За кротость его прозвали Голубем.
По вечерам он давал концерты в ресторанах. В ход шла не только губная гармошка. Когда требовалось, он играл на скрипке, цитре и даже показывал карточные фокусы. Никто не слышал, чтобы он когда-нибудь ругался. Даже с четырнадцатилетним мальчишкой-разносчиком он разговаривал так вежливо, словно тот был ровня самым отпетым из завсегдатаев. Неизменно он был чисто выбрит, а в день рождения Мими, подавальщицы в забегаловке «Мастер поножовщины», посылал ей цветы.
Ревнивые ночные рыцари не однажды пытались его прирезать, и у них были на то основания. Тогда он, словно заботливый отец, самолично дотаскивал их до ближайшего врача.
Таким был Голубь.
Ни рулевой, которого звали Алек Рваный, ни такелажник не знали этих обстоятельств, что само по себе еще не было бедой, но два моряка привели в ресторан приглянувшуюся им толстуху Иветту, которая, хотя весила восемьдесят кило, личико имела совершенно кукольное. Иветта с воодушевлением хлопала Голубю. Одно это уже было рулевому не по нраву. А немного погодя толстуха Иветта с непередаваемым бесстыдством взяла у такелажника пять франков и бросила их этому бродячему комедианту.
— Эй! Шут гороховый! Верни пять франков! — сказал такелажник, выйдя на середину зала.
К его величайшему изумлению, артист отдал монету.
— Как вам угодно, любезнейший. Только не нервничайте, а то моего кузена вот так когда-то хватил удар. Бедняга владел мелочной лавкой в Меце.
— Ах, ты еще издеваться?! Получай!…
Остальное вы знаете.
Теперь они вместе выпивали за столиком в углу, и рулевого не раздражало даже то, что толстуха Иветта (у которой было совершенно кукольное личико) не сводила с Голубя глаз.
— Просто удивительно, — сказал рулевой, окуная время от времени свой распухший до размеров хобота нос в стакан с водой, — что ты выбрал такое паскудное ремесло. Перед, человеком с твоими кулаками все дороги открыты.
Такелажник согласно кивал: он мог бы засвидетельствовать это под присягой.
— Отличное ремесло, — защищался Голубь, — пение и танцы в наши дни хорошая профессия.
— Твое место в море! В море! Ты никогда не думал стать моряком?
Голубь погрустнел.
— Уже был.
— Вот и прекрасно! Можешь наняться на «Бригитту», если ты нам подойдешь. Документы есть?
— Нет.
— Тогда подойдешь. Хочешь плавать с нами?
Неожиданно вмешалась Иветта:
— Не соглашайтесь, господин Голубь! «Бригитта» скоро потонет. Старая, разбитая посудина. Я вам честно скажу, пусть господа матросы меня простят, на нее нанимаются одни только головорезы.
— Не слушай Иветту. «Бригитта» отличное судно, — неуверенно возразил рулевой.
Иветта побледнела от негодования.
— Это вы мне говорите? Мне толкуете, каким должно быть судно, когда я двадцать лет вожу дружбу с моряками всего мира? А я говорю, что «Бригитта» пойдет ко дну, у неё весь остов прогнил и посадка на полдюйма ниже ватерлинии.
— Это правда, — признал рулевой, -но в конце концов ведь не ради спокойной старости люди выходят в море. Так идешь с нами, Голубь, или не идешь?
— Неужели это действительно столь опасно? — задумчиво спросил Голубь.
Рулевой вздохнул и пожал плечами.
— Поскольку среди нас присутствует нежная покровительница моряков, скажу правду: первый приз «Бригитта» не возьмет. Будь у тебя семья, я б и уговаривать не стал.
— Спасибо. Поскольку у меня есть семья, я принимаю ваше предложение и поступаю на «Бригитту».
— А у тебя точно нет документов?
— Ни одной бумажки.
— Это ещё надо будет доказать. Наш капитан — человек старомодный, некоторые принципы для него святы. Пошли.
— Не ходите, господин Голубь! — запричитала Иветта, словно оплакивала супруга, и ее совершенно кукольное личико сморщилось в печальную гримасу. — Не ходите, господин Голубь, я всегда с радостью одолжу вам пять — десять франков…
— Спасибо за предоставленный кредит, но я не могу им воспользоваться, Эй! Жанетта! Стакан рому и букет цветов за мой счет для прекрасной дамы… Целую ручки,сударыня.
Они ушли. Но и на улице продолжали слышаться стенания Иветты:
— Не ходите, господин Голубь…
Глава вторая

1
Однако господин Голубь пошел.
Достаточно было издали бросить взгляд на "Бригитту», чтобы понять: Иветта не преувеличивала. На этом суденышке опасно отправляться даже на короткую прогулку. А ему предстояло в течение многих месяцев бороздить морские просторы. Час спустя Голубь обо всем договорился с капитаном. Через четыре дня они отплывают в Гавану и по Панамскому каналу выходят в Тихий океан. Вернутся в лучшем случае через год.
— Скажи, — спросил такелажник, когда они опять сошли на берег, — почему ты сразу же согласился, как только услышал, что плавать на нашем судне опасно? Ты что, смерти ищешь?
— Ни в коем случае! — немного испуганно воскликнул Голубь. — Просто люблю рисковать.
Ого! Надо быть осторожнее, подумал он. В одном из кафе он написал матери и сестре письмо. Его вдовая мать и четырнадцатилетняя сестра Анетта жили в богатом квартале Парижа, в заложенном-перезаложенном фамильном особняке. Их светские знакомые даже и не подозревали, что молодой Аренкур поет в трактирах Марселя и именно из его заработков черпаются средства на скромное содержание всеми уважаемого, изысканного аристократического дома.
Аренкур был воспитанником морской академии. Его и там любили, поскольку некоторые люди словно для того и рождаются на свет, чтобы их любили все. Однако такие мрачные субъекты, как морской инспектор маркиз Лотон Траси, непреклонно противятся любому обаянию. Лотон Траси в полном одиночестве жил на своем винограднике в окрестностях Лиона и по временам на несколько дней появлялся в академии или на учебном судне, чтобы, грозя костлявым пальцем и сурово хмуря на морщинистом высохшем личике мохнатые брови, читать нотации.
Кадеты жили из-за него в постоянном страхе. Преподаватели тоже не питали к нему особой любви. Однако благодаря высоким семейным связям он мог не сомневаться, что последний миг застанет его на каком-нибудь торжественном параде, а не на заслуженном отдыхе. То, что вышло иначе, заслуга Аренкура, которого инспектор после учебных маневров лишил очередного повышения в звании.
В тот день Аренкур весело заявил в спальне:
— Старик Траси не оправдал моего доверия. Я его увольняю в отставку.
— Дурак ты, — рассудил один из кадетов, и не без основания.
— Спорим на серебряную зажигалку, что до следующих экзаменов дедулю отправят на пенсию?
— Спорим.
Аренкур выиграл зажигалку, но распрощался с карьерой. Увольнение в отставку главного морского инспектора произошло при довольно печальных обстоятельствах. Во время первой мировой войны союзники обоюдно отметили в дружественных армиях некоторых офицеров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50