«Бе-е!»
Затем он становится боком, складывает перед собой руки калачиком, упершись кулаками в живот, а правую ногу сгибает в колене, заводит вперед и наступает на свою левую ступню, так что его тело изображает эту самую букву.
А теперь без труда
Покажу я вам «А-а!»
Он мигом сгибается пополам, одной рукой касаясь земли, а другой вцепившись в коленку.
Не бывает чудес?
Но глядите-ка: «Эс!»
Он ложится на спину и, обняв себя за туловище, тянет ноги кверху, а потом загибает их к лицу. Потом он подскакивает и тычет пальцем в сторону Чаттертона.
А что иное эти человечьи символы означают, как не ВАС, сэр? Вас! Вас!
Чаттертон смеется, но почему-то его охватывает испуг.
Да, сэр, вы смеетесь, но взгляните, откуда льется ваш смех.
Он прикрывает губы ладонью, а когда отнимает ее, то рот как будто исчез, и нижняя половина лица совершенно пуста. Чаттертон вглядывается в него, а затем повторяет тот же трюк. Мастер поз угрюмо смотрит на него и принимается кружиться на каблуках с такой скоростью, что нельзя как следует рассмотреть ни его спины, ни лица. А Чаттертон, смеясь, в точности подражает всем его движениям, и они вдвоем бешено кружатся на грубой земле. Мастер поз останавливается первым; он с жестом мольбы простирает руки к Чаттертону и глухо бормочет: Да ты просто сумасшедший мальчишка.
Не такой уж сумасшедший, нет.
Ему не нравится, когда его называют мальчишкой. Не такой уж сумасшедший, чтобы нуждаться в жалости таких, как ты.
Мастер поз покачивается на каблуках и поднимает обе руки над головой.
Гордец, как я погляжу, гордец – ни дать ни взять Люцифер!
К Чаттертону возвращается хорошее настроение.
Так значит, ты запомнишь меня, раз я такой гордец?
Он направляется к двери дома, где находится его каморка, и кричит через плечо: Ты запомнишь меня!
* * *
– Так значит, вот она – да? – Стюарт Мерк держал картину, поднеся ее к свету. – Вот эта маленькая красавица.
Камберленд едва не поморщился.
– Так мне сказали, Стюарт.
– Называйте меня просто Стью, ладно? Все друзья меня так зовут. Говоря это, он внимательно изучал портрет. – Ну, настало время для старого доброго нескафе.
Камберленд позвонил Клэр и попросил сделать кофе.
– Ах да, – сказал он, изящно заслонив ладонью микрофон. – Стюарт. Стью. Вам черного или с молоком?
Мерк снял свои очки в проволочной оправе, медленно покачал головой и рассмеялся.
– А, это шутка, да? – Камберленд был озадачен. – Кофе мне нужен для картины. Если смешать его гранулы с краской, это дает верный эффект состаривания.
– Как чудесно. До сей поры я пребывал в неведении, словно инфанта. Может, мне перейти на чай?
– Видите ли, со старыми штучками надо обходиться заботливо. – Мерк поглядывал на него с лукавой усмешкой. – Они ведь ломкие. Так и норовят рассыпаться.
– В их возрасте – боюсь, разве лишь в благодарностях. – Он уже стал подозревать, что Мерк наделен чувством юмора.
– А вот вам не по вкусу старые штучки, я прав? Вы предпочитаете молодых штучек.
В этот момент вбежала Клэр, неся поднос с тремя чашками кофе.
– А где Зам? – спросила она, заглянув за дверь – на тот случай, если Мейтленд спрятался там от нее.
Камберленда раздосадовало ее вторжение как раз в этот момент.
– Наверно, он навещает матрону, Клэр.
– Матрону?
– Да я правда не знаю, где он. Только что он ушел пудрить нос.
– Заглянуть в его кабинет?
– А может, лучше в ящик Пандоры?
Мерк продолжал пристально рассматривать холст, и теперь он вмешался:
– В некоторых местах трещинки есть только на лаке: вот здесь, здесь…
– …Давайте мы поговорим об этом после того, как отведаем замечательного кофе, который приготовила нам Клэр. Пусть даже он жутко состарит нас.
Он выпроваживал ее из кабинета, но она неожиданно остановилась:
– Ах да, звонила Вивьен. Она зайдет сегодня утром, просто повидать нас.
– Прекрасно. – Он вытолкнул ее из кабинета, послал ей вдогонку воздушный поцелуй и закрыл дверь.
Мерк скорчился на полу перед холстом, и Камберленд, вернувшись в комнату, смерил одобрительным взглядом его стройные ягодицы.
– У вас такой вид, как будто вы приготовились к порке, Стюарт. Стью.
– А что, я провинился?
– Ну, уж в это-то я нисколько не сомневаюсь. – Он шагнул в сторону Мерка, но молодого человека гораздо больше интересовала картина.
– И ведь не только лак растрескался, верно? Но и краска тоже. Здесь очень много разных слоев.
Камберленд подошел поближе и встал позади него.
– А может быть, это просто подмалевок?
– Нет. Под этой картиной явно скрыта еще одна – а может быть, и больше. Видите вот тут, да? – Мерк обвел очертания лица на портрете. Кто-то его изменил. Краски, которыми написано тело, слишком ярки.
Камберленд призадумался.
– А если изначальная картина и вправду намного старше, то нельзя ли содрать верхние слои и сохранить самый нижний?
– Вы правда хотите, чтобы я все это содрал? – Мерк по-турецки сидел на полу рядом с холстом. – Чтобы я это вскрыл?
– Я в ваших руках, Стюарт. Стью.
– Для вас я готов на все. Разумеется, я это сделаю. Мы ведь теперь партнеры. – Мерк сразу же понял, что эта картина содержит наслоения сразу нескольких изображений, выполненных в разное время: на руках телесная окраска поблекла, зато на лице она была по-прежнему яркой, свинцовые белила свечного пламени приобрели синевато-серый цвет, а те, что были использованы для заглавий книг, сохранили прежний оттенок. Само же лицо, казалось, приобрело черты трех или четырех различных изображений: Мерк решил, что потому-то оно и производило такое тревожное впечатление, а что касается глаз, то они обладали глубиной, но были лишены яркости. Он уже понял, что придется целиком удалить краску, а потом, с помощью тех очертаний на холсте, начать все заново. Но он все еще затруднялся определить, кого из художников той поры избрать себе в качестве образца: как было известно Сеймуру, Стюарт Мерк был искусным и тонким живописцем, но придавал чрезмерное значение технике. Для него удовольствие от писания картин заключалось в формальном исполнении, а не в творческом поиске, в мимесисе, а не в изобретении. И вот, теперь он говорил Камберленду:
– Я могу восстановить прежние очертания, но я не в силах воскресить утраченные цвета. Мне придется пользоваться новыми красителями. – В дверь постучали, но оба были так поглощены своими мыслями, что не услышали стука. – Но ничего страшного. Я могу вытемнить краску грязью и кофе. А потом суну холст в печку.
– В печку?
– Ну, чтобы появились трещины – понятно? А затем я их отделаю с помощью иголки. Это будет лучшая фальшивка, какую вы только видели. И уж во всяком случае, она будет лучше вот этой. – Позади них послышался чей-то судорожный вдох и внезапное движение. Оба одновременно оглянулись и увидели, как падает в обморок Вивьен Вичвуд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Затем он становится боком, складывает перед собой руки калачиком, упершись кулаками в живот, а правую ногу сгибает в колене, заводит вперед и наступает на свою левую ступню, так что его тело изображает эту самую букву.
А теперь без труда
Покажу я вам «А-а!»
Он мигом сгибается пополам, одной рукой касаясь земли, а другой вцепившись в коленку.
Не бывает чудес?
Но глядите-ка: «Эс!»
Он ложится на спину и, обняв себя за туловище, тянет ноги кверху, а потом загибает их к лицу. Потом он подскакивает и тычет пальцем в сторону Чаттертона.
А что иное эти человечьи символы означают, как не ВАС, сэр? Вас! Вас!
Чаттертон смеется, но почему-то его охватывает испуг.
Да, сэр, вы смеетесь, но взгляните, откуда льется ваш смех.
Он прикрывает губы ладонью, а когда отнимает ее, то рот как будто исчез, и нижняя половина лица совершенно пуста. Чаттертон вглядывается в него, а затем повторяет тот же трюк. Мастер поз угрюмо смотрит на него и принимается кружиться на каблуках с такой скоростью, что нельзя как следует рассмотреть ни его спины, ни лица. А Чаттертон, смеясь, в точности подражает всем его движениям, и они вдвоем бешено кружатся на грубой земле. Мастер поз останавливается первым; он с жестом мольбы простирает руки к Чаттертону и глухо бормочет: Да ты просто сумасшедший мальчишка.
Не такой уж сумасшедший, нет.
Ему не нравится, когда его называют мальчишкой. Не такой уж сумасшедший, чтобы нуждаться в жалости таких, как ты.
Мастер поз покачивается на каблуках и поднимает обе руки над головой.
Гордец, как я погляжу, гордец – ни дать ни взять Люцифер!
К Чаттертону возвращается хорошее настроение.
Так значит, ты запомнишь меня, раз я такой гордец?
Он направляется к двери дома, где находится его каморка, и кричит через плечо: Ты запомнишь меня!
* * *
– Так значит, вот она – да? – Стюарт Мерк держал картину, поднеся ее к свету. – Вот эта маленькая красавица.
Камберленд едва не поморщился.
– Так мне сказали, Стюарт.
– Называйте меня просто Стью, ладно? Все друзья меня так зовут. Говоря это, он внимательно изучал портрет. – Ну, настало время для старого доброго нескафе.
Камберленд позвонил Клэр и попросил сделать кофе.
– Ах да, – сказал он, изящно заслонив ладонью микрофон. – Стюарт. Стью. Вам черного или с молоком?
Мерк снял свои очки в проволочной оправе, медленно покачал головой и рассмеялся.
– А, это шутка, да? – Камберленд был озадачен. – Кофе мне нужен для картины. Если смешать его гранулы с краской, это дает верный эффект состаривания.
– Как чудесно. До сей поры я пребывал в неведении, словно инфанта. Может, мне перейти на чай?
– Видите ли, со старыми штучками надо обходиться заботливо. – Мерк поглядывал на него с лукавой усмешкой. – Они ведь ломкие. Так и норовят рассыпаться.
– В их возрасте – боюсь, разве лишь в благодарностях. – Он уже стал подозревать, что Мерк наделен чувством юмора.
– А вот вам не по вкусу старые штучки, я прав? Вы предпочитаете молодых штучек.
В этот момент вбежала Клэр, неся поднос с тремя чашками кофе.
– А где Зам? – спросила она, заглянув за дверь – на тот случай, если Мейтленд спрятался там от нее.
Камберленда раздосадовало ее вторжение как раз в этот момент.
– Наверно, он навещает матрону, Клэр.
– Матрону?
– Да я правда не знаю, где он. Только что он ушел пудрить нос.
– Заглянуть в его кабинет?
– А может, лучше в ящик Пандоры?
Мерк продолжал пристально рассматривать холст, и теперь он вмешался:
– В некоторых местах трещинки есть только на лаке: вот здесь, здесь…
– …Давайте мы поговорим об этом после того, как отведаем замечательного кофе, который приготовила нам Клэр. Пусть даже он жутко состарит нас.
Он выпроваживал ее из кабинета, но она неожиданно остановилась:
– Ах да, звонила Вивьен. Она зайдет сегодня утром, просто повидать нас.
– Прекрасно. – Он вытолкнул ее из кабинета, послал ей вдогонку воздушный поцелуй и закрыл дверь.
Мерк скорчился на полу перед холстом, и Камберленд, вернувшись в комнату, смерил одобрительным взглядом его стройные ягодицы.
– У вас такой вид, как будто вы приготовились к порке, Стюарт. Стью.
– А что, я провинился?
– Ну, уж в это-то я нисколько не сомневаюсь. – Он шагнул в сторону Мерка, но молодого человека гораздо больше интересовала картина.
– И ведь не только лак растрескался, верно? Но и краска тоже. Здесь очень много разных слоев.
Камберленд подошел поближе и встал позади него.
– А может быть, это просто подмалевок?
– Нет. Под этой картиной явно скрыта еще одна – а может быть, и больше. Видите вот тут, да? – Мерк обвел очертания лица на портрете. Кто-то его изменил. Краски, которыми написано тело, слишком ярки.
Камберленд призадумался.
– А если изначальная картина и вправду намного старше, то нельзя ли содрать верхние слои и сохранить самый нижний?
– Вы правда хотите, чтобы я все это содрал? – Мерк по-турецки сидел на полу рядом с холстом. – Чтобы я это вскрыл?
– Я в ваших руках, Стюарт. Стью.
– Для вас я готов на все. Разумеется, я это сделаю. Мы ведь теперь партнеры. – Мерк сразу же понял, что эта картина содержит наслоения сразу нескольких изображений, выполненных в разное время: на руках телесная окраска поблекла, зато на лице она была по-прежнему яркой, свинцовые белила свечного пламени приобрели синевато-серый цвет, а те, что были использованы для заглавий книг, сохранили прежний оттенок. Само же лицо, казалось, приобрело черты трех или четырех различных изображений: Мерк решил, что потому-то оно и производило такое тревожное впечатление, а что касается глаз, то они обладали глубиной, но были лишены яркости. Он уже понял, что придется целиком удалить краску, а потом, с помощью тех очертаний на холсте, начать все заново. Но он все еще затруднялся определить, кого из художников той поры избрать себе в качестве образца: как было известно Сеймуру, Стюарт Мерк был искусным и тонким живописцем, но придавал чрезмерное значение технике. Для него удовольствие от писания картин заключалось в формальном исполнении, а не в творческом поиске, в мимесисе, а не в изобретении. И вот, теперь он говорил Камберленду:
– Я могу восстановить прежние очертания, но я не в силах воскресить утраченные цвета. Мне придется пользоваться новыми красителями. – В дверь постучали, но оба были так поглощены своими мыслями, что не услышали стука. – Но ничего страшного. Я могу вытемнить краску грязью и кофе. А потом суну холст в печку.
– В печку?
– Ну, чтобы появились трещины – понятно? А затем я их отделаю с помощью иголки. Это будет лучшая фальшивка, какую вы только видели. И уж во всяком случае, она будет лучше вот этой. – Позади них послышался чей-то судорожный вдох и внезапное движение. Оба одновременно оглянулись и увидели, как падает в обморок Вивьен Вичвуд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84