- Вы там родились и изучали там антропологию по книгам, написанным на
Земле двадцать лет назад. Вы абориген или смесь человека с аборигеном. Но
мы здесь все люди.
Маршх посмотрел на отца.
- Туземцев там давно уже нет, - сказал он. - В отличие от ученых со
Святой Анны, они все вымерли более ста лет тому назад.
- Я никогда не соглашался с гипотезой Виэль. Я беседовал со всеми,
кто хоть сколько-нибудь был причастен к ней.
- Вы, сэр, туземец, а не землянин!
Секундой позже я остался один на один с отцом.
Большую часть срока я отбывал в трудовом лагере в Скалистых Горах.
Небольшой лагерь. Около ста пятидесяти заключенных. Иногда, правда, когда
зимой многие умирали, оставалось даже меньше восьмидесяти.
Мы валили деревья и жгли из них уголь. Когда находили дерево, делали
мебель.
На границах леса собирали целебные минералы.
Все свое скудное свободное время мы строили далеко идущие планы
строительства катапульт для метания камней, которые могли бы выводить из
строя наших стражей - неустанно круживших роботов. Однако, эти планы не
осуществлялись, ничего построить было нельзя. Труд был тяжелым, а
стражники суровыми и справедливыми. Такими, какими их запрограммировали.
Навсегда была уничтожена возможность иметь среди заключенных своих
любимчиков, и только хорошо одетые господа на собраниях продолжали болтать
об ущемлении прав заключенных. Так им, по крайней мере, казалось. Иногда я
часами разговаривал с роботами о мистере Миллионе.
Один раз в углу, где я спал, я нашел большой кусок мяса, а в другой
раз - кубик твердого, бронзового, крупнозернистого, как песок, сахара.
Преступник не должен иметь выгоды от своего поступка. Как мне
сообщили уже позже, суд не нашел доказательств, что Дэвид был сыном моего
отца, и передал права наследования тетке.
Когда она умерла, ее поверенный сообщил в письме, что она завещала
мне "большой дом в Порт-Мимизоне вместе с мебелью и принадлежащей ему
недвижимостью".
Дом этот "находится на улице Селтамбанке и присматривается
слугой-роботом". Поскольку роботы, которые сторожили нас, не могли дать
мне письменных принадлежностей, я не ответил на это письмо.
Время летело, как на крыльях. Однажды я получил письмо от мистера
Миллиона.
Большинство девушек отца покинули дом во время расследования его
смерти, остальных пришлось уволить, когда умерла тетка, так как, являясь
машиной, мистер Миллион не мог заставить их слушаться.
Дэвид уехал в столицу. Пхаедрия удачно вышла замуж, а Меридоль была
продана родителями.
Дата в письме отличалась от даты моего суда на три года. Трудно
сказать, сколько это письмо шло ко мне. Конверт много раз вскрывали и
небрежно запечатывали, он был грязным и смятым.
Как-то после бури в наш лагерь, тяжело взмахивая крыльями, прилетела
морская птица.
Она была такой уставшей, что не могла лететь дальше. Мы убили ее и
съели. Один из наших сторожей сошел от этого с ума, сжег из бластера
пятнадцать лагерников и всю ночь отстреливался от своих собратьев-роботов
лучами бледно-голубого огня. Потом на его место прислали другого.
Меня и еще нескольких заключенных перевели в другой лагерь на север.
Там были красные скалы с такими глубокими пропастями, что брошенный вниз
камешек вызывал большие каменные лавины, которые с грохотом летели вниз.
эхом отдаваясь от стен.
Я часто думал, что нахожусь среди знакомых мне людей. Когда я сидел
перед миской с супом, Пхаедрия сидела рядом со мной на лавке и с улыбкой
рассказывала о наших знакомых. Дэвид целыми днями играл на нашем маленьком
плацу в теннис и спал у стены рядом с моей постелью. Когда я пилил
деревья, то держал за руку Меридоль.
Со временем воспоминания становились все более расплывчатыми, но даже
в последний год заключения каждую ночь я засыпал с мыслью, что утром
мистер Миллион возьмет нас в библиотеку, и всегда просыпался от страха,
что за мной пришел слуга отца и зовет в лабораторию.
Потом мне и еще троим заключенным сообщили, что нас переводят в
другой лагерь. Мы сами несли продукты, но все же в дороге едва не умерли
от голода и холода. Оттуда нас опять перевели в другой лагерь, где нам
сказали, что отныне мы свободные люди. Мы помылись по душем, получили
чистую одежду и по здоровенному куску мяса с кашей.
Помню, только тогда я позволил себе подумать, что все это может
значить. Я макал хлеб в ароматный соус, чтобы он полностью пропитался им,
сверху складывал кусочки мяса и зерна каши. Но мысли о поджаренном хлебе и
кофе на невольничьем рынке не оставляли меня. Эти мысли были не о прошлом,
нет.
Создавалось впечатление, что все это еще ждет меня впереди. Руки у
меня задрожали и я не смог удержать миску.
Возникло желание побежать к колючей проволоке, ограждавшей наш
лагерь, и завопить во все горло, кричать и кричать!
Через два дня шестеро бывших заключенных разместились в повозке,
запряженной мулами.
Крутыми дорогами и серпантинами мы ехали вниз до тех пор, пока не
оставили позади зиму и не въехали в лето с его цветущими деревьями и
цветами на лугах.
На улицах Порт-Мимизона было многолюдно.
Я уже отвык от такого количества людей и, наверное, долго приходил бы
в себя, если бы мистер Миллион не заказал для меня паланкин.
Я приказал носильщикам задержаться и на заработанные в лагере деньги
накупил газет, чтобы, в конце концов, узнать, какое сегодня число и год.
Я должен был отсидеть обычный в таких случаях срок от года до
пятидесяти.
Я знал месяц и год, когда был закован в кандалы. В лагерях невозможно
было узнать, сколько прошло времени. Конечно, каждый вел свой подсчет
времени, но что можно было сделать, если у нас даже не было смены времен
года - одна сплошная холодная зима. Кто-то заболел горячкой и после десяти
дней болезни, когда выздоравливал, с пеной у рта доказывал, что прошло два
года. Однажды я сам заболел, но, как видите, выкарабкался.
Газета была мне незнакомой, я не помнил такого названия. Всю дорогу
до дома я вчитывался в дату под ним.
Прошло десять лет!
Когда я убил отца, мне было восемнадцать, значит, сейчас двадцать
восемь.
А я-то считал, что мне все сорок!
Теперь я должен объяснить, почему веду записи всех моих воспоминаний.
Это стоило мне многих дней работы. Должен пояснить, почему я это поясняю.
Я написал это, чтобы унять угрызения совести, а сделал это сейчас, потому
как знаю, что когда-нибудь прочитаю все это и мне станет стыдно.
Может, к тому времени я разгадаю загадку своего "я" или просто
перестану думать над этим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20