.. Да спасите же своего государя! Схватите преступников и меня первую».
Потом одумывалась. Всё это неизбежно. Это нужно – для счастья народа, для его великого будущего… Сейчас совершается героический акт, который благословлять будет история… За ним – революция и счастье…
«Как?.. Как это будет? Что же произойдёт? Народ широким крёстным знамением осенит себя, когда узнает, что избавился от тирана…»
Вера шла задумавшись. Она точно видела взволнованные, ликующие толпы, красные знамёна мятежа, Перовскую во главе народа. Они идут освобождать Желябова и всех политических заключённых-страдальцев. Они несут счастье народу.
Вера была у Невского, когда раздался первый взрыв. За ним через какую-нибудь минуту второй, ещё более оглушительный.
Прохожие в недоумении останавливались. Иные привычным движением хватались за часы – но был не полдень, а половина третьего…
Вера видела, как промчались парные сани. Конвойный офицер сидел в них и держал кого-то на коленях, кучер гнал лошадей, и парные рысаки скакали галопом.
Вера поняла. Удалось!.. Государя убили.
Вся похолодев, чувствуя, как внутренняя дрожь бьёт её, Вера вышла на Конюшенную улицу, желая стороною пробраться к Зимнему дворцу. Здесь было пусто и безлюдно.
Извозчик ехал порожнем, похлопывая рука об руку Навстречу другой вёз господина в очках. И первый крикнул пьяно и задорно:
– Ванька, дьявол, будет тебе бар возить. Государя разорвало на четыре части.
Долго потом вспоминала Вера эти извозчичьи слова. Это и была вся р е в о л ю ц и я! Только это и услышала она от «народа» революционного и дерзкого за все эти тягостные, печальные и полные леденящего ужаса дни.
Вера вернулась на Невский. По проспекту густою беспорядочною колонной, в кожаных киверах, с красными пиками на бедре проскакали карьером к Зимнему дворцу казаки.
На Дворцовой площади толпился народ. Пошёл редкий, мокрый снег и увеличил печаль хмурого дня.
Вера увидела, как вдруг на сером небе задрожал тихо реявший в воздухе жёлтый штандарт с чёрным государственным орлом и стал медленно опускаться к середине флагштока.
– Флаг… Флаг спущают, – заговорили в толпе.
Одна за другой стали обнажаться головы людей. Все истово крестились. Какая-то простая женщина жалостливо и скорбно сказала:
– Кончился наш голубчик… Царствие ему небесное… Доконали злодеи.
И с силою кто-то сзади Веры сказал:
– Какого государя убили!
Всё более и более было молившихся людей. Многие становились на колени. Ближе к дворцу не подпускали казаки, ставшие цепью вокруг площади.
Долго стояла Вера в безмолвной, в неимоверной печали в затихшей толпе…
Ни баррикад… Ни революции – ничего не было. Был один обман. Вера видела глубокое чувство потрясённых людей и видела, как молились, горячо и искренно, за погибшего государя народные толпы. Она кругом слышала осуждение злодеям, злобу и презрение к ним…
Только развязный извозчичий голос: «Ванька, дьявол, будет тебе бар возить – государя разорвало на четыре части» – на мгновение показал ей народное нутро… Но тогда Вера этого не поняла.
– Вот оно как обернулось-то, – сказали подле Веры в толпе, – царь-освободитель – царь-мученик…
Вера не посмела взглянуть на говорившего, и тот продолжал:
– Это всегда так бывает… Христа, освободившего людей от смерти, – распяли. Чем кто больше сделает добра, чем милостивей и величественнее правит – тем скорее ожидает его венец мученика…
Другой ответил:
– Бесы… Подлинные бесы-разрушители – эти чёртовы народовольцы…
Ещё слышала Вера, как говорили в толпе:
– Господа, убили царя. Мстили ему за освобождение крестьян.
– Какого царя!
– И беспременно не обошлось без англичанки.
– Конечно – на её деньги… Из-за границы руководство злодеями было.
Вобрав голову в плечи, точно ожидая, что её сейчас ударят или накинут на неё виселичную петлю, шла Вера назад по Невскому.
Темнело. Мартовский день догорал. Фонарщик с лестницей пробегал от фонаря к фонарю, зажигая газ. Непрерывной вереницей тянулись извозчичьи сани, позванивая, катились по рельсам конные кареты. На всех перекрёстках стояли конные казаки.
Вера прошла к тому месту, где был взрыв. В народе уже назвали это место – местом преступления. Оно было оцеплено солдатами. Там за солдатской цепью лежали венки и букеты цветов. Священник и певчие готовились служить панихиду. Чёрная толпа народа стояла безмолвно. Изредка раздавалось чьё-нибудь приглушённое всхлипывание.
Тихо реял, падая на землю, мокрый снег. Несказанная печаль и тоска застыли в воздухе.
XXVII
Домой Вера вернулась поздно.
Как всегда по воскресеньям, у Афиногена Ильича была пулька. Были Порфирий с женою, Карелин и Гарновский.
В кабинете на ломберном столе по углам горели свечи, щёточки и мелки были разложены, карты распечатаны. Афиноген Ильич, Карелин, Гарновский и Порфирий сидели за картами. В углу за круглым столом графиня Лиля заваривала из самовара чай.
– Где ты пропадала, Вера? – спросил Афиноген Ильич. – И так бледна… Устала?
– Да, дедушка, я очень устала. Я была там. Я почти видела, как всё это было, – ответила тихо Вера. – А потом ходила по городу. Всё не могла успокоиться. Очень было мне страшно… Что же теперь будет? Революция?
– Всё спокойно. Никакой революции не будет, – сказал Карелин. – Трактиры и кабаки закрыты. Все меры приняты.
– Да никакой революции никто и не боится, – сказал Порфирий. – Кабацкий разгул полезно предупредить.
– Да, всё спокойно, – подтвердил Гарновский.
– Это спокойствие ужасно, – сказал Порфирий. – Их, этих негодяев, народ должен был разорвать всех до единого. Взяли одного, какого-то Грязнова, оказавшегося Рысаковым. Другой цареубийца, не приходя в сознание, умер в Конюшенном лазарете… Сведётся к одному, а их много. Всех надо раскрыть и публично повесить. А тут спокойны. Вот кто был по-настоящему предан государю-мученику – это его собака Милорд… Представьте, так расстроился, что его паралич хватил, не пережил своего хозяина.
Афиноген Ильич посмотрел на стоявших подле его стула в ожидании чайного сухарика Флика и Флока и сказал:
– Ну а вы, подлецы, если меня так принесут, что будете делать? Расстроитесь или нет?
«Подлецы» дружно виляли хвостами вправо и влево и смотрели преданными собачьими глазами в глаза старому генералу.
– Вам сдавать, – сказал Карелин.
В кабинете воцарилось молчание. Вера забилась в тёмный угол, графиня Лиля разливала по стаканам чай, стараясь не шуметь.
Слышались отрывистые голоса играющих:
– Два без козырей…
– Три в червях…
– Фу, фу, фу, какая игра-то, – проговорил, отдуваясь, Порфирий. – Во всём рука Господня. Могла быть и конституция. Чего, кажется, хуже… Папа, тебе ходить.
Из своего угла Вера страшными, безумными глазами смотрела на них.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178
Потом одумывалась. Всё это неизбежно. Это нужно – для счастья народа, для его великого будущего… Сейчас совершается героический акт, который благословлять будет история… За ним – революция и счастье…
«Как?.. Как это будет? Что же произойдёт? Народ широким крёстным знамением осенит себя, когда узнает, что избавился от тирана…»
Вера шла задумавшись. Она точно видела взволнованные, ликующие толпы, красные знамёна мятежа, Перовскую во главе народа. Они идут освобождать Желябова и всех политических заключённых-страдальцев. Они несут счастье народу.
Вера была у Невского, когда раздался первый взрыв. За ним через какую-нибудь минуту второй, ещё более оглушительный.
Прохожие в недоумении останавливались. Иные привычным движением хватались за часы – но был не полдень, а половина третьего…
Вера видела, как промчались парные сани. Конвойный офицер сидел в них и держал кого-то на коленях, кучер гнал лошадей, и парные рысаки скакали галопом.
Вера поняла. Удалось!.. Государя убили.
Вся похолодев, чувствуя, как внутренняя дрожь бьёт её, Вера вышла на Конюшенную улицу, желая стороною пробраться к Зимнему дворцу. Здесь было пусто и безлюдно.
Извозчик ехал порожнем, похлопывая рука об руку Навстречу другой вёз господина в очках. И первый крикнул пьяно и задорно:
– Ванька, дьявол, будет тебе бар возить. Государя разорвало на четыре части.
Долго потом вспоминала Вера эти извозчичьи слова. Это и была вся р е в о л ю ц и я! Только это и услышала она от «народа» революционного и дерзкого за все эти тягостные, печальные и полные леденящего ужаса дни.
Вера вернулась на Невский. По проспекту густою беспорядочною колонной, в кожаных киверах, с красными пиками на бедре проскакали карьером к Зимнему дворцу казаки.
На Дворцовой площади толпился народ. Пошёл редкий, мокрый снег и увеличил печаль хмурого дня.
Вера увидела, как вдруг на сером небе задрожал тихо реявший в воздухе жёлтый штандарт с чёрным государственным орлом и стал медленно опускаться к середине флагштока.
– Флаг… Флаг спущают, – заговорили в толпе.
Одна за другой стали обнажаться головы людей. Все истово крестились. Какая-то простая женщина жалостливо и скорбно сказала:
– Кончился наш голубчик… Царствие ему небесное… Доконали злодеи.
И с силою кто-то сзади Веры сказал:
– Какого государя убили!
Всё более и более было молившихся людей. Многие становились на колени. Ближе к дворцу не подпускали казаки, ставшие цепью вокруг площади.
Долго стояла Вера в безмолвной, в неимоверной печали в затихшей толпе…
Ни баррикад… Ни революции – ничего не было. Был один обман. Вера видела глубокое чувство потрясённых людей и видела, как молились, горячо и искренно, за погибшего государя народные толпы. Она кругом слышала осуждение злодеям, злобу и презрение к ним…
Только развязный извозчичий голос: «Ванька, дьявол, будет тебе бар возить – государя разорвало на четыре части» – на мгновение показал ей народное нутро… Но тогда Вера этого не поняла.
– Вот оно как обернулось-то, – сказали подле Веры в толпе, – царь-освободитель – царь-мученик…
Вера не посмела взглянуть на говорившего, и тот продолжал:
– Это всегда так бывает… Христа, освободившего людей от смерти, – распяли. Чем кто больше сделает добра, чем милостивей и величественнее правит – тем скорее ожидает его венец мученика…
Другой ответил:
– Бесы… Подлинные бесы-разрушители – эти чёртовы народовольцы…
Ещё слышала Вера, как говорили в толпе:
– Господа, убили царя. Мстили ему за освобождение крестьян.
– Какого царя!
– И беспременно не обошлось без англичанки.
– Конечно – на её деньги… Из-за границы руководство злодеями было.
Вобрав голову в плечи, точно ожидая, что её сейчас ударят или накинут на неё виселичную петлю, шла Вера назад по Невскому.
Темнело. Мартовский день догорал. Фонарщик с лестницей пробегал от фонаря к фонарю, зажигая газ. Непрерывной вереницей тянулись извозчичьи сани, позванивая, катились по рельсам конные кареты. На всех перекрёстках стояли конные казаки.
Вера прошла к тому месту, где был взрыв. В народе уже назвали это место – местом преступления. Оно было оцеплено солдатами. Там за солдатской цепью лежали венки и букеты цветов. Священник и певчие готовились служить панихиду. Чёрная толпа народа стояла безмолвно. Изредка раздавалось чьё-нибудь приглушённое всхлипывание.
Тихо реял, падая на землю, мокрый снег. Несказанная печаль и тоска застыли в воздухе.
XXVII
Домой Вера вернулась поздно.
Как всегда по воскресеньям, у Афиногена Ильича была пулька. Были Порфирий с женою, Карелин и Гарновский.
В кабинете на ломберном столе по углам горели свечи, щёточки и мелки были разложены, карты распечатаны. Афиноген Ильич, Карелин, Гарновский и Порфирий сидели за картами. В углу за круглым столом графиня Лиля заваривала из самовара чай.
– Где ты пропадала, Вера? – спросил Афиноген Ильич. – И так бледна… Устала?
– Да, дедушка, я очень устала. Я была там. Я почти видела, как всё это было, – ответила тихо Вера. – А потом ходила по городу. Всё не могла успокоиться. Очень было мне страшно… Что же теперь будет? Революция?
– Всё спокойно. Никакой революции не будет, – сказал Карелин. – Трактиры и кабаки закрыты. Все меры приняты.
– Да никакой революции никто и не боится, – сказал Порфирий. – Кабацкий разгул полезно предупредить.
– Да, всё спокойно, – подтвердил Гарновский.
– Это спокойствие ужасно, – сказал Порфирий. – Их, этих негодяев, народ должен был разорвать всех до единого. Взяли одного, какого-то Грязнова, оказавшегося Рысаковым. Другой цареубийца, не приходя в сознание, умер в Конюшенном лазарете… Сведётся к одному, а их много. Всех надо раскрыть и публично повесить. А тут спокойны. Вот кто был по-настоящему предан государю-мученику – это его собака Милорд… Представьте, так расстроился, что его паралич хватил, не пережил своего хозяина.
Афиноген Ильич посмотрел на стоявших подле его стула в ожидании чайного сухарика Флика и Флока и сказал:
– Ну а вы, подлецы, если меня так принесут, что будете делать? Расстроитесь или нет?
«Подлецы» дружно виляли хвостами вправо и влево и смотрели преданными собачьими глазами в глаза старому генералу.
– Вам сдавать, – сказал Карелин.
В кабинете воцарилось молчание. Вера забилась в тёмный угол, графиня Лиля разливала по стаканам чай, стараясь не шуметь.
Слышались отрывистые голоса играющих:
– Два без козырей…
– Три в червях…
– Фу, фу, фу, какая игра-то, – проговорил, отдуваясь, Порфирий. – Во всём рука Господня. Могла быть и конституция. Чего, кажется, хуже… Папа, тебе ходить.
Из своего угла Вера страшными, безумными глазами смотрела на них.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178