Его окружали деревья, ночь и шум воды. Он глубоко вдыхал воздух, вспоминая, как раньше, приходя сюда, чувствовал, что укрылся от остального мира, оставив позади все свои горести. Но в те времена они были пустяковыми.
Как бы то ни было, приятно побыть одному. Правда, и в своей спальне он был один, но не так, как здесь. Там он чувствовал, что окружен людьми, которые искренне беспокоятся о нем. Но он от них задыхался. Он совершил ошибку, вообразив, что люди могут ему помочь. Не могут.
И меньше всех его родственники.
Сегодня утром он почувствовал, как сильно любит его Люк. И все они любили его и тревожились за него. Но он был не в состоянии раскрыться перед ними, принять их любовь и заботу, и это его угнетало.
Да и как он мог чувствовать себя по-другому? Как мог принимать утешения, если его жена и Томас погибли, когда его не было с ними? И если он сотню раз желал им смерти? Нет, это не правда. Он покачал головой, прогоняя ужасную мысль. Он никогда не желал смерти Томасу. И всерьез не желал смерти Элис.
Но он пришел сюда не для того, чтобы предаваться воспоминаниям или терзаться чувством вины. Он закрыл глаза, прислушиваясь к успокаивающему шуму воды. Он пришел сюда, чтобы ненадолго забыться, а потом, успокоившись, вернуться в дом и заснуть, если удастся.
Он был страстно влюблен в Элис. И она была влюблена в него. Два чужих друг другу человека, которые приняли влечение за любовь. Он полюбил ее потому, что она выходила его во время продолжительной болезни. Она – потому, что он нуждался в ее уходе. Это было неизбежно.
Но она вышла за него замуж еще по одной причине, о которой он узнал через сутки после бракосочетания, после полной разочарований брачной ночи. Страсть, с которой молодая жена ответила на его поцелуи, перешла в панику, как только его руки прикоснулись к ее телу, – даже сейчас он вздрогнул при воспоминании об этом, – а затем в отвращение, когда он вошел в нее. Все закончилось быстро и не принесло удовлетворения. Она не была девственницей.
Ее любовник, сказала она, когда он наутро потребовал объяснений, остался в Англии. Она даже назвала Эшли его имя – сэр Генри Верни, сосед, лучший друг ее брата. О да, она все еще его любит. И всегда будет любить. Фанатичный блеск в ее глазах не позволил Эшли усомниться в том, что она говорит правду.
Эшли оставалось ломать голову над тем, почему она вышла за него замуж и каким образом можно сделать хоть что-то приемлемое из этого брака.
На первый вопрос она ответила с вызовом, что он напомнил ей ее любовника. Ей показалось, что Эшли немного похож на него. Но она ужасно ошиблась. быть, был безумно счастливый день, она нашла в нем что-то и для него. И утром, и теперь. Ради их старой дружбы она предлагала ему свое понимание и сочувствие. Она подставила свои глухие уши для его темных тайн, предлагала свою способность проникать глубже слов. Она хотела облегчить его боль.
А он отреагировал на это плотским желанием, ощутив сильную эрекцию. Взяв ее за руки, он крепко держал их, создавая преграду между их телами.
– Сегодня ты нужна мне только для одной цели, Эмми, – прохрипел он. – Беги, пока не поздно. Уходи! – Однако, сам не сознавая, продолжал крепко сжимать ее руки.
Она подняла их сомкнутые руки и приложила к своим щекам. Безрассудно невинная или безрассудно отважная, а может быть, и то и другое одновременно. Она чувствовала, что нужна ему, и ее не беспокоило, в чем это выразится.
Она была готова отдать все, что потребуется, до конца, лишь бы утешить его. Эмми, его спасительница. С тех пор как покинул Индию, он искал забвения и покоя, не подозревая, что ищет ее.
Крепко зажмурившись, он отыскал губами ее губы. Они были холодными, крепко сжатыми и дрожали. Он настойчиво раскрыл их кончиком языка и ощутил теплоту, влагу и сладость ее рта. Язык проник еще глубже. Острое желание пульсировало в нем, сотрясая тело. Он все еще держал ее за руки, не позволяя их телам соприкоснуться.
– Ведь я могу погубить тебя, Эмми, – сказал он. – Сегодня я только так могу воспользоваться тобой. Уходи.
Оставь меня. – Его удивило непривычное ощущение слез, катившихся по щекам.
Она отняла свои руки, и он, ожидая, что она сейчас убежит, испытал смешанное чувство паники и облегчения.
Но вместо того чтобы спуститься по камням вниз, она подошла совсем близко и обняла его. Потом, слегка наклонившись, прижалась щекой к его плечу. Он ощутил все тепло ее щедрости, все ее невероятное безрассудство. Понимает ли она сама, что делает?
Он глубоко вздохнул и обнял ее.
– Черт бы тебя побрал, – бормотал он, уткнувшись лицом в ее волосы. – Черт бы тебя побрал, Эмми. – Он знал, что она его не услышит, и судорожно глотнул воздух'.
Потом, взяв ее за подбородок, повернул к себе ее лицо, чтобы она видела его губы. Чтобы не оставалось сомнения: она понимает, что происходит.
– Если ты хочешь утешить меня сегодня, Эмми, – сказал он, – то можешь сделать это только как женщина.
Сегодня мне нужны лишь плотские утешения. – Он взял ее руку и приложил к своим брюкам в отчаянной попытке смутить и напугать ее. – У нее широко распахнулись глаза, но страха в них не было. – Уходи. Беги, пока не поздно.
Пока я еще могу тебя отпустить.
Он заставлял ее уйти, а глаза умоляли остаться. Она слышала лишь то, что говорили глаза. И пришла сюда для того, чтобы дать все, что бы ему ни потребовалось. Он это понимал, и у него не было сил отказаться от ее дара.
Он подхватил ее на руки и стал спускаться вниз, все еще не веря, что это произойдет, что хотя бы у одного из них не найдется достаточно здравого смысла, чтобы остановиться, пока еще не поздно. Но его тело горело от желания, слепой инстинкт тянул к ней.
Он поставил ее на ноги на травянистом берегу реки, снял плащ и, расстелив его на земле, уложил ее.
– Эмми... – Он опустился рядом с ней, наклонился, провел губами по ее губам, прикоснулся к тугой теплой груди сквозь ткань платья, пытаясь убедить себя, что еще не поздно. Но было поздно. Обеими руками он ухватился за подол ее широкого платья вместе с нижней сорочкой. Она подняла вверх обе руки, и он одним движением снял с нее всю одежду и бросил на траву. Больше на ней ничего не было. Башмаки она сбросила, как только он положил ее на землю. – Куда ты спешишь, невинная Эмми?
Его губы и руки торопливо и жадно, но отнюдь не нежно ласкали ее. Она прикасалась к нему теплыми нежными руками, издавая странные низкие гортанные звуки. У него не было времени, чтобы раздеться. Желание пульсировало в нем, заглушая даже шум водопада, а душевная боль торопила, стремясь вырваться наружу, позволить забыться и стереть из памяти прошлое. Дрожащими пальцами он расстегнул пуговицы на брюках.
Он пытался войти в нее медленно. Но вход был узким, девственным. Он почувствовал преграду, которая прогибалась, но долго не поддавалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Как бы то ни было, приятно побыть одному. Правда, и в своей спальне он был один, но не так, как здесь. Там он чувствовал, что окружен людьми, которые искренне беспокоятся о нем. Но он от них задыхался. Он совершил ошибку, вообразив, что люди могут ему помочь. Не могут.
И меньше всех его родственники.
Сегодня утром он почувствовал, как сильно любит его Люк. И все они любили его и тревожились за него. Но он был не в состоянии раскрыться перед ними, принять их любовь и заботу, и это его угнетало.
Да и как он мог чувствовать себя по-другому? Как мог принимать утешения, если его жена и Томас погибли, когда его не было с ними? И если он сотню раз желал им смерти? Нет, это не правда. Он покачал головой, прогоняя ужасную мысль. Он никогда не желал смерти Томасу. И всерьез не желал смерти Элис.
Но он пришел сюда не для того, чтобы предаваться воспоминаниям или терзаться чувством вины. Он закрыл глаза, прислушиваясь к успокаивающему шуму воды. Он пришел сюда, чтобы ненадолго забыться, а потом, успокоившись, вернуться в дом и заснуть, если удастся.
Он был страстно влюблен в Элис. И она была влюблена в него. Два чужих друг другу человека, которые приняли влечение за любовь. Он полюбил ее потому, что она выходила его во время продолжительной болезни. Она – потому, что он нуждался в ее уходе. Это было неизбежно.
Но она вышла за него замуж еще по одной причине, о которой он узнал через сутки после бракосочетания, после полной разочарований брачной ночи. Страсть, с которой молодая жена ответила на его поцелуи, перешла в панику, как только его руки прикоснулись к ее телу, – даже сейчас он вздрогнул при воспоминании об этом, – а затем в отвращение, когда он вошел в нее. Все закончилось быстро и не принесло удовлетворения. Она не была девственницей.
Ее любовник, сказала она, когда он наутро потребовал объяснений, остался в Англии. Она даже назвала Эшли его имя – сэр Генри Верни, сосед, лучший друг ее брата. О да, она все еще его любит. И всегда будет любить. Фанатичный блеск в ее глазах не позволил Эшли усомниться в том, что она говорит правду.
Эшли оставалось ломать голову над тем, почему она вышла за него замуж и каким образом можно сделать хоть что-то приемлемое из этого брака.
На первый вопрос она ответила с вызовом, что он напомнил ей ее любовника. Ей показалось, что Эшли немного похож на него. Но она ужасно ошиблась. быть, был безумно счастливый день, она нашла в нем что-то и для него. И утром, и теперь. Ради их старой дружбы она предлагала ему свое понимание и сочувствие. Она подставила свои глухие уши для его темных тайн, предлагала свою способность проникать глубже слов. Она хотела облегчить его боль.
А он отреагировал на это плотским желанием, ощутив сильную эрекцию. Взяв ее за руки, он крепко держал их, создавая преграду между их телами.
– Сегодня ты нужна мне только для одной цели, Эмми, – прохрипел он. – Беги, пока не поздно. Уходи! – Однако, сам не сознавая, продолжал крепко сжимать ее руки.
Она подняла их сомкнутые руки и приложила к своим щекам. Безрассудно невинная или безрассудно отважная, а может быть, и то и другое одновременно. Она чувствовала, что нужна ему, и ее не беспокоило, в чем это выразится.
Она была готова отдать все, что потребуется, до конца, лишь бы утешить его. Эмми, его спасительница. С тех пор как покинул Индию, он искал забвения и покоя, не подозревая, что ищет ее.
Крепко зажмурившись, он отыскал губами ее губы. Они были холодными, крепко сжатыми и дрожали. Он настойчиво раскрыл их кончиком языка и ощутил теплоту, влагу и сладость ее рта. Язык проник еще глубже. Острое желание пульсировало в нем, сотрясая тело. Он все еще держал ее за руки, не позволяя их телам соприкоснуться.
– Ведь я могу погубить тебя, Эмми, – сказал он. – Сегодня я только так могу воспользоваться тобой. Уходи.
Оставь меня. – Его удивило непривычное ощущение слез, катившихся по щекам.
Она отняла свои руки, и он, ожидая, что она сейчас убежит, испытал смешанное чувство паники и облегчения.
Но вместо того чтобы спуститься по камням вниз, она подошла совсем близко и обняла его. Потом, слегка наклонившись, прижалась щекой к его плечу. Он ощутил все тепло ее щедрости, все ее невероятное безрассудство. Понимает ли она сама, что делает?
Он глубоко вздохнул и обнял ее.
– Черт бы тебя побрал, – бормотал он, уткнувшись лицом в ее волосы. – Черт бы тебя побрал, Эмми. – Он знал, что она его не услышит, и судорожно глотнул воздух'.
Потом, взяв ее за подбородок, повернул к себе ее лицо, чтобы она видела его губы. Чтобы не оставалось сомнения: она понимает, что происходит.
– Если ты хочешь утешить меня сегодня, Эмми, – сказал он, – то можешь сделать это только как женщина.
Сегодня мне нужны лишь плотские утешения. – Он взял ее руку и приложил к своим брюкам в отчаянной попытке смутить и напугать ее. – У нее широко распахнулись глаза, но страха в них не было. – Уходи. Беги, пока не поздно.
Пока я еще могу тебя отпустить.
Он заставлял ее уйти, а глаза умоляли остаться. Она слышала лишь то, что говорили глаза. И пришла сюда для того, чтобы дать все, что бы ему ни потребовалось. Он это понимал, и у него не было сил отказаться от ее дара.
Он подхватил ее на руки и стал спускаться вниз, все еще не веря, что это произойдет, что хотя бы у одного из них не найдется достаточно здравого смысла, чтобы остановиться, пока еще не поздно. Но его тело горело от желания, слепой инстинкт тянул к ней.
Он поставил ее на ноги на травянистом берегу реки, снял плащ и, расстелив его на земле, уложил ее.
– Эмми... – Он опустился рядом с ней, наклонился, провел губами по ее губам, прикоснулся к тугой теплой груди сквозь ткань платья, пытаясь убедить себя, что еще не поздно. Но было поздно. Обеими руками он ухватился за подол ее широкого платья вместе с нижней сорочкой. Она подняла вверх обе руки, и он одним движением снял с нее всю одежду и бросил на траву. Больше на ней ничего не было. Башмаки она сбросила, как только он положил ее на землю. – Куда ты спешишь, невинная Эмми?
Его губы и руки торопливо и жадно, но отнюдь не нежно ласкали ее. Она прикасалась к нему теплыми нежными руками, издавая странные низкие гортанные звуки. У него не было времени, чтобы раздеться. Желание пульсировало в нем, заглушая даже шум водопада, а душевная боль торопила, стремясь вырваться наружу, позволить забыться и стереть из памяти прошлое. Дрожащими пальцами он расстегнул пуговицы на брюках.
Он пытался войти в нее медленно. Но вход был узким, девственным. Он почувствовал преграду, которая прогибалась, но долго не поддавалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75