Там собирался петербургский свет. Там часто каталась красавица великая княгиня Мария Павловна, а в те дни, когда наследник цесаревич приезжал в Петербург из Гатчины, на катке можно было видеть стройную цесаревну в короткой шубке, с необычайной грацией скользившую на коньках. Иногда приезжал на каток государь император и, сидя в кресле, закутавшись в шинель с бобровым воротником, смотрел, как резвилась на льду молодёжь.
По четвергам и воскресеньям играла военная музыка. Устраивались кадрили на коньках, потом под звуки вальса кружились изящные пары, выписывая коньками затейливые вензеля.
Как только графиня Лиля узнала, что каток открыт, она пришла за Верой.
– Порфирий придёт позднее, – сказала она. – Он занят… Он не катается на коньках. Мы с ним будем потом пить чай на катке.
В эту осень графиня похорошела и точно стала моложе. Весёлый, счастливый огонь постоянно горел в её блестящих, выпуклых глазах, румянец не сходил с её полных щёк, и очаровательна была улыбка маленьких, ярких губ.
В белой горностаевой шубке, в такой же шапочке, в светло-серой суконной короткой, выше щиколоток, юбке, в высоких башмаках с привинченными к ним норвежскими коньками графиня Лиля смело и ловко сходила на синеватый, ещё не исчерченный коньками тонкий лёд.
Когда-то Вера «обожала» каток. У неё были подаренные дедом великолепные стальные шведские коньки. Она красиво каталась, умела делать фигуры и была пленительна своим высоким ростом, тонкой талией и строгими чертами юного, серьёзного лица. Кто не знал, кто она, – принимал её за скандинавскую принцессу.
Сейчас она неохотно сходила на лёд.
– Мне, Лиля, всё это до смерти надоело.
– Подумаешь!.. В восемнадцать лет надоел каток! Ты хандришь, Вера.
– Ну правда, что интересного? Мальчишки – пажи и лицеисты облепят, приставать будут… и… Афанасий!.. Он мне стал противен.
– Подумаешь!.. Афанасий… Да он – бог Таврического катка. Идём скорее. Кавалергардские трубачи играют сегодня. Возможно, будет государь император.
По катку, по аллеям сада в серебряном уборе инея бодро звучали трубы. Уже было много народа. Чинно катались офицеры, кто, заложив руки за спину, мчался широкими шагами, кто, ещё новичок, опасливо расставив руки и нагнувшись вперёд, неуверенно катился, ища точку опоры. Пажи и лицеисты мчались по двое и по трое.
Только что Вера с графиней, взявшись за руки, обежали вокруг пруда, как появился Афанасий.
Он появился шумно. Этот мальчишка знал себе цену. Он знал, что ему за его удаль, красоту, молодечество всё прощают. Он не стеснялся даже и при высочайших особах. Он вылетел прямо из павильона, щёлкая коньками по ступенькам, рискуя разбить себе голову. Он был в одном мундире – стрелковом кафтане, распахнутом на груди, в шапке с ополченским крестом, в малиновой рубахе, в широких шароварах и высоких сапогах гармоникой. Ухарем-молодчиком, вихрем слетел он на лёд, крикнул звонко на пажей и лицеистов:
– Расступись, молодёжь, Афанасий Разгильдяев идёт! – И помчался, выписывая вензеля, раскачиваясь из стороны в сторону и всё ускоряя свой лихой бег.
Он нарочно разогнался прямо на Веру с графиней, так, что те испугались. В двух шагах от них Афанасий затормозил, затопал коньками, взвился в воздух и зычно на весь каток крикнул:
– Вера!.. Видишь?..
И, круто повернувшись, пошёл красивым голландским шагом по кругу.
Все любовались им. Высокого роста, с юным, круглым, раскрасневшимся на морозе лицом, с маленьким пушком над верхней губой – он был великолепен.
Барышни млели, ожидая, кого пригласит он кататься под вальс. Все знали, что никто не умеет так обольстительно кататься, выделывая круги.
Вера со страхом смотрела на своего кузена. Она последнее время совсем не переносила его. А тот точно и не замечал этого. Его ухаживания становились грубее и настойчивее. Вера не успела докатиться до павильона, как Афанасий нагнал её.
– Здравствуйте, графиня… Вера, здравствуй… Графиня, мне все говорят, что мои губы созданы для поцелуев. А?.. Что?.. Правда?..
Графиня Лиля поймала его шутливый тон.
– Подумаешь!.. Все?.. Я не нахожу… Никто этого не находит, кроме разве вашей Мимишки. Идёмте со мною, Афанасий Порфирьевич.
Удаляясь от Веры, Афанасий нарочно громко, обернувшись в сторону кузины, сказал:
– Ну что Мимишка?.. Мне нужно, чтобы другие это находили…
Оставшись одна, Вера легко и грациозно покатилась к краю пруда, подальше от трубачей и толпы катающихся. Тут вдруг увидала Суханова. Николай Евгеньевич катился ей навстречу не очень смело. В морской чёрной шинели и чёрной фуражке, нахлобученной на уши, он походил на профессора или пастора.
Вера с того дня, когда убился матрос и была премировка выездов у её деда, не видела Суханова. Она обрадовалась ему. Он был из другого мира, из того, где не признавали красоты теперешней жизни и относились к ней критически, где мечтали создать иную, лучшую жизнь, где все получат жизненные блага поровну. Из той жизни, где готовили революцию…
– Идёмте со мною, – дружески пригласила Вера Суханова, – я вам помогу.
В отдалении играла музыка. Сквозь дымку морозного тумана просвечивало оранжевое солнце, и через заиндевевшие ветви деревьев сада виднелись, как через затейливую тюлевую занавесь, строгие линии дворца, колонны, прямые окна и круглый павильон – затеи князя Таврического.
– Всё-таки, Николай Евгеньевич, нельзя отрицать, что всё это очень красиво, – сказала Вера. – Во всём этом есть гармония: в небе, солнце, туманной, морозной дымке, инее деревьев… Вот только люди… Вы не находите, Николай Евгеньевич, какие тут пустые и пошлые люди?..
– Люди, Вера Николаевна, везде одинаковы. Есть хорошие, есть и похуже. Нехорошо то, что вся эта гармония, вся эта красота, изящество доступны такому числу людей… Пускают по билетам… Сотни… Нет, даже и не сотни, но десятки из ста пятидесяти миллионов русского народа могут пользоваться этой красотою. О чём мечтали мы, «китоловы»?.. Всем, понимаете, всем дать счастье, радость жизни, сытость, образование… Не десятки, а сотни…
– Тысячи! – восторженно перебила Вера.
– Десятки тысяч русской молодёжи не на пруде Таврического сада, а где-нибудь…
– На Ледовитом океане, – подсказала Вера.
– Пускай!.. На Белом море, на Финском заливе!.. Оркестры… Тысячи музыкантов и радостный народ, без различия званий и состояний…
– Ни званий, ни состояний тогда и не будет!..
– Конечно, не будет… Радостный народ, сбросив с себя бремя труда, вольный…
– Когда?.. Когда же это будет?..
– Когда будет править не один человек, как стеною окружённый знатью, но весь народ… Когда будет народоправство!..
– Когда?.. Скажите, Николай Евгеньевич, когда это может быть?
– После революции.
Их обгонял, громыхая коньками, Афанасий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178
По четвергам и воскресеньям играла военная музыка. Устраивались кадрили на коньках, потом под звуки вальса кружились изящные пары, выписывая коньками затейливые вензеля.
Как только графиня Лиля узнала, что каток открыт, она пришла за Верой.
– Порфирий придёт позднее, – сказала она. – Он занят… Он не катается на коньках. Мы с ним будем потом пить чай на катке.
В эту осень графиня похорошела и точно стала моложе. Весёлый, счастливый огонь постоянно горел в её блестящих, выпуклых глазах, румянец не сходил с её полных щёк, и очаровательна была улыбка маленьких, ярких губ.
В белой горностаевой шубке, в такой же шапочке, в светло-серой суконной короткой, выше щиколоток, юбке, в высоких башмаках с привинченными к ним норвежскими коньками графиня Лиля смело и ловко сходила на синеватый, ещё не исчерченный коньками тонкий лёд.
Когда-то Вера «обожала» каток. У неё были подаренные дедом великолепные стальные шведские коньки. Она красиво каталась, умела делать фигуры и была пленительна своим высоким ростом, тонкой талией и строгими чертами юного, серьёзного лица. Кто не знал, кто она, – принимал её за скандинавскую принцессу.
Сейчас она неохотно сходила на лёд.
– Мне, Лиля, всё это до смерти надоело.
– Подумаешь!.. В восемнадцать лет надоел каток! Ты хандришь, Вера.
– Ну правда, что интересного? Мальчишки – пажи и лицеисты облепят, приставать будут… и… Афанасий!.. Он мне стал противен.
– Подумаешь!.. Афанасий… Да он – бог Таврического катка. Идём скорее. Кавалергардские трубачи играют сегодня. Возможно, будет государь император.
По катку, по аллеям сада в серебряном уборе инея бодро звучали трубы. Уже было много народа. Чинно катались офицеры, кто, заложив руки за спину, мчался широкими шагами, кто, ещё новичок, опасливо расставив руки и нагнувшись вперёд, неуверенно катился, ища точку опоры. Пажи и лицеисты мчались по двое и по трое.
Только что Вера с графиней, взявшись за руки, обежали вокруг пруда, как появился Афанасий.
Он появился шумно. Этот мальчишка знал себе цену. Он знал, что ему за его удаль, красоту, молодечество всё прощают. Он не стеснялся даже и при высочайших особах. Он вылетел прямо из павильона, щёлкая коньками по ступенькам, рискуя разбить себе голову. Он был в одном мундире – стрелковом кафтане, распахнутом на груди, в шапке с ополченским крестом, в малиновой рубахе, в широких шароварах и высоких сапогах гармоникой. Ухарем-молодчиком, вихрем слетел он на лёд, крикнул звонко на пажей и лицеистов:
– Расступись, молодёжь, Афанасий Разгильдяев идёт! – И помчался, выписывая вензеля, раскачиваясь из стороны в сторону и всё ускоряя свой лихой бег.
Он нарочно разогнался прямо на Веру с графиней, так, что те испугались. В двух шагах от них Афанасий затормозил, затопал коньками, взвился в воздух и зычно на весь каток крикнул:
– Вера!.. Видишь?..
И, круто повернувшись, пошёл красивым голландским шагом по кругу.
Все любовались им. Высокого роста, с юным, круглым, раскрасневшимся на морозе лицом, с маленьким пушком над верхней губой – он был великолепен.
Барышни млели, ожидая, кого пригласит он кататься под вальс. Все знали, что никто не умеет так обольстительно кататься, выделывая круги.
Вера со страхом смотрела на своего кузена. Она последнее время совсем не переносила его. А тот точно и не замечал этого. Его ухаживания становились грубее и настойчивее. Вера не успела докатиться до павильона, как Афанасий нагнал её.
– Здравствуйте, графиня… Вера, здравствуй… Графиня, мне все говорят, что мои губы созданы для поцелуев. А?.. Что?.. Правда?..
Графиня Лиля поймала его шутливый тон.
– Подумаешь!.. Все?.. Я не нахожу… Никто этого не находит, кроме разве вашей Мимишки. Идёмте со мною, Афанасий Порфирьевич.
Удаляясь от Веры, Афанасий нарочно громко, обернувшись в сторону кузины, сказал:
– Ну что Мимишка?.. Мне нужно, чтобы другие это находили…
Оставшись одна, Вера легко и грациозно покатилась к краю пруда, подальше от трубачей и толпы катающихся. Тут вдруг увидала Суханова. Николай Евгеньевич катился ей навстречу не очень смело. В морской чёрной шинели и чёрной фуражке, нахлобученной на уши, он походил на профессора или пастора.
Вера с того дня, когда убился матрос и была премировка выездов у её деда, не видела Суханова. Она обрадовалась ему. Он был из другого мира, из того, где не признавали красоты теперешней жизни и относились к ней критически, где мечтали создать иную, лучшую жизнь, где все получат жизненные блага поровну. Из той жизни, где готовили революцию…
– Идёмте со мною, – дружески пригласила Вера Суханова, – я вам помогу.
В отдалении играла музыка. Сквозь дымку морозного тумана просвечивало оранжевое солнце, и через заиндевевшие ветви деревьев сада виднелись, как через затейливую тюлевую занавесь, строгие линии дворца, колонны, прямые окна и круглый павильон – затеи князя Таврического.
– Всё-таки, Николай Евгеньевич, нельзя отрицать, что всё это очень красиво, – сказала Вера. – Во всём этом есть гармония: в небе, солнце, туманной, морозной дымке, инее деревьев… Вот только люди… Вы не находите, Николай Евгеньевич, какие тут пустые и пошлые люди?..
– Люди, Вера Николаевна, везде одинаковы. Есть хорошие, есть и похуже. Нехорошо то, что вся эта гармония, вся эта красота, изящество доступны такому числу людей… Пускают по билетам… Сотни… Нет, даже и не сотни, но десятки из ста пятидесяти миллионов русского народа могут пользоваться этой красотою. О чём мечтали мы, «китоловы»?.. Всем, понимаете, всем дать счастье, радость жизни, сытость, образование… Не десятки, а сотни…
– Тысячи! – восторженно перебила Вера.
– Десятки тысяч русской молодёжи не на пруде Таврического сада, а где-нибудь…
– На Ледовитом океане, – подсказала Вера.
– Пускай!.. На Белом море, на Финском заливе!.. Оркестры… Тысячи музыкантов и радостный народ, без различия званий и состояний…
– Ни званий, ни состояний тогда и не будет!..
– Конечно, не будет… Радостный народ, сбросив с себя бремя труда, вольный…
– Когда?.. Когда же это будет?..
– Когда будет править не один человек, как стеною окружённый знатью, но весь народ… Когда будет народоправство!..
– Когда?.. Скажите, Николай Евгеньевич, когда это может быть?
– После революции.
Их обгонял, громыхая коньками, Афанасий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178