Впрочем, понадобится целая армия крестоносцев вроде меня, чтобы как следует отскоблить эту зловонную человеческую клоаку. Скучаю по нашему Апельс. окр. Обнимаю. П. Г.".
Несмотря на жару, по телу моему поползли мурашки.
Я аккуратно положил открытку в «бардачок», хотя был уверен: Глаз позаботился не оставить на ней отпечатков своих пальцев. Впрочем, попытаться все же не мешало. В любом случае парни из отдела почерковедческой экспертизы будут более чем счастливы получить от меня такой подарок.
Проходя мимо знакомых стеллажей нашего бакалейного магазина, я начал испытывать глубокое, хотя и довольно хрупкое чувство удовлетворения. Мысленно я занимался покупками вместе с Изабеллой. Скрупулезно отбирал то, что любит она. Самый простой акт выражения любви к другому человеку как ничто другое способен успокоить растревоженную душу. Я знал, каждая пачка, банка или бутылка, которой касались мои руки, предназначались именно для Изабеллы. И если мне не по силам остановить болезнь в ее голове, то по крайней мере ее тело я могу ублажить плодами моей бесконечной заботы.
Были также и другие милосердные дары судьбы. Из бухгалтерии «Журнала» наконец-то начали поступать долгожданные чеки с гонорарами. Мой литературный агент Нелл сделала мне хотя и довольно скромное, но все же — предложение насчет книги про Полуночного Глаза, которое я, естественно, сразу же принял. Предложение сделали, несмотря на то, что оба мои издателя да и я сам прекрасно понимали: конец этой книги еще очень далек, ибо я даже не начал писать ее. И самое главное в этот день: я стал свидетелем того, что в моей дочери начались серьезные перемены.
Я заглянул в магазин с диетическими продуктами, чтобы купить пачку любимого чая Изабеллы.
Затем я погрузил покупки в машину и спустился к берегу, чтобы полюбоваться закатом.
Это был довольно странный час, потому что сухая, обжигающая жара последней недели, казалось, наконец-то готова была ослабнуть. Далеко над горизонтом уже собирались темные тучи, и по мере того, как солнце все больше опускалось в них, его нижний край словно расплющивался, а облака, казалось, поджигались ярким пламенем. Даже окончательно скрывшись за тучами, солнце продолжало светиться — нежным сиянием, подобно завернутому в бумагу апельсину, и посылало в океан ломаные лучи света. Через несколько минут оно снова появилось, на сей раз уже из-под нижней кромки облаков, и коснулось воды. Пока оно погружалось, облака подсвечивались снизу, и вскоре весь запад превратился в сплошное одеяло из черных и оранжевых лоскутков, раскинутое над полыхающим морем.
Я основательно хлебнул из своей фляжки. И — начал видеть более ясно те задачи, что ждут меня впереди.
Изабелла будет нуждаться все в большей заботе, и на пути ее выздоровления придется столкнуться как с победами, так и с поражениями.
Правда, я надеюсь, те радости, которые мы сможем отыскать совместными усилиями, хотя бы отчасти ослабят страдания.
Я молился о том, чтобы, несмотря на страдания, мы смогли сохранить нашу любовь живой и чтобы, если даже у небес возникнет желание убить ее злесь, на этой земле, мы все равно продолжали бы до последней минуты управлять своим смехом, улыбками, прикосновениями друг к другу.
Чувства, владевшие мною несколько недель назад (жажда тайной жизни, желание бежать куда глаза глядят), исчезли. Правда, еще сохранялся интерес к виски, но теперь это была лишь тяга, а не непреодолимая жажда.
Я как бы притушил ритм моей жизни, пока сидел на скамье набережной с единственной целью сосредоточиться на требованиях конкретного момента.
Своим сладостно-отчаянным порывом Эмбер позволила мне понять кое-что. Она словно разорвала путы, которыми я сам оковал себя, позволила ухватиться за самую сердцевину страсти и понять: когда-то владевший тобой полностью объект твоей страсти уже не способен удерживать тебя в состоянии беспрерывной, похожей на приливную волну качки.
Хотелось ли мне снова обладать Эмбер? О да! Едва ли человек в силах полностью заглушить доносящийся из глубин его естества генетический зов. Но теперь я уже не верил в то, что она или связанная с ней тайная жизнь могут стать своего рода противоядием реальной жизни.
Глядя на темнеющие океанские воды, я поймал себя на мысли: а ведь суть жизни состоит не в том, что человеку суждено потерять, а в том, за что он будет вести яростную борьбу.
И еще я понял одну вещь, пока сидел там, на скамье на набережной: никогда мне не потерять Изабеллу. Потому что некоторые люди никогда не светят, как бы ни старались делать это, а другим никогда не суждено померкнуть, как бы сурово ни била их судьба. Именно таким светом и была Изабелла. Так продолжай же светить, моя дорогая!
Телефонный звонок застал меня на пути к дому.
— Привет, Рассел.
Я почувствовал судорожную боль в голове, а с ладоней на руль стал стекать холодный пот.
— Я же сказал тебе, чтобы ты больше не звонил.
— Это было очень даже грубо с твоей стороны. Мне захотелось спросить тебя кое о чем. В статье по поводу моего отъезда собираешься ли ты написать, что, когда я вернусь, «голубые» любого пола тоже не смогут чувствовать себя в безопасности? Мне бы не хотелось проявлять к ним какие-то элементы дискриминации, но все же я не помню, чтобы говорил тебе что-нибудь на этот счет. Говорю сейчас.
— Сюда тебе возвращаться нельзя. Всем уже известно твое лицо. Все знают, как тебя зовут. Считанные часы остались до того момента, как нью-йоркские полицейские постучат в твою дверь. За этим последует депортация в Калифорнию, долгий судебный процесс, серия апелляций, утомительное сидение за решеткой и наконец газовая камера. Винтерс пообещал мне место в первом ряду. И я буду там.
— Ш-ш-ш... Ну и шутники же вы все! Как бы мне хотелось найти способ показать вам, сколь важна для меня эта последняя статья. Или вы решили, что если я уехал из округа, то больше меня уже ничто не интересует? Нет, я хочу, чтобы меня запомнили именно таким, каков я есть. И ты, Рассел, тоже постарайся быть точным в своих оценках. В конце концов, имеется же у тебя какой-то профессиональный кодекс чести!
С этими словами он повесил трубку. Я тотчас же перезвонил в управление шерифа и попал на Кэрфакса.
— Бруклинский номер, — сказал он с заметным возбуждением в голосе. — Мы уже установили адрес. Все, ему крышка.
* * *
Нагруженный пакетами, я вернулся домой и каким-то образом смог протиснуться в дверь. Пинком ноги захлопнул ее за собой, а когда повернулся, чтобы идти на кухню, увидел тело Ди — на середине лестничного пролета. Прямо в центре спины виднелось отверстие от пули, и на ступеньки из него капала кровь.
В сумраке дома прямо передо мной что-то шевельнулось. Вспыхнул свет.
Не далее чем в десяти футах от меня угрожающе вырисовывалась фигура Полуночного Глаза — с бородой, в парике, завернутый в ветхое зеленое одеяло и нацеливший дуло маленького автоматического пистолета с массивным глушителем прямо на пакеты, прижатые к моему животу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
Несмотря на жару, по телу моему поползли мурашки.
Я аккуратно положил открытку в «бардачок», хотя был уверен: Глаз позаботился не оставить на ней отпечатков своих пальцев. Впрочем, попытаться все же не мешало. В любом случае парни из отдела почерковедческой экспертизы будут более чем счастливы получить от меня такой подарок.
Проходя мимо знакомых стеллажей нашего бакалейного магазина, я начал испытывать глубокое, хотя и довольно хрупкое чувство удовлетворения. Мысленно я занимался покупками вместе с Изабеллой. Скрупулезно отбирал то, что любит она. Самый простой акт выражения любви к другому человеку как ничто другое способен успокоить растревоженную душу. Я знал, каждая пачка, банка или бутылка, которой касались мои руки, предназначались именно для Изабеллы. И если мне не по силам остановить болезнь в ее голове, то по крайней мере ее тело я могу ублажить плодами моей бесконечной заботы.
Были также и другие милосердные дары судьбы. Из бухгалтерии «Журнала» наконец-то начали поступать долгожданные чеки с гонорарами. Мой литературный агент Нелл сделала мне хотя и довольно скромное, но все же — предложение насчет книги про Полуночного Глаза, которое я, естественно, сразу же принял. Предложение сделали, несмотря на то, что оба мои издателя да и я сам прекрасно понимали: конец этой книги еще очень далек, ибо я даже не начал писать ее. И самое главное в этот день: я стал свидетелем того, что в моей дочери начались серьезные перемены.
Я заглянул в магазин с диетическими продуктами, чтобы купить пачку любимого чая Изабеллы.
Затем я погрузил покупки в машину и спустился к берегу, чтобы полюбоваться закатом.
Это был довольно странный час, потому что сухая, обжигающая жара последней недели, казалось, наконец-то готова была ослабнуть. Далеко над горизонтом уже собирались темные тучи, и по мере того, как солнце все больше опускалось в них, его нижний край словно расплющивался, а облака, казалось, поджигались ярким пламенем. Даже окончательно скрывшись за тучами, солнце продолжало светиться — нежным сиянием, подобно завернутому в бумагу апельсину, и посылало в океан ломаные лучи света. Через несколько минут оно снова появилось, на сей раз уже из-под нижней кромки облаков, и коснулось воды. Пока оно погружалось, облака подсвечивались снизу, и вскоре весь запад превратился в сплошное одеяло из черных и оранжевых лоскутков, раскинутое над полыхающим морем.
Я основательно хлебнул из своей фляжки. И — начал видеть более ясно те задачи, что ждут меня впереди.
Изабелла будет нуждаться все в большей заботе, и на пути ее выздоровления придется столкнуться как с победами, так и с поражениями.
Правда, я надеюсь, те радости, которые мы сможем отыскать совместными усилиями, хотя бы отчасти ослабят страдания.
Я молился о том, чтобы, несмотря на страдания, мы смогли сохранить нашу любовь живой и чтобы, если даже у небес возникнет желание убить ее злесь, на этой земле, мы все равно продолжали бы до последней минуты управлять своим смехом, улыбками, прикосновениями друг к другу.
Чувства, владевшие мною несколько недель назад (жажда тайной жизни, желание бежать куда глаза глядят), исчезли. Правда, еще сохранялся интерес к виски, но теперь это была лишь тяга, а не непреодолимая жажда.
Я как бы притушил ритм моей жизни, пока сидел на скамье набережной с единственной целью сосредоточиться на требованиях конкретного момента.
Своим сладостно-отчаянным порывом Эмбер позволила мне понять кое-что. Она словно разорвала путы, которыми я сам оковал себя, позволила ухватиться за самую сердцевину страсти и понять: когда-то владевший тобой полностью объект твоей страсти уже не способен удерживать тебя в состоянии беспрерывной, похожей на приливную волну качки.
Хотелось ли мне снова обладать Эмбер? О да! Едва ли человек в силах полностью заглушить доносящийся из глубин его естества генетический зов. Но теперь я уже не верил в то, что она или связанная с ней тайная жизнь могут стать своего рода противоядием реальной жизни.
Глядя на темнеющие океанские воды, я поймал себя на мысли: а ведь суть жизни состоит не в том, что человеку суждено потерять, а в том, за что он будет вести яростную борьбу.
И еще я понял одну вещь, пока сидел там, на скамье на набережной: никогда мне не потерять Изабеллу. Потому что некоторые люди никогда не светят, как бы ни старались делать это, а другим никогда не суждено померкнуть, как бы сурово ни била их судьба. Именно таким светом и была Изабелла. Так продолжай же светить, моя дорогая!
Телефонный звонок застал меня на пути к дому.
— Привет, Рассел.
Я почувствовал судорожную боль в голове, а с ладоней на руль стал стекать холодный пот.
— Я же сказал тебе, чтобы ты больше не звонил.
— Это было очень даже грубо с твоей стороны. Мне захотелось спросить тебя кое о чем. В статье по поводу моего отъезда собираешься ли ты написать, что, когда я вернусь, «голубые» любого пола тоже не смогут чувствовать себя в безопасности? Мне бы не хотелось проявлять к ним какие-то элементы дискриминации, но все же я не помню, чтобы говорил тебе что-нибудь на этот счет. Говорю сейчас.
— Сюда тебе возвращаться нельзя. Всем уже известно твое лицо. Все знают, как тебя зовут. Считанные часы остались до того момента, как нью-йоркские полицейские постучат в твою дверь. За этим последует депортация в Калифорнию, долгий судебный процесс, серия апелляций, утомительное сидение за решеткой и наконец газовая камера. Винтерс пообещал мне место в первом ряду. И я буду там.
— Ш-ш-ш... Ну и шутники же вы все! Как бы мне хотелось найти способ показать вам, сколь важна для меня эта последняя статья. Или вы решили, что если я уехал из округа, то больше меня уже ничто не интересует? Нет, я хочу, чтобы меня запомнили именно таким, каков я есть. И ты, Рассел, тоже постарайся быть точным в своих оценках. В конце концов, имеется же у тебя какой-то профессиональный кодекс чести!
С этими словами он повесил трубку. Я тотчас же перезвонил в управление шерифа и попал на Кэрфакса.
— Бруклинский номер, — сказал он с заметным возбуждением в голосе. — Мы уже установили адрес. Все, ему крышка.
* * *
Нагруженный пакетами, я вернулся домой и каким-то образом смог протиснуться в дверь. Пинком ноги захлопнул ее за собой, а когда повернулся, чтобы идти на кухню, увидел тело Ди — на середине лестничного пролета. Прямо в центре спины виднелось отверстие от пули, и на ступеньки из него капала кровь.
В сумраке дома прямо передо мной что-то шевельнулось. Вспыхнул свет.
Не далее чем в десяти футах от меня угрожающе вырисовывалась фигура Полуночного Глаза — с бородой, в парике, завернутый в ветхое зеленое одеяло и нацеливший дуло маленького автоматического пистолета с массивным глушителем прямо на пакеты, прижатые к моему животу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100