Стальной ноябрьский рассвет проник в комнату, заставил Петера зажмуриться. Миллер выглянул в окно. В субботу утром на черном мокром асфальте внизу машин почти не было. Петер зевнул и пошел кухню варить первую из бесчисленных чашек кофе. И мать, и Зиги упрекали его в том, что он живет исключительно на кофе и сигаретах.
Запивая черным напитком первую затяжку, он прикинул, есть ли у него на сегодня важные дела, и решил, что нет. Во-первых, все газеты и журналы недели две будут писать только о президенте Кеннеди. А во-вторых, у него самого не было на примете ничего достойного его пера. К тому же в субботу и воскресенье людей на работе не застанешь, а дома их тревожить не стоит – они этого не любят. Недавно он закончил серию статей о проникновении австрийских, французских и итальянских гангстеров к золотому дну Реепербана – улицы ночных клубов, притонов и разврата длиной в полмили, – но деньги за них не получил. Со временем ему заплатят, а на сегодня он обеспечен. Ведь, согласно пришедшему из банка три дня назад отчету, у Миллера пять тысяч марок, а этого пока хватит.
– Ленив ты, братец, – сказал Петер своему отражению в одной из до блеска отполированных Зиги сковородок, споласкивая с помощью указательного пальца чашку, – вот в чем твоя беда.
Десять лет назад, в конце армейской службы, офицер, увольнявший его в запас, спросил, кем он хочет быть. «Богатым бездельником», – ответил Миллер. В двадцать девять лет он им не стал и вряд ли когда-нибудь станет, но такое желание все еще казалось ему вполне разумным.
Петер унес приемник в ванную и закрыл дверь, чтобы не разбудить Зиги. «Гвоздем» радиопередачи был арест убийцы президента. Как и предполагал Миллер, ни о чем, кроме покушения на Кеннеди, в мире не говорили.
Петер обтерся, вернулся в кухню и приготовил еще кофе, на этот раз две чашки. Перенес их в спальню, поставил на ночной столик, скинул банный халат и сел на одеяло рядом с Зиги, чьи пушистые светлые волосы рассыпались по подушке.
Ей было двадцать два года, в школе она занималась гимнастикой и, по собственным словам, могла бы стать олимпийской чемпионкой, если бы её бюст не разросся так, что не держался ни в одном спортивном костюме. После школы она устроилась учительницей физкультуры в женской гимназии. Через год Зиги стала стриптизершей в Гамбурге по одной простой причине: так она зарабатывала впятеро больше, чем в гимназии.
Несмотря на то, что Зиги каждый вечер раздевалась на виду всего кабаре, она очень стеснялась любого пошлого слова о ее теле.
– Дело в том, – откровенно призналась она однажды изумленному Миллеру, – что на сцене я ничего не вижу из-за света прожекторов, вот и не смущаюсь. Если бы я увидела всех, кто на меня смотрит, то тут же убежала бы за кулисы.
Однако это не мешало ей, одевшись, садиться за столик и ждать, не пригласит ли ее кто-нибудь из завсегдатаев на стаканчик вина. В кабаре разрешалось только шампанское в пол-литровых, а чаще в литровых бутылках. На нем Зиги зарабатывала пятнадцать процентов комиссионных. Почти все без исключения посетители, приглашавшие ее на шампанское, рассчитывали не только зачарованно поглазеть на глубокое ущелье между ее грудями, но – увы! – Зиги была приветлива и отзывчива, к волокитам из ночного клуба относилась, скорее, сочувственно, без презрительного высокомерия, которое другие танцовщицы прятали за наклеенными улыбками.
– Бедняжки, – как-то сказала она Миллеру, – им не хватает только хорошей жены и домашнего очага.
– Что значит – бедняжки?! – вспылил Миллер. – Они старые грязные мерзавцы, у которых денег куры не клюют.
– Ну, они были бы другими, если бы о них кто-нибудь заботился, – парировала Зиги с непробиваемой женской логикой.
Миллер встретил ее случайно в баре «Мадам Кокетт», что рядом с кафе «Кнезе» на Реепербане. Он заглянул туда поболтать и выпить с владельцем, старым другом. Зиги – рослая (выше 170 сантиметров), с подходящей фигурой, которая девушку пониже только обезобразила бы, – раздевалась под музыку привычно, якобы чувственно, с подобающим «постельным» выражением лица. Миллер видел подобное не раз, поэтому потягивал пиво совершенно равнодушно.
Но когда она сняла бюстгальтер, обалдел даже он, стакан застыл у него в руках на полпути ко рту. Владелец кабаре насмешливо оглядел Петера.
– Ничего фигурка, а? – спросил он.
Миллеру пришлось признаться, что по сравнению с ней лучшие девушки месяца из журнала «Плейбой» казались досками. А мышцы Зиги были такие крепкие, что ее бюст выпирал вперед и вверх без всякой поддержки.
В конце номера, когда зал зааплодировал, девушка сбросила маску профессиональной танцовщицы, застенчиво и даже стыдливо поклонилась зрителям, подарила им широкую, простоватую улыбку, стала похожа на не совсем выдрессированную собачку, которая вопреки ожиданиям только что принесла сбитую куропатку.
И Миллера подкупили не танец и не фигура, а именно эта улыбка. Он попросил узнать, не хочет ли Зиги выпить с ним, и за ней послали. Миллер сидел за одним столиком с хозяином, поэтому Зиги отказалась от шампанского, попросила джин с тоником. К удивлению Миллера, с ней оказалось очень легко беседовать, и он вызвался отвезти ее домой после закрытия клуба.
Она согласилась, но с очевидными оговорками. Миллер решил действовать хладнокровно и не домогался ее в тот вечер. Дело было ранней весной, Зиги вышла из кабаре в самом заурядном байковом пальто. Миллер подумал, что она надела его нарочно.
Они поговорили за чашкой кофе, Зиги оттаяла и весело болтала. Петер узнал, что ей нравится поп-музыка, искусство, она любит гулять по набережной Альстера, содержать дом и возиться с детьми. Потом, раз в неделю, в ее выходной, они стали встречаться, ходили в кино или ресторан, но вместе не спали.
Через три месяца Миллер все-таки положил ее к себе в постель, а потом предложил переехать к нему. Зиги, которая серьезно относилась к важным событиям своей жизни, уже решила, что любит Петера и выйдет за него замуж, оставалось решить только одно: как добиться Миллера – тем, что не спать с ним, или наоборот. Заметив, что ему, если захочется, ничего не стоит положить на вторую половину матраса любую другую девушку, Зиги решила переехать к Петеру и облегчить ему жизнь настолько, чтобы он захотел на ней жениться. К концу ноября они уже полгода жили вместе.
Даже почти не привыкший к дому Миллер вынужден был признать, что она хорошо управляется с хозяйством и занимается любовью со здоровым, энергичным наслаждением. Зиги никогда не говорила о замужестве прямо, но частенько на него намекала. Миллер притворялся, будто не замечает. Прогуливаясь под солнцем по берегу озера Альстер, она вдруг заговаривала с каким-нибудь малышом под благосклонными взглядами мам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Запивая черным напитком первую затяжку, он прикинул, есть ли у него на сегодня важные дела, и решил, что нет. Во-первых, все газеты и журналы недели две будут писать только о президенте Кеннеди. А во-вторых, у него самого не было на примете ничего достойного его пера. К тому же в субботу и воскресенье людей на работе не застанешь, а дома их тревожить не стоит – они этого не любят. Недавно он закончил серию статей о проникновении австрийских, французских и итальянских гангстеров к золотому дну Реепербана – улицы ночных клубов, притонов и разврата длиной в полмили, – но деньги за них не получил. Со временем ему заплатят, а на сегодня он обеспечен. Ведь, согласно пришедшему из банка три дня назад отчету, у Миллера пять тысяч марок, а этого пока хватит.
– Ленив ты, братец, – сказал Петер своему отражению в одной из до блеска отполированных Зиги сковородок, споласкивая с помощью указательного пальца чашку, – вот в чем твоя беда.
Десять лет назад, в конце армейской службы, офицер, увольнявший его в запас, спросил, кем он хочет быть. «Богатым бездельником», – ответил Миллер. В двадцать девять лет он им не стал и вряд ли когда-нибудь станет, но такое желание все еще казалось ему вполне разумным.
Петер унес приемник в ванную и закрыл дверь, чтобы не разбудить Зиги. «Гвоздем» радиопередачи был арест убийцы президента. Как и предполагал Миллер, ни о чем, кроме покушения на Кеннеди, в мире не говорили.
Петер обтерся, вернулся в кухню и приготовил еще кофе, на этот раз две чашки. Перенес их в спальню, поставил на ночной столик, скинул банный халат и сел на одеяло рядом с Зиги, чьи пушистые светлые волосы рассыпались по подушке.
Ей было двадцать два года, в школе она занималась гимнастикой и, по собственным словам, могла бы стать олимпийской чемпионкой, если бы её бюст не разросся так, что не держался ни в одном спортивном костюме. После школы она устроилась учительницей физкультуры в женской гимназии. Через год Зиги стала стриптизершей в Гамбурге по одной простой причине: так она зарабатывала впятеро больше, чем в гимназии.
Несмотря на то, что Зиги каждый вечер раздевалась на виду всего кабаре, она очень стеснялась любого пошлого слова о ее теле.
– Дело в том, – откровенно призналась она однажды изумленному Миллеру, – что на сцене я ничего не вижу из-за света прожекторов, вот и не смущаюсь. Если бы я увидела всех, кто на меня смотрит, то тут же убежала бы за кулисы.
Однако это не мешало ей, одевшись, садиться за столик и ждать, не пригласит ли ее кто-нибудь из завсегдатаев на стаканчик вина. В кабаре разрешалось только шампанское в пол-литровых, а чаще в литровых бутылках. На нем Зиги зарабатывала пятнадцать процентов комиссионных. Почти все без исключения посетители, приглашавшие ее на шампанское, рассчитывали не только зачарованно поглазеть на глубокое ущелье между ее грудями, но – увы! – Зиги была приветлива и отзывчива, к волокитам из ночного клуба относилась, скорее, сочувственно, без презрительного высокомерия, которое другие танцовщицы прятали за наклеенными улыбками.
– Бедняжки, – как-то сказала она Миллеру, – им не хватает только хорошей жены и домашнего очага.
– Что значит – бедняжки?! – вспылил Миллер. – Они старые грязные мерзавцы, у которых денег куры не клюют.
– Ну, они были бы другими, если бы о них кто-нибудь заботился, – парировала Зиги с непробиваемой женской логикой.
Миллер встретил ее случайно в баре «Мадам Кокетт», что рядом с кафе «Кнезе» на Реепербане. Он заглянул туда поболтать и выпить с владельцем, старым другом. Зиги – рослая (выше 170 сантиметров), с подходящей фигурой, которая девушку пониже только обезобразила бы, – раздевалась под музыку привычно, якобы чувственно, с подобающим «постельным» выражением лица. Миллер видел подобное не раз, поэтому потягивал пиво совершенно равнодушно.
Но когда она сняла бюстгальтер, обалдел даже он, стакан застыл у него в руках на полпути ко рту. Владелец кабаре насмешливо оглядел Петера.
– Ничего фигурка, а? – спросил он.
Миллеру пришлось признаться, что по сравнению с ней лучшие девушки месяца из журнала «Плейбой» казались досками. А мышцы Зиги были такие крепкие, что ее бюст выпирал вперед и вверх без всякой поддержки.
В конце номера, когда зал зааплодировал, девушка сбросила маску профессиональной танцовщицы, застенчиво и даже стыдливо поклонилась зрителям, подарила им широкую, простоватую улыбку, стала похожа на не совсем выдрессированную собачку, которая вопреки ожиданиям только что принесла сбитую куропатку.
И Миллера подкупили не танец и не фигура, а именно эта улыбка. Он попросил узнать, не хочет ли Зиги выпить с ним, и за ней послали. Миллер сидел за одним столиком с хозяином, поэтому Зиги отказалась от шампанского, попросила джин с тоником. К удивлению Миллера, с ней оказалось очень легко беседовать, и он вызвался отвезти ее домой после закрытия клуба.
Она согласилась, но с очевидными оговорками. Миллер решил действовать хладнокровно и не домогался ее в тот вечер. Дело было ранней весной, Зиги вышла из кабаре в самом заурядном байковом пальто. Миллер подумал, что она надела его нарочно.
Они поговорили за чашкой кофе, Зиги оттаяла и весело болтала. Петер узнал, что ей нравится поп-музыка, искусство, она любит гулять по набережной Альстера, содержать дом и возиться с детьми. Потом, раз в неделю, в ее выходной, они стали встречаться, ходили в кино или ресторан, но вместе не спали.
Через три месяца Миллер все-таки положил ее к себе в постель, а потом предложил переехать к нему. Зиги, которая серьезно относилась к важным событиям своей жизни, уже решила, что любит Петера и выйдет за него замуж, оставалось решить только одно: как добиться Миллера – тем, что не спать с ним, или наоборот. Заметив, что ему, если захочется, ничего не стоит положить на вторую половину матраса любую другую девушку, Зиги решила переехать к Петеру и облегчить ему жизнь настолько, чтобы он захотел на ней жениться. К концу ноября они уже полгода жили вместе.
Даже почти не привыкший к дому Миллер вынужден был признать, что она хорошо управляется с хозяйством и занимается любовью со здоровым, энергичным наслаждением. Зиги никогда не говорила о замужестве прямо, но частенько на него намекала. Миллер притворялся, будто не замечает. Прогуливаясь под солнцем по берегу озера Альстер, она вдруг заговаривала с каким-нибудь малышом под благосклонными взглядами мам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71