Кристина, вернувшись из деревни, выглядела цветущей, как сама жизнь. Я подумала, что в этот раз ей действительно удалось.
Она то и дело отпускала нелицеприятные замечания по поводу своей подруги Бабси, которая фактически продалась за героин какому-то старику. Уж она бы никогда не пошла на такое! Она была просто рада, что отвязалась наконец-то от всех этих точек и всей грязи. Она была твердо убеждена, что отвязалась. Она так уверенно это говорила, что я бы и под присягой подтвердила: моя дочь чиста.
Уже через несколько дней она снова вмазалась… Я увидела это по её маленьким зрачкам. И я не могла больше слышать этих её отговорок. «Да ладно, ладно, я только выкурила маленький косячок!» - заявила она мне. Снова начались плохие времена. Она стала теперь беспардонно и нагло лгать мне в лицо, хотя я, - я видела её насквозь. Я посадила её под домашний арест. Но какой тут арест - она снова ушла! Я подумывала о том, чтобы запереть её на все засовы, - ну так она бы из окна выпрыгнула! Второй этаж - всё-таки рискованно!
У меня совершенно сдали нервы. Я просто видеть не могла эти зрачки! Прошло уже три с месяца с тех пор, как я накрыла её в ванной. Газеты каждые пару дней сообщали о героиновых смертях. В двух словах сообщали. Они вели подсчёт героиновых трупов уже с такими интонациями, как подсчёт жертв ДТП.
Я ужасно боялась… Прежде всего потому, что Кристина больше не была откровенна со мной. Она не доверяла мне, ни в чём не признавалась, и меня передёргивало всякий раз, как она пыталась замять тему. Если она чувствовала себя пойманной с поличным, то становилась похабной и агрессивной. Постепенно стал меняться сам её характер.
Клянусь, я дрожала за её жизнь! Карманные деньги, - она получала двадцать марок в месяц, - я выдавала ей частями. Я боялась, что дай я ей сразу двадцать, она купит себе дозу, и доза окажется слишком большой. С тем, что она наркоманка, я уже примирилась до какой-то степени, но страх, что каждый следующий укол может оказаться последним, просто убивал меня. Я была уже довольна, что она вообще приходила домой! Приходила всё-таки - в противоположность Бабси, чья мать звонила мне постоянно в слезах, и спрашивала, где её дочь.
Я жила в постоянном напряжении. Когда звонил телефон, я всё время боялась, что это из полиции, или из морга. Я и сейчас ещё выскакиваю из кровати как на пожар, если телефон звонит.
С Кристиной было больше не о чем говорить. Если я пыталась обсудить с ней нашу проблему, то слышала одно: «Оставь меня в покое!» Мне показалось, что Кристина готова сдаться и умереть.
Она, правда, всё утверждала, что больше не колется героином, только курит гашиш, - в тех же количествах. Я не могла поверить в это. Я регулярно переворачивала вверх дном её комнату в поисках разных наркоманских принадлежностей. Два или даже три раза я находила шприцы. Я совала их ей под нос, на что она очень обижалась. Это, мол, шприцы Детлефа, говорила она! Она отняла их у него!
Как-то я вернулась с работы домой и застала их обоих в детской. Они как раз сидели на кровати и нагревали ложку. Такая наглость меня просто ошеломила. Я растерялась и только гаркнула: «А ну пошли вон!» Когда они убрались, я расплакалась. Я очень разозлилась на нашу полицию и наше государство. Мне казалось, что меня оставили совершенно одну. «Берлинер Цайтунг» то и дело писала о наркотиках. В прошлом году было тридцать трупов.
Сейчас был только май, а трупов было уже больше. Нет, я не могла этого понять! По телевизору рассказывали, какие огромные суммы государство тратит на борьбу с терроризмом, а тем временем по Берлину свободно разгуливают все эти дилеры и торгуют героином прямо как мороженым на палочке.
Я сидела и всё распаляла себя этой мыслью. Сложно представить, что там ещё проносилось у меня в голове. Я сидела в гостиной и смотрела на всю эту мебель. Я думала, что лучше бы я просто раскрошила всю эту мебель на маленькие кусочки. Я так напрягалась, чтобы купить все эти столы, диваны, - и зачем?! Потом я заплакала.
В тот вечер я страшно избила Кристину. Я, выпрямившись, сидела на кровати и дожидалась её. В голове трещало. Страх, чувство вины, какие-то упрёки… Я чувствовала себя неудачницей не только потому, что многое сделала неправильно и с женитьбой и с работой, но и потому, что так долго закрывала глаза, боясь, - просто боясь! - знать правду о Кристине.
В тот вечер рассыпались мои последние иллюзии. Кристина явилась домой только в полпервого. Я видела из окна, как она вылезла из какого-то мерседеса.
Вот так - прямо перед подъездом! Мой бог, подумала я, всё кончено! Она потеряла всякое самоуважение. Это катастрофа! Я была потрясена до основания. Я схватила её и избила так, что у самой руки заболели. Потом мы сели на ковер и обе заплакали. Я прямо сказала ей, что она ходит на панель, и я это знаю теперь. Она только трясла головой и всхлипывала: «Не так, как ты думаешь, мамочка, не так!» Но знать точнее, что и как она там делает на панели, мне совсем не хотелось. Я отправила её в ванную и потом в кровать. Каково у меня было на душе, никто себе и представить не может! То, что она продаётся мужчинам, ранило меня, я думаю, ещё больше, чем её наркомания.
Всю ночь я не могла сомкнуть глаз. Я думала, а что мне ещё остаётся. Мне уже казалось, что имеет смысл сдать её в интернат. Но это только ухудшило бы всё.
Кристину отправили бы в центральный интернат на Оленхоештрассе. А именно от этого меня предостерегала одна учительница. Она говорила, что девочки там становятся проститутками все до одной.
Я видела только один выход: Кристина должна сейчас же уехать из Берлина.
Навсегда! Хочет она этого или не хочет! Прочь из этой трясины, куда её снова и снова затаскивает героин. Туда, где она будет в безопасности. Принять её могла моя мама в Гессене и свояченица в Шлезвиг-Гольштейне. Наутро я объявила ей своё решение, и Кристина выслушала его очень тихо и растерянно. Я уже начала необходимые приготовления, но тут Кристина на коленях приползла в раскаянии и сказала, что хочет в клинику. Она нашла одно место. В «Наркононе».
У меня как камень с души упал. Потому что я всё же не была уверена, что она справится без терапии и не удерёт от моих родственников.
Подробностей о «Наркононе» я не знала: знала только, что там надо платить. За два дня до её дня рождения мы взяли такси и поехали на приём в «Нарконон».
Милый молодой человек провёл с нами обязательную беседу, поздравил нас с нашим правильным решением и уверил меня в том, что больше беспокоиться мне не следует. Лечение в их клинике, как правило, заканчивается полным успехом - я могу быть спокойна. И у меня действительно на душе полегчало.
Тогда он дал мне подписать договор. Пятьдесят две марки в день и задаток на четыре недели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Она то и дело отпускала нелицеприятные замечания по поводу своей подруги Бабси, которая фактически продалась за героин какому-то старику. Уж она бы никогда не пошла на такое! Она была просто рада, что отвязалась наконец-то от всех этих точек и всей грязи. Она была твердо убеждена, что отвязалась. Она так уверенно это говорила, что я бы и под присягой подтвердила: моя дочь чиста.
Уже через несколько дней она снова вмазалась… Я увидела это по её маленьким зрачкам. И я не могла больше слышать этих её отговорок. «Да ладно, ладно, я только выкурила маленький косячок!» - заявила она мне. Снова начались плохие времена. Она стала теперь беспардонно и нагло лгать мне в лицо, хотя я, - я видела её насквозь. Я посадила её под домашний арест. Но какой тут арест - она снова ушла! Я подумывала о том, чтобы запереть её на все засовы, - ну так она бы из окна выпрыгнула! Второй этаж - всё-таки рискованно!
У меня совершенно сдали нервы. Я просто видеть не могла эти зрачки! Прошло уже три с месяца с тех пор, как я накрыла её в ванной. Газеты каждые пару дней сообщали о героиновых смертях. В двух словах сообщали. Они вели подсчёт героиновых трупов уже с такими интонациями, как подсчёт жертв ДТП.
Я ужасно боялась… Прежде всего потому, что Кристина больше не была откровенна со мной. Она не доверяла мне, ни в чём не признавалась, и меня передёргивало всякий раз, как она пыталась замять тему. Если она чувствовала себя пойманной с поличным, то становилась похабной и агрессивной. Постепенно стал меняться сам её характер.
Клянусь, я дрожала за её жизнь! Карманные деньги, - она получала двадцать марок в месяц, - я выдавала ей частями. Я боялась, что дай я ей сразу двадцать, она купит себе дозу, и доза окажется слишком большой. С тем, что она наркоманка, я уже примирилась до какой-то степени, но страх, что каждый следующий укол может оказаться последним, просто убивал меня. Я была уже довольна, что она вообще приходила домой! Приходила всё-таки - в противоположность Бабси, чья мать звонила мне постоянно в слезах, и спрашивала, где её дочь.
Я жила в постоянном напряжении. Когда звонил телефон, я всё время боялась, что это из полиции, или из морга. Я и сейчас ещё выскакиваю из кровати как на пожар, если телефон звонит.
С Кристиной было больше не о чем говорить. Если я пыталась обсудить с ней нашу проблему, то слышала одно: «Оставь меня в покое!» Мне показалось, что Кристина готова сдаться и умереть.
Она, правда, всё утверждала, что больше не колется героином, только курит гашиш, - в тех же количествах. Я не могла поверить в это. Я регулярно переворачивала вверх дном её комнату в поисках разных наркоманских принадлежностей. Два или даже три раза я находила шприцы. Я совала их ей под нос, на что она очень обижалась. Это, мол, шприцы Детлефа, говорила она! Она отняла их у него!
Как-то я вернулась с работы домой и застала их обоих в детской. Они как раз сидели на кровати и нагревали ложку. Такая наглость меня просто ошеломила. Я растерялась и только гаркнула: «А ну пошли вон!» Когда они убрались, я расплакалась. Я очень разозлилась на нашу полицию и наше государство. Мне казалось, что меня оставили совершенно одну. «Берлинер Цайтунг» то и дело писала о наркотиках. В прошлом году было тридцать трупов.
Сейчас был только май, а трупов было уже больше. Нет, я не могла этого понять! По телевизору рассказывали, какие огромные суммы государство тратит на борьбу с терроризмом, а тем временем по Берлину свободно разгуливают все эти дилеры и торгуют героином прямо как мороженым на палочке.
Я сидела и всё распаляла себя этой мыслью. Сложно представить, что там ещё проносилось у меня в голове. Я сидела в гостиной и смотрела на всю эту мебель. Я думала, что лучше бы я просто раскрошила всю эту мебель на маленькие кусочки. Я так напрягалась, чтобы купить все эти столы, диваны, - и зачем?! Потом я заплакала.
В тот вечер я страшно избила Кристину. Я, выпрямившись, сидела на кровати и дожидалась её. В голове трещало. Страх, чувство вины, какие-то упрёки… Я чувствовала себя неудачницей не только потому, что многое сделала неправильно и с женитьбой и с работой, но и потому, что так долго закрывала глаза, боясь, - просто боясь! - знать правду о Кристине.
В тот вечер рассыпались мои последние иллюзии. Кристина явилась домой только в полпервого. Я видела из окна, как она вылезла из какого-то мерседеса.
Вот так - прямо перед подъездом! Мой бог, подумала я, всё кончено! Она потеряла всякое самоуважение. Это катастрофа! Я была потрясена до основания. Я схватила её и избила так, что у самой руки заболели. Потом мы сели на ковер и обе заплакали. Я прямо сказала ей, что она ходит на панель, и я это знаю теперь. Она только трясла головой и всхлипывала: «Не так, как ты думаешь, мамочка, не так!» Но знать точнее, что и как она там делает на панели, мне совсем не хотелось. Я отправила её в ванную и потом в кровать. Каково у меня было на душе, никто себе и представить не может! То, что она продаётся мужчинам, ранило меня, я думаю, ещё больше, чем её наркомания.
Всю ночь я не могла сомкнуть глаз. Я думала, а что мне ещё остаётся. Мне уже казалось, что имеет смысл сдать её в интернат. Но это только ухудшило бы всё.
Кристину отправили бы в центральный интернат на Оленхоештрассе. А именно от этого меня предостерегала одна учительница. Она говорила, что девочки там становятся проститутками все до одной.
Я видела только один выход: Кристина должна сейчас же уехать из Берлина.
Навсегда! Хочет она этого или не хочет! Прочь из этой трясины, куда её снова и снова затаскивает героин. Туда, где она будет в безопасности. Принять её могла моя мама в Гессене и свояченица в Шлезвиг-Гольштейне. Наутро я объявила ей своё решение, и Кристина выслушала его очень тихо и растерянно. Я уже начала необходимые приготовления, но тут Кристина на коленях приползла в раскаянии и сказала, что хочет в клинику. Она нашла одно место. В «Наркононе».
У меня как камень с души упал. Потому что я всё же не была уверена, что она справится без терапии и не удерёт от моих родственников.
Подробностей о «Наркононе» я не знала: знала только, что там надо платить. За два дня до её дня рождения мы взяли такси и поехали на приём в «Нарконон».
Милый молодой человек провёл с нами обязательную беседу, поздравил нас с нашим правильным решением и уверил меня в том, что больше беспокоиться мне не следует. Лечение в их клинике, как правило, заканчивается полным успехом - я могу быть спокойна. И у меня действительно на душе полегчало.
Тогда он дал мне подписать договор. Пятьдесят две марки в день и задаток на четыре недели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84