В первых рядах стояли молящиеся. Они повторяли стихи из Корана и верили, что аллах смотрит на них с неба. Дальше стояли зрители, обыкновенные зрители всякого зрелища, будь то цирк, зверинец или явление Мехди. В общем, ничего исключительного, ничего подчеркивающего значительность и важность минуты не было. Просто молящиеся и просто толпа. Ничто не предвещало того, что через несколько минут толпа падет ниц, потрясенная чудовищными событиями. И человек на ковре молился так же, как молятся обычно в любой мечети.
Я огляделся еще раз. Нет, не все было по-будничному. Я увидел глаза моей матери. Я увидел калек, стоявших в толпе. Этих людей сюда привело отчаяние и безрассудная надежда. Они смотрели на молящегося, на палатку, на ковры, они ждали чудес, чудес во что бы то ни стало.
Кто-то тронул меня за рукав.
Бостан, пробравшийся сквозь толпу, стоял рядом со мной.
— Спорю на рубль, — сказал он шепотом, — что калеки сейчас будут бить Мехди. Я уж думаю, не удрал ли наш мулла, что-то его не видно.
В это время раздвинулись занавески, и из палатки вышел мулла. Я никогда не думал, что люди могут так меняться. В нем ничего не было от того хитрого, жуликоватого человека, которого мы с Бостаном так хорошо знали. Он был важен и медлителен. Он шел спокойно, не торопясь, не глядя на толпу, и даже его дрянная рыжая бороденка выглядела почтенной, торжественной бородой.
Он поднял руки кверху и отчетливым, громким голосом, разнесшимся далеко над толпой, сказал:
— Во имя бога милостивого и милосердного.
И многие из толпы повторили эти слова. Мулла заговорил снова:
— Приближается время, когда люди отдадут отчет, хотя бы они, погруженные в беспечность, и отвратились.
Стих еще повторяли в задних рядах, а мулла уже начал новый:
— Всякая душа изведает смерть. Мы испытываем все злом и добром, и вы будете приведены к нам.
И так стих за стихом говорил он, обращаясь к толпе, и усерднее всех повторяли его слова калеки, ожидавшие чуда.
— Настал долгожданный час, — сказал мулла. — Аллах посылает меня к вам — двенадцатого своего имама. Я чувствую в себе великую силу вести за собой правоверных. Приближается время, когда люди отдадут отчет перед своим небесным отцом. Они, погруженные в беспечность, отвратились от него.
Шепот прошел по толпе и не успел заглохнуть, как мать моя вышла вперед, ведя за руку отчима. Она обратилась к мулле, и, пока она говорила, толпа все время шумела и двигалась. Это проталкивались вперед слепые, глухие, хромые, и здоровые пропускали их, понимая, что сейчас минута калек.
— Мехди! — сказала мать. — Я верю тебе, что ты действительно Мехди, богом на путь поставленный. Я, несчастная женщина, обращаюсь к тебе. Вот мой муж Сулейман. Он от рождения глух и нем. Дай нам знак своей святости. Исцели его.
Отовсюду из толпы, стоявшей вокруг палатки, выходили на костылях, ползли, тряся головами, тянулись к палатке увечные. Они протягивали руки к мулле, показывали ему пустые глазницы, немые рты, больные ноги и повторяли:
— Мехди, богом на путь поставленный, исцели нас!
Мулла молчал. Он бормотал про себя стихи из Корана и то припадал к земле, то, выпрямившись, простирал руки к небу. Тогда мать сделала еще шаг вперед.
— Я прошу чуда, Мехди, — сказала она. — Я прошу чуда, чтобы узнать, истину ли ты говоришь нам.
Слово, сказанное матерью, подхватили калеки.
— Чуда, чуда, — говорили они и тянули руки к святому, и за ними толпа повторяла: «Чуда! Чуда!» И старики и старухи, любопытные по природе, с горевшими в ожидании необыкновенного глазами, повторяли: «Чуда! Чуда! Мы просим чуда, Мехди!»
Тогда мулла встал. Он оглядел толпу и начал говорить громким размеренным голосом:
— Они говорят: мы не поверим тебе, если ты не произведешь из земли источник живой воды или если не приведешь бога и ангелов, как поручителей твоих слов. Скажи им: веруйте или не веруйте, все равно. Кому дано познание прежде, те простираются и падают ниц.
Он замолчал. Наступила тишина, и с удивительной отчетливостью в тишине этой прозвучал голос:
— Хитришь, рыжебородый, снова хитришь!
Я обернулся. Мамед стоял впереди толпы, стуча своей палкой о камень. Как он пробрался сюда, как провели старика к палатке имама его незрячие глаза, — я не мог понять.
— Что вы стоите здесь, глупые люди? — кричал он. — Вы снова пришли слушать детские сказки? Имам — лжец! Я, слепой корзинщик Мамед, которого знают живущие в Новом городе, объявляю это перед народом. Вот он снова приводит лживые объяснения своего бессилия. Что он даст нам? Слова! Я не верю словам. Я не верю этому жулику. И я знаю, что бога, от имени которого он говорит, — нет. А если он хочет разубедить меня в этом, пусть он даст мне глаза.
— Если мулла попробует увильнуть, — восторженно шепнул мне на ухо Бостан, — его поколотят. Здесь есть горячие парни.
Я не слушал его. Я смотрел на муллу. Медленно он протянул руку к слепому.
— Проведите его ко мне.
Тогда человек, молившийся на ковре до появления муллы, вышел вперед и за руку подвел Мамеда к мулле.
Мулла опустился на подушки, а Мамед стоял перед ним, и, мне было хорошо видно, лицо у него подергивалось от ярости и волнения. Но человек набросил ему на голову платок, и странно выглядела худая, высокая фигура слепого с головой, закутанной белой тканью.
— Прежде чем убить неверного, надо трижды пытаться обратить его, — сказал мулла. — Бог явит тебе свое величие. Во имя бога милостивого и милосердного! Скажи: бог един. Скажи: я ищу прибежища у господа дневного рассвета. Скажи: я ищу прибежища у господа людей.
Он долго еще читал стихи из Корана, и толпа молчала, и неподвижно стоял слепой. Тогда мулла плюнул вправо и влево и громко сказал:
— Прославляй бога, возвещая его величие!
Он встал и сдернул платок с головы слепого. Теперь, заново переживая события, я прежде всего вспоминаю ту удивительнейшую тишину, которая тянулась секунда за секундой и которой не было, казалось, конца. Молчала толпа, воздух был неподвижен и тих, горы обступали нас, высокие, молчаливые горы, а перед нами на ковре стоял неподвижно слепой, и самая его неподвижность, длительное его молчание заставляли предполагать, что случилось что-то огромное, неслыханное, о чем можно только догадываться. Долго тянулось это молчание, а потом в тишине раздался не громкий, но отчетливо слышный звук рыдания. Это рыдал слепой.
Вздох прошел по толпе, тысячи людей перевели дыхание, но тишина еще продолжалась.
Потом слепой медленно повернулся. Я вздрогнул. Передо мной было лицо, давно мне знакомое и в то же время не то, которое я знал. Оно видело! На нем сверкали большие видящие глаза. Он поворачивался, прозревший слепец, он оглядывал людей, горы, небо. Он поворачивался, и по его виду, по его движениям, еще ничего не зная, все, даже стоявшие далеко позади, поняли:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Я огляделся еще раз. Нет, не все было по-будничному. Я увидел глаза моей матери. Я увидел калек, стоявших в толпе. Этих людей сюда привело отчаяние и безрассудная надежда. Они смотрели на молящегося, на палатку, на ковры, они ждали чудес, чудес во что бы то ни стало.
Кто-то тронул меня за рукав.
Бостан, пробравшийся сквозь толпу, стоял рядом со мной.
— Спорю на рубль, — сказал он шепотом, — что калеки сейчас будут бить Мехди. Я уж думаю, не удрал ли наш мулла, что-то его не видно.
В это время раздвинулись занавески, и из палатки вышел мулла. Я никогда не думал, что люди могут так меняться. В нем ничего не было от того хитрого, жуликоватого человека, которого мы с Бостаном так хорошо знали. Он был важен и медлителен. Он шел спокойно, не торопясь, не глядя на толпу, и даже его дрянная рыжая бороденка выглядела почтенной, торжественной бородой.
Он поднял руки кверху и отчетливым, громким голосом, разнесшимся далеко над толпой, сказал:
— Во имя бога милостивого и милосердного.
И многие из толпы повторили эти слова. Мулла заговорил снова:
— Приближается время, когда люди отдадут отчет, хотя бы они, погруженные в беспечность, и отвратились.
Стих еще повторяли в задних рядах, а мулла уже начал новый:
— Всякая душа изведает смерть. Мы испытываем все злом и добром, и вы будете приведены к нам.
И так стих за стихом говорил он, обращаясь к толпе, и усерднее всех повторяли его слова калеки, ожидавшие чуда.
— Настал долгожданный час, — сказал мулла. — Аллах посылает меня к вам — двенадцатого своего имама. Я чувствую в себе великую силу вести за собой правоверных. Приближается время, когда люди отдадут отчет перед своим небесным отцом. Они, погруженные в беспечность, отвратились от него.
Шепот прошел по толпе и не успел заглохнуть, как мать моя вышла вперед, ведя за руку отчима. Она обратилась к мулле, и, пока она говорила, толпа все время шумела и двигалась. Это проталкивались вперед слепые, глухие, хромые, и здоровые пропускали их, понимая, что сейчас минута калек.
— Мехди! — сказала мать. — Я верю тебе, что ты действительно Мехди, богом на путь поставленный. Я, несчастная женщина, обращаюсь к тебе. Вот мой муж Сулейман. Он от рождения глух и нем. Дай нам знак своей святости. Исцели его.
Отовсюду из толпы, стоявшей вокруг палатки, выходили на костылях, ползли, тряся головами, тянулись к палатке увечные. Они протягивали руки к мулле, показывали ему пустые глазницы, немые рты, больные ноги и повторяли:
— Мехди, богом на путь поставленный, исцели нас!
Мулла молчал. Он бормотал про себя стихи из Корана и то припадал к земле, то, выпрямившись, простирал руки к небу. Тогда мать сделала еще шаг вперед.
— Я прошу чуда, Мехди, — сказала она. — Я прошу чуда, чтобы узнать, истину ли ты говоришь нам.
Слово, сказанное матерью, подхватили калеки.
— Чуда, чуда, — говорили они и тянули руки к святому, и за ними толпа повторяла: «Чуда! Чуда!» И старики и старухи, любопытные по природе, с горевшими в ожидании необыкновенного глазами, повторяли: «Чуда! Чуда! Мы просим чуда, Мехди!»
Тогда мулла встал. Он оглядел толпу и начал говорить громким размеренным голосом:
— Они говорят: мы не поверим тебе, если ты не произведешь из земли источник живой воды или если не приведешь бога и ангелов, как поручителей твоих слов. Скажи им: веруйте или не веруйте, все равно. Кому дано познание прежде, те простираются и падают ниц.
Он замолчал. Наступила тишина, и с удивительной отчетливостью в тишине этой прозвучал голос:
— Хитришь, рыжебородый, снова хитришь!
Я обернулся. Мамед стоял впереди толпы, стуча своей палкой о камень. Как он пробрался сюда, как провели старика к палатке имама его незрячие глаза, — я не мог понять.
— Что вы стоите здесь, глупые люди? — кричал он. — Вы снова пришли слушать детские сказки? Имам — лжец! Я, слепой корзинщик Мамед, которого знают живущие в Новом городе, объявляю это перед народом. Вот он снова приводит лживые объяснения своего бессилия. Что он даст нам? Слова! Я не верю словам. Я не верю этому жулику. И я знаю, что бога, от имени которого он говорит, — нет. А если он хочет разубедить меня в этом, пусть он даст мне глаза.
— Если мулла попробует увильнуть, — восторженно шепнул мне на ухо Бостан, — его поколотят. Здесь есть горячие парни.
Я не слушал его. Я смотрел на муллу. Медленно он протянул руку к слепому.
— Проведите его ко мне.
Тогда человек, молившийся на ковре до появления муллы, вышел вперед и за руку подвел Мамеда к мулле.
Мулла опустился на подушки, а Мамед стоял перед ним, и, мне было хорошо видно, лицо у него подергивалось от ярости и волнения. Но человек набросил ему на голову платок, и странно выглядела худая, высокая фигура слепого с головой, закутанной белой тканью.
— Прежде чем убить неверного, надо трижды пытаться обратить его, — сказал мулла. — Бог явит тебе свое величие. Во имя бога милостивого и милосердного! Скажи: бог един. Скажи: я ищу прибежища у господа дневного рассвета. Скажи: я ищу прибежища у господа людей.
Он долго еще читал стихи из Корана, и толпа молчала, и неподвижно стоял слепой. Тогда мулла плюнул вправо и влево и громко сказал:
— Прославляй бога, возвещая его величие!
Он встал и сдернул платок с головы слепого. Теперь, заново переживая события, я прежде всего вспоминаю ту удивительнейшую тишину, которая тянулась секунда за секундой и которой не было, казалось, конца. Молчала толпа, воздух был неподвижен и тих, горы обступали нас, высокие, молчаливые горы, а перед нами на ковре стоял неподвижно слепой, и самая его неподвижность, длительное его молчание заставляли предполагать, что случилось что-то огромное, неслыханное, о чем можно только догадываться. Долго тянулось это молчание, а потом в тишине раздался не громкий, но отчетливо слышный звук рыдания. Это рыдал слепой.
Вздох прошел по толпе, тысячи людей перевели дыхание, но тишина еще продолжалась.
Потом слепой медленно повернулся. Я вздрогнул. Передо мной было лицо, давно мне знакомое и в то же время не то, которое я знал. Оно видело! На нем сверкали большие видящие глаза. Он поворачивался, прозревший слепец, он оглядывал людей, горы, небо. Он поворачивался, и по его виду, по его движениям, еще ничего не зная, все, даже стоявшие далеко позади, поняли:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56