но в конечном итоге, – пробормотал он, – это не имеет значения, так ведь?
– Ты хочешь сказать – потому, что в конечном итоге мы умираем?
Флинт угрюмо кивнул.
– Ты знаешь, – продолжал он, снова оживившись, – ты знаешь, бывает, что я прохожу через вон ту дверь. – Он неопределенно махнул в сторону названного предмета. – Когда я прохожу через эту дверь, я иногда вот о чем думаю. Я думаю: ну хорошо, Эндрю Флинт, эсквайр, романист и биограф, разве кто-нибудь может обещать, что ты когда-нибудь вернешься? Разве кто-нибудь может обещать, что ты не умрешь? – Он сделал особый упор на последнее слово, а затем быстро поднялся, ринулся на кухню, где поставил галочку рядом со словом «Прошлое», и возвратился в комнату с бутылкой водки, уже наполовину приконченной. И налил по новой.
Чарльз склонился над стаканом, пытаясь вспомнить, что он собирался сказать своему другу.
– Ты слишком долго жил один, – сказал он. – Ты слишком напряженно работаешь. Тебе не следует так много работать. – Он немного помолчал. – Я женат уже одиннадцать лет. – Он сделал паузу, чтобы взвесить следующую мысль. – И очень доволен жизнью.
– Да, знаю. – Флинт вытянул руку, чтобы сочувственно коснуться друга, и опрокинул свой стакан.
– И ты не прав – все имеет значение. Огромное значение. Ты только подумай: они все существуют рядом с нами, смотрят на нас: Блейк, Шелли, Кольридж…
– И Мередит.
– И Мередит. И все они влияют на нас.
Флинт внезапно помрачнел.
– А знаешь, Эндрю? Хочешь кое-что узнать? Это тайна, но я с тобой поделюсь. Ты ведь настоящий друг. У них это всё – от Чаттертона. Ты не знал раньше? А я вот знаю.
– Ничего удивительного. – Флинта, видимо, не очень заинтересовала услышанная новость, но внезапно он подался вперед:
– Это потрясающе – какую уйму денег можно зашибить сочинительством. Знаешь, сколько я получил за свой роман? – Чарльз мотнул головой, и тут же боль возвратилась к нему. – А ты попробуй угадай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84