А ведь меньше двух столетий отделяют нас от Вокансона с его знаменитой уткой, снабженной хитроумным механизмом - утка якобы переваривала пищу… Где они, все эти маги, отвечающие на вопросы публики, лжеигроки в шахматы. Сколько ухищрений, сколько знаний - и все для того, чтобы обмануть людей!… Если бы швейцарский писец оказался случайно в горящем доме, он, будучи раз заведен, продолжал бы свои движения, пока огонь не подобрался бы к его механизму и не вывел бы его из строя. Сейчас человек пытается создать автомат, который сам бы сумел уберечься от пламени… Вот где она, новая магия, загадочное действие механизма! А имеет ли это отношение к искусству? Безусловно имеет! Это стимул для человеческого воображения, новое возбуждающее средство… Только не подумайте, что я хочу приуменьшить значение старых автоматов. Ничуть не больше, чем фресок пли Ренуара… Искусство, оно не изнашивается от времени, никогда не стареет… Но автомат связан с техникой… Вот вы, доктор, например, носите почему-то ручные часы, а не часы-луковицу в жилетном кармане. У нас сейчас живет десятилетний мальчуган, вы бы только посмотрели, какие чувства вызывают в нем автоматы! Дай ему волю, он бы все их от злости переломал. Я попытался понять, чем именно объясняется такая неприязнь. Возможно, он чувствует, что здесь тупик, он называет это дуростью автоматов.
Кристо выбрался из-за электрического биллиарда и кинулся в подвал. Луиджи окликнул: «Кристо, Кристо!» Никакого ответа… Угораздило же Луиджи заговорить о Кристо, он совсем забыл, что мальчуган здесь, понятно, он застеснялся, когда упомянули его имя… Продолжайте, господин Петраччи. А о чем я бишь говорил? Ах да, наш маленький Кристо впадает прямо в отчаяние, потому что автоматы повторяют все одни и те же жесты, и кричит: «Ну, а дальше что? Ну, а дальше?» Видите ли, доктор, я рожден среди инструмента, и если я сделал шаг вперед, если я применил вместо пружин электрическую батарею, то Кристо сделает еще один шаг и заменит батареи электроникой, кибернетикой. Вы интересуетесь кибернетикой, доктор?
Доктор кибернетикой интересовался. Но пройдут еще годы и годы, господин Петраччи, прежде чем она сможет удовлетворить запросы вашего мальчугана… Кибернетика делает умные машины, но ум этот пригоден лишь для выполнения какой-нибудь одной функции, совсем так же, как и наш прежний автомат выполнял лишь одно движение. Я хочу сказать, что вычислительная машина, как бы ни была она сложна, может только считать, а белья вашего не выстирает… Согласен, одна функция - это уже не так плохо… Но я как раз думаю о вашем мальчугане: он всегда будет ощущать границу, предел, натыкаться на стену… Словом, то самое чувство, которое мы получаем от пластинки или фильма, если они позволяют нам услышать или увидеть того, кого уже нет в живых. Вот он здесь, перед нами, вот его голос, его улыбка, его жесты, и в нашей воле заставить его повторять их без конца. Вот и все. Но это лишь подобие, этого не существует…
Доктор говорил с таким пафосом, что Луиджи не осмелился возразить… Воцарилось молчание… Но они уже так продвинулись по пути дружбы, что Луиджи внезапно доверил доктору свои самые сокровенные чаяния:
- Представьте себе, доктор, протез… Управляемый непосредственно мозгом… Повинующийся информации, передаваемой мозгом, как передает он информацию настоящей руке. Хочешь - и рука сгибается в локте, хочешь - и ты ее вытягиваешь, берешь какой-нибудь предмет…
- Смелая мечта…
- Не такая уж смелая, ведь каких-нибудь тридцать лет назад телевидение тоже было мечтой…
Короче, увлеченный беседой, доктор совсем забыл о подлинной цели своего визита: ему хотелось бы посмотреть «Игрока». Его уверяли, будто это настоящий лжеавтомат Кемпелена… Луиджи сразу замкнулся в себе: да, да, это верно, у него есть вещь, которую приписывают Кемпелену. И пропорции его соответствуют многочисленным описаниям автомата. Ящик сто двадцать сантиметров на восемьдесят, на крышке нарисована шахматная доска, а внизу отделение для шахматных фигур. Турок сидит перед ящиком, он немного больше натуральной величины… правая рука лежит на ящике. Играл он левой. Механизм полностью пришел в негодность, заржавел, поломан, не осталось ни одной целой детали. Утеряна трубка, которую турок, очевидно, держал в правой руке. Так или иначе, настоящий это автомат или поддельный, Луиджи не собирается с ним расставаться. Продать его как подлинный он не имеет права, автомат в таком случае стоил бы целое состояние… а гарантировать его подлинность он тоже не может; не может он также продать его как копию, так как считает его настоящим… Впрочем, во всех случаях он не намерен его продавать и никогда не продаст. Ведь он не та пожилая дама с фантазиями… Но если доктор хочет поглядеть, он с удовольствием покажет ему турка.
Они спустились в подвальное помещение и обнаружили там Кристо. Сидя под лампой с зеленым абажуром, бросавшей резкий свет, мальчик раскачивался в качалке… И все, что здесь было способно двигаться, двигалось под треньканье музыки и негромкие всхлипы механизмов: Кристо завел все ручные автоматы, а электрические включил в сеть. При неверном свете лампы в огромном подвале со сводчатым потолком все эти застывшие улыбки клоунов, пухлощеких кукол, обезьянок-скрипачей, китайцев-жонглеров, балерин в пачках и музыкантов… все эти театральные улыбки, запечатленные в воске, в папье-маше, в фарфоре, сопровождались дергающимся, каким-то запинающимся движением рук, ног, всего тела… Кристо тоже раскачивался, как автомат, но не улыбался. Луиджи в серой куртке и долговязый, тощий, бледнолицый доктор в черной паре тоже, казалось, принадлежат к миру этих подобий.
- А ну, Кристо, останови-ка всю эту механику!
Кристо соскочил с качалки и пошел выключать электрические автоматы, а заводные все еще продолжали доделывать свои номера. Доктор Вакье с просиявшим лицом оглядел подвал, сразу же обнаружил «Игрока» и уже не спускал с него глаз.
Старый турок сидел, чуть откинувшись назад, опустив глаза на шахматную доску, нарисованную прямо на крышке, опершись правой рукой на правую сторону ящика, а левая согнутая в локте рука висела над шахматным полем. Вид у него был неприятный, жуликоватый, особенно из-за отсутствия одного глаза и висячих черных усов, грубо намалеванных на посеревшем от времени лице. Бурнус, некогда зеленый, и тюрбан посеклись и разлезлись от ветхости.
Луиджи открыл дверцы ящика.
- Я даже пыль с него не обметаю, боюсь, что шелк совсем рассыплется. Поэтому он у нас в самом неприглядном виде. Вот посмотрите ящик - он действительно сто двадцать на восемьдесят сантиметров. Два отделения, слева - меньшее с простой дверкой, а справа - большое с двустворчатой, как в кухонном шкафу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
Кристо выбрался из-за электрического биллиарда и кинулся в подвал. Луиджи окликнул: «Кристо, Кристо!» Никакого ответа… Угораздило же Луиджи заговорить о Кристо, он совсем забыл, что мальчуган здесь, понятно, он застеснялся, когда упомянули его имя… Продолжайте, господин Петраччи. А о чем я бишь говорил? Ах да, наш маленький Кристо впадает прямо в отчаяние, потому что автоматы повторяют все одни и те же жесты, и кричит: «Ну, а дальше что? Ну, а дальше?» Видите ли, доктор, я рожден среди инструмента, и если я сделал шаг вперед, если я применил вместо пружин электрическую батарею, то Кристо сделает еще один шаг и заменит батареи электроникой, кибернетикой. Вы интересуетесь кибернетикой, доктор?
Доктор кибернетикой интересовался. Но пройдут еще годы и годы, господин Петраччи, прежде чем она сможет удовлетворить запросы вашего мальчугана… Кибернетика делает умные машины, но ум этот пригоден лишь для выполнения какой-нибудь одной функции, совсем так же, как и наш прежний автомат выполнял лишь одно движение. Я хочу сказать, что вычислительная машина, как бы ни была она сложна, может только считать, а белья вашего не выстирает… Согласен, одна функция - это уже не так плохо… Но я как раз думаю о вашем мальчугане: он всегда будет ощущать границу, предел, натыкаться на стену… Словом, то самое чувство, которое мы получаем от пластинки или фильма, если они позволяют нам услышать или увидеть того, кого уже нет в живых. Вот он здесь, перед нами, вот его голос, его улыбка, его жесты, и в нашей воле заставить его повторять их без конца. Вот и все. Но это лишь подобие, этого не существует…
Доктор говорил с таким пафосом, что Луиджи не осмелился возразить… Воцарилось молчание… Но они уже так продвинулись по пути дружбы, что Луиджи внезапно доверил доктору свои самые сокровенные чаяния:
- Представьте себе, доктор, протез… Управляемый непосредственно мозгом… Повинующийся информации, передаваемой мозгом, как передает он информацию настоящей руке. Хочешь - и рука сгибается в локте, хочешь - и ты ее вытягиваешь, берешь какой-нибудь предмет…
- Смелая мечта…
- Не такая уж смелая, ведь каких-нибудь тридцать лет назад телевидение тоже было мечтой…
Короче, увлеченный беседой, доктор совсем забыл о подлинной цели своего визита: ему хотелось бы посмотреть «Игрока». Его уверяли, будто это настоящий лжеавтомат Кемпелена… Луиджи сразу замкнулся в себе: да, да, это верно, у него есть вещь, которую приписывают Кемпелену. И пропорции его соответствуют многочисленным описаниям автомата. Ящик сто двадцать сантиметров на восемьдесят, на крышке нарисована шахматная доска, а внизу отделение для шахматных фигур. Турок сидит перед ящиком, он немного больше натуральной величины… правая рука лежит на ящике. Играл он левой. Механизм полностью пришел в негодность, заржавел, поломан, не осталось ни одной целой детали. Утеряна трубка, которую турок, очевидно, держал в правой руке. Так или иначе, настоящий это автомат или поддельный, Луиджи не собирается с ним расставаться. Продать его как подлинный он не имеет права, автомат в таком случае стоил бы целое состояние… а гарантировать его подлинность он тоже не может; не может он также продать его как копию, так как считает его настоящим… Впрочем, во всех случаях он не намерен его продавать и никогда не продаст. Ведь он не та пожилая дама с фантазиями… Но если доктор хочет поглядеть, он с удовольствием покажет ему турка.
Они спустились в подвальное помещение и обнаружили там Кристо. Сидя под лампой с зеленым абажуром, бросавшей резкий свет, мальчик раскачивался в качалке… И все, что здесь было способно двигаться, двигалось под треньканье музыки и негромкие всхлипы механизмов: Кристо завел все ручные автоматы, а электрические включил в сеть. При неверном свете лампы в огромном подвале со сводчатым потолком все эти застывшие улыбки клоунов, пухлощеких кукол, обезьянок-скрипачей, китайцев-жонглеров, балерин в пачках и музыкантов… все эти театральные улыбки, запечатленные в воске, в папье-маше, в фарфоре, сопровождались дергающимся, каким-то запинающимся движением рук, ног, всего тела… Кристо тоже раскачивался, как автомат, но не улыбался. Луиджи в серой куртке и долговязый, тощий, бледнолицый доктор в черной паре тоже, казалось, принадлежат к миру этих подобий.
- А ну, Кристо, останови-ка всю эту механику!
Кристо соскочил с качалки и пошел выключать электрические автоматы, а заводные все еще продолжали доделывать свои номера. Доктор Вакье с просиявшим лицом оглядел подвал, сразу же обнаружил «Игрока» и уже не спускал с него глаз.
Старый турок сидел, чуть откинувшись назад, опустив глаза на шахматную доску, нарисованную прямо на крышке, опершись правой рукой на правую сторону ящика, а левая согнутая в локте рука висела над шахматным полем. Вид у него был неприятный, жуликоватый, особенно из-за отсутствия одного глаза и висячих черных усов, грубо намалеванных на посеревшем от времени лице. Бурнус, некогда зеленый, и тюрбан посеклись и разлезлись от ветхости.
Луиджи открыл дверцы ящика.
- Я даже пыль с него не обметаю, боюсь, что шелк совсем рассыплется. Поэтому он у нас в самом неприглядном виде. Вот посмотрите ящик - он действительно сто двадцать на восемьдесят сантиметров. Два отделения, слева - меньшее с простой дверкой, а справа - большое с двустворчатой, как в кухонном шкафу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64