Значит, не скажете нам, кто на фотографии?
— Разумеется, — ответил я. — А кто это?
— Нет, это вы должны нам ответить, — подал голос А.
Б помахал снимком у меня под носом.
— Посмотрите хорошенько, — велел он. — Хорошенько посмотрите.
— Как это я могу посмотреть хорошенько? — возмутился я, начиная злиться. — Сперва научитесь снимать хорошенько!
Б подозрительно взглянул на фотографию и сказал:
— По-моему, неплохой кадр.
— Вы отрицаете, что этот человек сегодня был в вашей квартире? — вдруг спросил А.
— Юстэли? — воскликнул я. — Так это Юстэли? Дайте-ка я еще раз посмотрю.
Но они не дали. Оба вдруг принялись хлопать себя по карманам, разыскивая записные книжки. Б потребовал, чтобы я произнес имя Юстэли по буквам, что я и сделал. Потом А спросил:
— Почему вы нам сразу не сказали?
— Фотография, — пояснил я (Б уже успел снова спрятать ее в карман). — Она сбила меня с толку. Я знал, что вы придете расспрашивать о Юстэли, но этот снимок… — Я покачал головой, не зная, что еще сказать.
— Вы знали? — переспросил Б, подавшись ко мне.
— Давайте не будем мусолить эту тему, — сказал ему А — Доложим в контору, и дело с концом.
— Впервые вижу такой прокол в системе безопасности, — буркнул Б.
А резко вскинул руку и сделал вид, будто хочет схватить меня за нос. Я обиженно отступил на шаг.
— Ну?! — завопил А.
— Что ну? Не надо так делать!
Но он сделал. Еще дважды. Хвать! Хвать!
— Надо полагать, вам и невдомек, что это значит? — тоном знатока проговорил он.
Наверное, это означало, что он — буйно-помешанный, но лучше не говорить таких вещей сотруднику ФБР. Поэтому я сказал:
— Совершенно верно. Я не знаю, что это значит.
— Это язык жестов, — втолковал мне А — Можно подумать, вы не знали. Язык глухонемых.
— Правда? — Мне стало любопытно. После того как я посмотрел фильм «Джонни Белинда», мне все время хотелось выучить язык знаков, чтобы объясняться с помощью рук, да только руки не доходили. — А покажите еще.
— Вот как вы общаетесь! — возликовал А, наставив на меня палец. Полагаю, это не был знак из языка жестов. Просто выставил палец, и все. — Вы не ведете тут никаких переговоров, ни вы сами, ни ваши приятели. Вы объясняетесь языком жестов! — А повернулся к Б и горделиво добавил: — Это я своим умом дошел.
«О, Боже, — подумал я, — они уверены, что микрофоны до сих пор в исправности. А коль скоро им не удалось ничего записать, стало быть, я общаюсь со своими гостями не посредством изустной речи, а каким-то иным способом. Так они считают. Должно быть, именно по этой причине они то и дело пробираются в дом и опустошают мои корзины для бумаг. Ищут записки».
Эта теория А насчет языка жестов мне совсем не понравилась. Если весь личный состав ФБР, от А до Я, уверует в нее, они перестанут выносить мои отбросы, а сам я уже три года как не выбрасываю мусор, и мне вовсе не хочется возобновлять эту хозяйственную деятельность.
Посему, зная кое-что об особенностях мышления фэбээровцев, я напустил на себя еще более умный вид, чем А, и сказал:
— Язык знаков, да? Хе-хе!
Это, как я и рассчитывал, обескуражило А. Его вера в собственную теорию пошатнулась, и, надеюсь, необратимо (начни я все отрицать, А, разумеется, только укрепился бы в своих убеждениях. Но лукавый намек на некое высшее знание, который, как известно, само ФБР считает своим основным рабочим инструментом, одновременно представляет собой именно то оружие, от которого у ФБР нет защиты. Поэтому простого «Хе-хе» оказалось достаточно, чтобы А раз и навсегда выкинул из головы язык знаков и предал его забвению).
Б пришел ему на выручку и сердито сказал:
— Давайте вернемся к Юстэли. Чего он хотел?
— Он пришел ко мне по ошибке, — ответил я. И своим ответом опять дал им фору. Они весьма многозначительно переглянулись, и Б сказал:
— Правда? Расскажите-ка нам об этом.
— Он и впрямь не туда попал. Он искал террористические организации.
Б так прищурился, что почти утратил свою прозорливость.
— Что он искал?
— Террористические организации. Он думал, что СБГН — тоже террористическая организация, и хотел сообщить мне о каком-то митинге, на который он созвал целое сонмище этих самых террористических организаций, и пригласить меня туда.
А сказал:
— Я-то думал, ваша ватага — пацифисты, убежденные отказники от военной службы.
— Это верно. Юстэли дал маху.
— По-вашему, ему был нужен Всемирный союз борьбы за гражданскую независимость?
— Что?
— Вы не рассчитываете, что мы в это поверим, не так ли? — подал голос Б.
— Скорее всего, не поверите, — признал я. — Хотя во что вы вообще верите?
— Вопросы задаем мы! — прошипел Б.
— О! — воскликнул я. — Зато я задаю риторические вопросы.
— Не умничайте, — посоветовал мне А. Стало быть, он не знал, что значит слово «риторические».
— Что вы сказали этому парню Юстэли? — спросил Б.
— Сказал, что он заблуждается. Он тоже мне не поверил, подумал, что я просто осторожничаю.
— А что он… — начал Б, но тут послышался звонок в дверь. Б мгновенно напрягся, и его правая рука нырнула под полу пиджака, к заднему карману.
— Расслабьтесь, — посоветовал я. — Вероятно, это какой-нибудь пацифист.
Я подошел к двери и открыл ее. А и Б следили за мной, как золотые рыбки в аквариуме за незнакомой кошкой.
Я оказался прав: пришел пацифист. Точнее, дорогая и близкая мне пацифистка, которая последнее время обстирывает меня, вечно теряя мои носки, моет посуду, приносит из забегаловки бутерброды, меняет простыни и помогает мне их пачкать. Моя Беатриче. Моя Изольда. Анджела Тен Эйк.
Как же прекрасна Анджела. И как великолепно одевается. И как благоухает. И как сияет! Вероятно, это единственная девушка к югу от Четырнадцатой улицы, от которой пахнет преимущественно мылом. Впрочем, она живет не южнее Четырнадцатой улицы, а южнее Центрального парка, на Южной Сентрал-Парк-авеню.
Анджела — дочь Марцеллуса Тен Эйка, промышленника, фабриканта оружия, который прославился своим вкладом в военные усилия Америки во времена второй мировой. Это он выпускал танк 10-10, который иногда называли «три десятки», или «три Т». Тот самый танк, из-за которого в 1948 году Конгресс по-тихому начал проводить специальное расследование. Оно ни к чему не привело, поскольку его быстренько прикрыли.
Любой психоаналитик мог бы сказать отцу, что оба его ребенка непременно станут враждовать с ним, когда вырастут. Так и случилось. Сын, Тайрон Тен Эйк, смылся за бамбуковый занавес в Северную Корею в 1954 году, и с тех пор о нем не было ни слуху ни духу, если не считать нескольких крикливых и непристойных радиопередач, в которых он выступал. Дочь, Анджела, четыре года назад, будучи еще совсем зеленой, плюнула на свою сиятельную и влиятельную семейку (во всяком случае, символически) и заделалась пацифисткой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
— Разумеется, — ответил я. — А кто это?
— Нет, это вы должны нам ответить, — подал голос А.
Б помахал снимком у меня под носом.
— Посмотрите хорошенько, — велел он. — Хорошенько посмотрите.
— Как это я могу посмотреть хорошенько? — возмутился я, начиная злиться. — Сперва научитесь снимать хорошенько!
Б подозрительно взглянул на фотографию и сказал:
— По-моему, неплохой кадр.
— Вы отрицаете, что этот человек сегодня был в вашей квартире? — вдруг спросил А.
— Юстэли? — воскликнул я. — Так это Юстэли? Дайте-ка я еще раз посмотрю.
Но они не дали. Оба вдруг принялись хлопать себя по карманам, разыскивая записные книжки. Б потребовал, чтобы я произнес имя Юстэли по буквам, что я и сделал. Потом А спросил:
— Почему вы нам сразу не сказали?
— Фотография, — пояснил я (Б уже успел снова спрятать ее в карман). — Она сбила меня с толку. Я знал, что вы придете расспрашивать о Юстэли, но этот снимок… — Я покачал головой, не зная, что еще сказать.
— Вы знали? — переспросил Б, подавшись ко мне.
— Давайте не будем мусолить эту тему, — сказал ему А — Доложим в контору, и дело с концом.
— Впервые вижу такой прокол в системе безопасности, — буркнул Б.
А резко вскинул руку и сделал вид, будто хочет схватить меня за нос. Я обиженно отступил на шаг.
— Ну?! — завопил А.
— Что ну? Не надо так делать!
Но он сделал. Еще дважды. Хвать! Хвать!
— Надо полагать, вам и невдомек, что это значит? — тоном знатока проговорил он.
Наверное, это означало, что он — буйно-помешанный, но лучше не говорить таких вещей сотруднику ФБР. Поэтому я сказал:
— Совершенно верно. Я не знаю, что это значит.
— Это язык жестов, — втолковал мне А — Можно подумать, вы не знали. Язык глухонемых.
— Правда? — Мне стало любопытно. После того как я посмотрел фильм «Джонни Белинда», мне все время хотелось выучить язык знаков, чтобы объясняться с помощью рук, да только руки не доходили. — А покажите еще.
— Вот как вы общаетесь! — возликовал А, наставив на меня палец. Полагаю, это не был знак из языка жестов. Просто выставил палец, и все. — Вы не ведете тут никаких переговоров, ни вы сами, ни ваши приятели. Вы объясняетесь языком жестов! — А повернулся к Б и горделиво добавил: — Это я своим умом дошел.
«О, Боже, — подумал я, — они уверены, что микрофоны до сих пор в исправности. А коль скоро им не удалось ничего записать, стало быть, я общаюсь со своими гостями не посредством изустной речи, а каким-то иным способом. Так они считают. Должно быть, именно по этой причине они то и дело пробираются в дом и опустошают мои корзины для бумаг. Ищут записки».
Эта теория А насчет языка жестов мне совсем не понравилась. Если весь личный состав ФБР, от А до Я, уверует в нее, они перестанут выносить мои отбросы, а сам я уже три года как не выбрасываю мусор, и мне вовсе не хочется возобновлять эту хозяйственную деятельность.
Посему, зная кое-что об особенностях мышления фэбээровцев, я напустил на себя еще более умный вид, чем А, и сказал:
— Язык знаков, да? Хе-хе!
Это, как я и рассчитывал, обескуражило А. Его вера в собственную теорию пошатнулась, и, надеюсь, необратимо (начни я все отрицать, А, разумеется, только укрепился бы в своих убеждениях. Но лукавый намек на некое высшее знание, который, как известно, само ФБР считает своим основным рабочим инструментом, одновременно представляет собой именно то оружие, от которого у ФБР нет защиты. Поэтому простого «Хе-хе» оказалось достаточно, чтобы А раз и навсегда выкинул из головы язык знаков и предал его забвению).
Б пришел ему на выручку и сердито сказал:
— Давайте вернемся к Юстэли. Чего он хотел?
— Он пришел ко мне по ошибке, — ответил я. И своим ответом опять дал им фору. Они весьма многозначительно переглянулись, и Б сказал:
— Правда? Расскажите-ка нам об этом.
— Он и впрямь не туда попал. Он искал террористические организации.
Б так прищурился, что почти утратил свою прозорливость.
— Что он искал?
— Террористические организации. Он думал, что СБГН — тоже террористическая организация, и хотел сообщить мне о каком-то митинге, на который он созвал целое сонмище этих самых террористических организаций, и пригласить меня туда.
А сказал:
— Я-то думал, ваша ватага — пацифисты, убежденные отказники от военной службы.
— Это верно. Юстэли дал маху.
— По-вашему, ему был нужен Всемирный союз борьбы за гражданскую независимость?
— Что?
— Вы не рассчитываете, что мы в это поверим, не так ли? — подал голос Б.
— Скорее всего, не поверите, — признал я. — Хотя во что вы вообще верите?
— Вопросы задаем мы! — прошипел Б.
— О! — воскликнул я. — Зато я задаю риторические вопросы.
— Не умничайте, — посоветовал мне А. Стало быть, он не знал, что значит слово «риторические».
— Что вы сказали этому парню Юстэли? — спросил Б.
— Сказал, что он заблуждается. Он тоже мне не поверил, подумал, что я просто осторожничаю.
— А что он… — начал Б, но тут послышался звонок в дверь. Б мгновенно напрягся, и его правая рука нырнула под полу пиджака, к заднему карману.
— Расслабьтесь, — посоветовал я. — Вероятно, это какой-нибудь пацифист.
Я подошел к двери и открыл ее. А и Б следили за мной, как золотые рыбки в аквариуме за незнакомой кошкой.
Я оказался прав: пришел пацифист. Точнее, дорогая и близкая мне пацифистка, которая последнее время обстирывает меня, вечно теряя мои носки, моет посуду, приносит из забегаловки бутерброды, меняет простыни и помогает мне их пачкать. Моя Беатриче. Моя Изольда. Анджела Тен Эйк.
Как же прекрасна Анджела. И как великолепно одевается. И как благоухает. И как сияет! Вероятно, это единственная девушка к югу от Четырнадцатой улицы, от которой пахнет преимущественно мылом. Впрочем, она живет не южнее Четырнадцатой улицы, а южнее Центрального парка, на Южной Сентрал-Парк-авеню.
Анджела — дочь Марцеллуса Тен Эйка, промышленника, фабриканта оружия, который прославился своим вкладом в военные усилия Америки во времена второй мировой. Это он выпускал танк 10-10, который иногда называли «три десятки», или «три Т». Тот самый танк, из-за которого в 1948 году Конгресс по-тихому начал проводить специальное расследование. Оно ни к чему не привело, поскольку его быстренько прикрыли.
Любой психоаналитик мог бы сказать отцу, что оба его ребенка непременно станут враждовать с ним, когда вырастут. Так и случилось. Сын, Тайрон Тен Эйк, смылся за бамбуковый занавес в Северную Корею в 1954 году, и с тех пор о нем не было ни слуху ни духу, если не считать нескольких крикливых и непристойных радиопередач, в которых он выступал. Дочь, Анджела, четыре года назад, будучи еще совсем зеленой, плюнула на свою сиятельную и влиятельную семейку (во всяком случае, символически) и заделалась пацифисткой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56