и почти обнаженные помощницы с застывшими, уверенными улыбками на лицах.
Зато вид зрителей, присутствующих в студии, вызывал у Стивена припадки исступленной мизантропии. Его раздражало их желание по-собачьи преданно угождать ведущему и радостно принимать его похвалы; их готовность по команде аплодировать, разражаться приветственными криками и махать пластиковыми плакатами с лозунгами своего шоу; их податливость манипуляциям ведущего, по мановению которого они то ревели от хохота, то замолкали, то, в следующую минуту, делались серьезными; их игривость, легко переходившая в сентиментальность и даже ностальгию; их смущение, которое вскоре опять сменялось радостным возбуждением. Студийные прожектора, направленные в зал, высвечивали лица взрослых, родителей, работников, но их широко открытые глаза и рты принадлежали детям, наблюдающим за пассами фокусника на вечеринке. Их охватывало что-то вроде религиозного благоговения, когда ведущий нисходил до разговоров в зале, обращаясь по именам, раздавая упреки и расточая похвалы. Она достаточно дает тебе, Генри? Еды, я хотел сказать. Так как? Дает? Что же ты, говори. Так тебе достаточно? И вот он, Генри, седовласый человек в двухфокусных очках, который, надень он костюм получше, вполне сошел бы за главу государства, хихикает и многозна и-тельно смотрит на жену, а затем вдруг прячет лицо в ладонях, пока вокруг него все смеются и аплодируют. Удивительно ли, что миром правят идиоты вот с такими расслабленными душами, собравшиеся у избирательных урн, вот этот обычный «народ» (слово, по многу раз употребляемое ведущими), эти дети, которым нужно так мало – лишь бы им говорили, когда смеяться? Стивен нервно запрокидывал бутылку и тянул виски прямо из горлышка, готовый лишить избирательных прав всех и каждого. Больше того, ему хотелось, чтобы их наказали, громко выпороли, нет, даже подвергли пытке. Как посмели они быть детьми! Он – терпеливый, разумный человек – не возражал, чтобы ему объяснили, какой цели служат эти люди и почему им разрешено длить свое существование.
Стивен про себя называл эти шоу – эту демократическую порнографию – развлекательно-отупляющими. Однако всякий раз, когда веселье достигало своего апогея, он вспоминал внезапно, как его собственные родители вместе с сестрой матери Филидой, ее мужем Фрэнком и их взрослой дочерью Трейси однажды сидели в числе прочей публики в одной из таких студий и остались очень довольны. Каждому из них на прощание достался медальон с изображением профиля ведущего программы в обрамлении лавровых листьев, словно у императора, с одной стороны, и пары рук, соединенных в крепком дружеском рукопожатии, – с другой.
Когда передача заканчивалась, пора было подниматься, чтобы вылить воду, собравшуюся в ведерке для льда, и сходить на кухню, чтобы приготовить сэндвич, или налить еще виски, или просто постоять перед открытым окном, глядя сверху на потоп, бегущий по улице. В эти минуты Стивен в очередной раз перебирал в голове список своих немногочисленных забот, а когда уставал, то мог снова вернуться к телевизору. Долгим каникулам, на которые разъехался подкомитет Парментера, предстояло продлиться еще месяц, и Стивен с раздражением обнаружил, что ему не хватает привычных еженедельных заседаний и той упорядоченности, которую они вносили в его мысли. Его беспокоило также, что Джулия совсем не подает о себе вестей и что сам он не может заставить себя написать ей, просто так, без обиды. Хотя Стивен твердо решил съездить к родителям еще раз, он так и не сделал этого. О Чарльзе он вообще не мог думать без раздражения. Но больше всего его мысли были заняты днем рождения Кейт. Где бы она ни была, на следующей неделе ей исполнится шесть лет.
Все эти дни его томило желание зайти в магазин игрушек, расположенный в десяти минутах ходьбы от его квартиры. Сама мысль об этом была смехотворной. В ней заключалась пародия на чувство утраты. От наигранного пафоса этой идеи Стивен вслух издавал громкие стоны. Это было бы актерством, претензией на сумасшествие, которого у него в действительности не было. Но желание росло. Он мог бы прогуляться в сторону магазина, мог бы помечтать о том, что именно купить. Это было глупо, это было слабостью, это причинило бы ему ненужную боль. Но желание продолжало расти, и однажды утром, оказавшись в газетном киоске, Стивен взял с полки рулон цветной оберточной бумаги и протянул его продавцу прежде, чем успел передумать. Купить игрушку значило бы свести на нет двухлетние усилия смириться с неизбежным, войти в противоречие со здравым смыслом, поддаться безволию, поступить во вред себе и проявить слабость, прежде всего именно слабость. Только слабый человек путает мир, в котором живет, с миром, в котором ему хотелось бы жить. Не сдавайся, твердил себе Стивен, держись. Выбрось оберточную бумагу, не уступай фантазиям, не заходи слишком далеко. Обратного пути может и не быть. И он не шел в магазин, но и не мог избавиться от искушения.
От одиночества он сделался мелочно суеверным и приучился придавать повседневным событиям магический смысл. Суеверия стали рутинной составляющей его быта, и в постоянной тишине наедине с самим собой он привык следовать им неукоснительно. Так, он всегда начинал бриться с левой стороны лица; выдавив из тюбика зубную пасту, обязательно возвращал на место колпачок и лишь после этого принимался чистить зубы; спускал воду в туалете левой рукой, хотя это было и неудобно; а в последнее время, вставая с постели, старательно следил за тем, чтобы поставить обе ноги на пол одновременно. Именно благодаря суеверному мышлению посещение магазина игрушек обрело наконец рациональный смысл.
Прежде всего, этим жестом он выразил бы свою веру в непрерывное существование дочери. Раз она точно не будет праздновать этот день, его действия послужат доказательством ее прошлой жизни и наследных прав, подлинным свидетельством ее рождения – он представлял себе, какой лжи ей нагородят об этом в будущем. Соблюдение таинства, возможно, поможет ослабить непознаваемые путы времени и случая, вызвать к жизни магические силы, связанные с датами рождения, и расставить в необходимой последовательности события, которые иначе могут и не сойтись. Купив подарок, он докажет, что еще не сломлен, что еще способен к непредсказуемым и острым поступкам. Это будет дар радости, а не печали, сумасбродство любящего отца. Он придет домой, завернет подарок в бумагу, и пусть это будет знаком – или вызовом – судьбе: посмотри, я принес выкуп, отдай мне дочь. Если этот шаг причинит ему боль – что ж, боль тоже пойдет в дело, послужит его жертвоприношению. Раз он исчерпал все материальные возможности, обшаривая улицы, печатая объявления в местных газетах с посулами щедрой награды за информацию, развешивая увеличенные фотографии на автобусных остановках и на стенах домов, то не стоит ли теперь обратиться к миру символического и сверхъестественного, чтобы соединить свои усилия с теми неведомыми силами, которые имеют дело с вероятностью, которые распределяют атомы, делая твердые тела твердыми, и воплощают все физические события, в итоге предопределяя каждую персональную судьбу?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
Зато вид зрителей, присутствующих в студии, вызывал у Стивена припадки исступленной мизантропии. Его раздражало их желание по-собачьи преданно угождать ведущему и радостно принимать его похвалы; их готовность по команде аплодировать, разражаться приветственными криками и махать пластиковыми плакатами с лозунгами своего шоу; их податливость манипуляциям ведущего, по мановению которого они то ревели от хохота, то замолкали, то, в следующую минуту, делались серьезными; их игривость, легко переходившая в сентиментальность и даже ностальгию; их смущение, которое вскоре опять сменялось радостным возбуждением. Студийные прожектора, направленные в зал, высвечивали лица взрослых, родителей, работников, но их широко открытые глаза и рты принадлежали детям, наблюдающим за пассами фокусника на вечеринке. Их охватывало что-то вроде религиозного благоговения, когда ведущий нисходил до разговоров в зале, обращаясь по именам, раздавая упреки и расточая похвалы. Она достаточно дает тебе, Генри? Еды, я хотел сказать. Так как? Дает? Что же ты, говори. Так тебе достаточно? И вот он, Генри, седовласый человек в двухфокусных очках, который, надень он костюм получше, вполне сошел бы за главу государства, хихикает и многозна и-тельно смотрит на жену, а затем вдруг прячет лицо в ладонях, пока вокруг него все смеются и аплодируют. Удивительно ли, что миром правят идиоты вот с такими расслабленными душами, собравшиеся у избирательных урн, вот этот обычный «народ» (слово, по многу раз употребляемое ведущими), эти дети, которым нужно так мало – лишь бы им говорили, когда смеяться? Стивен нервно запрокидывал бутылку и тянул виски прямо из горлышка, готовый лишить избирательных прав всех и каждого. Больше того, ему хотелось, чтобы их наказали, громко выпороли, нет, даже подвергли пытке. Как посмели они быть детьми! Он – терпеливый, разумный человек – не возражал, чтобы ему объяснили, какой цели служат эти люди и почему им разрешено длить свое существование.
Стивен про себя называл эти шоу – эту демократическую порнографию – развлекательно-отупляющими. Однако всякий раз, когда веселье достигало своего апогея, он вспоминал внезапно, как его собственные родители вместе с сестрой матери Филидой, ее мужем Фрэнком и их взрослой дочерью Трейси однажды сидели в числе прочей публики в одной из таких студий и остались очень довольны. Каждому из них на прощание достался медальон с изображением профиля ведущего программы в обрамлении лавровых листьев, словно у императора, с одной стороны, и пары рук, соединенных в крепком дружеском рукопожатии, – с другой.
Когда передача заканчивалась, пора было подниматься, чтобы вылить воду, собравшуюся в ведерке для льда, и сходить на кухню, чтобы приготовить сэндвич, или налить еще виски, или просто постоять перед открытым окном, глядя сверху на потоп, бегущий по улице. В эти минуты Стивен в очередной раз перебирал в голове список своих немногочисленных забот, а когда уставал, то мог снова вернуться к телевизору. Долгим каникулам, на которые разъехался подкомитет Парментера, предстояло продлиться еще месяц, и Стивен с раздражением обнаружил, что ему не хватает привычных еженедельных заседаний и той упорядоченности, которую они вносили в его мысли. Его беспокоило также, что Джулия совсем не подает о себе вестей и что сам он не может заставить себя написать ей, просто так, без обиды. Хотя Стивен твердо решил съездить к родителям еще раз, он так и не сделал этого. О Чарльзе он вообще не мог думать без раздражения. Но больше всего его мысли были заняты днем рождения Кейт. Где бы она ни была, на следующей неделе ей исполнится шесть лет.
Все эти дни его томило желание зайти в магазин игрушек, расположенный в десяти минутах ходьбы от его квартиры. Сама мысль об этом была смехотворной. В ней заключалась пародия на чувство утраты. От наигранного пафоса этой идеи Стивен вслух издавал громкие стоны. Это было бы актерством, претензией на сумасшествие, которого у него в действительности не было. Но желание росло. Он мог бы прогуляться в сторону магазина, мог бы помечтать о том, что именно купить. Это было глупо, это было слабостью, это причинило бы ему ненужную боль. Но желание продолжало расти, и однажды утром, оказавшись в газетном киоске, Стивен взял с полки рулон цветной оберточной бумаги и протянул его продавцу прежде, чем успел передумать. Купить игрушку значило бы свести на нет двухлетние усилия смириться с неизбежным, войти в противоречие со здравым смыслом, поддаться безволию, поступить во вред себе и проявить слабость, прежде всего именно слабость. Только слабый человек путает мир, в котором живет, с миром, в котором ему хотелось бы жить. Не сдавайся, твердил себе Стивен, держись. Выбрось оберточную бумагу, не уступай фантазиям, не заходи слишком далеко. Обратного пути может и не быть. И он не шел в магазин, но и не мог избавиться от искушения.
От одиночества он сделался мелочно суеверным и приучился придавать повседневным событиям магический смысл. Суеверия стали рутинной составляющей его быта, и в постоянной тишине наедине с самим собой он привык следовать им неукоснительно. Так, он всегда начинал бриться с левой стороны лица; выдавив из тюбика зубную пасту, обязательно возвращал на место колпачок и лишь после этого принимался чистить зубы; спускал воду в туалете левой рукой, хотя это было и неудобно; а в последнее время, вставая с постели, старательно следил за тем, чтобы поставить обе ноги на пол одновременно. Именно благодаря суеверному мышлению посещение магазина игрушек обрело наконец рациональный смысл.
Прежде всего, этим жестом он выразил бы свою веру в непрерывное существование дочери. Раз она точно не будет праздновать этот день, его действия послужат доказательством ее прошлой жизни и наследных прав, подлинным свидетельством ее рождения – он представлял себе, какой лжи ей нагородят об этом в будущем. Соблюдение таинства, возможно, поможет ослабить непознаваемые путы времени и случая, вызвать к жизни магические силы, связанные с датами рождения, и расставить в необходимой последовательности события, которые иначе могут и не сойтись. Купив подарок, он докажет, что еще не сломлен, что еще способен к непредсказуемым и острым поступкам. Это будет дар радости, а не печали, сумасбродство любящего отца. Он придет домой, завернет подарок в бумагу, и пусть это будет знаком – или вызовом – судьбе: посмотри, я принес выкуп, отдай мне дочь. Если этот шаг причинит ему боль – что ж, боль тоже пойдет в дело, послужит его жертвоприношению. Раз он исчерпал все материальные возможности, обшаривая улицы, печатая объявления в местных газетах с посулами щедрой награды за информацию, развешивая увеличенные фотографии на автобусных остановках и на стенах домов, то не стоит ли теперь обратиться к миру символического и сверхъестественного, чтобы соединить свои усилия с теми неведомыми силами, которые имеют дело с вероятностью, которые распределяют атомы, делая твердые тела твердыми, и воплощают все физические события, в итоге предопределяя каждую персональную судьбу?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79