Ковач нахмурился:
— Мне это не нравится.
— Мне тоже… Тебе мама никогда не говорила, что ты заработаешь геморрой, сидя на холодном бетоне?
— Нет. — Он медленно поднялся. — Она говорила, что я загоняю себе внутрь все, что бы ни увидел.
— Что она имела в виду?
— Что я принимаю все чересчур близко к сердцу. — Раздавив ногой окурок, Ковач отшвырнул его за куст можжевельника.
Воцарилось неловкое молчание.
— Мне очень жаль, Сэм, — заговорила наконец Лиска. — Я знаю, как много он для тебя значил. Ковач вздохнул:
— Себе в рот стреляют самые крутые.
Лиска нахмурилась и подтолкнула его локтем:
— Не вздумай проделать такое. Я тебя быстренько оживлю.
Ковач попытался улыбнуться, но потерпел неудачу и посмотрел на ближайший дом. Сосед Фэллона установил перед окном фанерные силуэты трех волхвов, едущих на верблюдах к младенцу Христу. В данный момент огромный шнауцер с увлечением отгрызал волхва с одного из верблюдов.
— Я не настолько крут, Колокольчик, — признался Ковач.
Ему казалось, будто защищавшая его броня проржавела и рассыпалась от старости. Что хуже — быть слишком суровым и бесчувственным или ощущать страдания других и страдать от этого самому? В такой день на этот вопрос нелегко ответить. Это все равно что пытаться решить, что лучше — удар ножом или обухом по голове.
— Вот и хорошо.
Лиска положила руку ему на спину и на несколько секунд прижалась лбом к его плечу. Такой вот простой человеческий контакт успокаивал лучше, чем любые слова.
“И все-таки стоит быть открытым для эмоций других, — ответил Ковач на свой вопрос. — Даже если это, как правило, причиняет боль”.
Он сжал плечо напарницы:
— Спасибо.
— Не стоит благодарности. — Лиска шагнула в сторону с чопорным видом. — Ладно, хватит. Я должна поддерживать свою репутацию. Кстати, о людях, имеющих репутацию… Угадай, что за парочку я видела сегодня утром в горячем местечке под названием “Чип Чарли”?
Ковач молча ожидал продолжения.
— Кэла Спрингера и Брюса Огдена.
— Ну, будь я проклят!
— Странная парочка, верно?
— Они были счастливы, увидев тебя?
— Да, так же счастливы, как если бы обнаружили у себя на голове вшей. Кэл потел, как монах в бардаке, и улизнул при первой же возможности.
— Он слишком нервничает для человека, за которым не водится никаких грехов, — заметил Ковач.
— Вот именно. А Огден… — Она посмотрела на улицу, словно ища объект для сравнения. Мимо прогромыхал грузовик с мусором. — Этот парень как бочонок нитроглицерина с замысловатым детонатором. Хотела бы я покопаться в его личном деле.
— Сейвард обещала мне просмотреть досье Фэллона по делу Кертиса и проверить, есть ли там записи об Огдене — угрожал ли он ему и так далее.
— Но она не покажет тебе досье?
— Нет.
— Ты утрачиваешь подход, Сэм.
— Старею, — усмехнулся Ковач. — Но я надеюсь, что ей осточертеет моя физиономия и она передаст мне все, что нужно, лишь бы от меня избавиться. Терапия методом отвращения.
— Должна признаться, что, будь я менее крутой, Огден здорово бы меня напугал. Глядя на него, я представляла себе Кертиса, избитого до смерти бейсбольной битой.
Ковач задумался.
— По-твоему, Огден мог донимать Кертиса из-за его сексуальных пристрастий? А потом разделаться с ним за то, что он пожаловался на него в БВД? Но если бы подобная жалоба имела место, Огден никогда бы не участвовал в расследовании убийства Кертиса. Такое случается только в кино.
— Да, — вздохнула Лиска. — Вот если бы ты был Мелом Гибсоном, а я — Джоди Фостер, такое могло бы случиться.
— Мел Гибсон слишком низкорослый.
— Окей. Если бы ты был… Брюсом Уиллисом.
— Он тоже низкорослый и к тому же лысый.
— Тогда Аль Пачино.
— Он выглядит так, словно его привязали к грузовику и протащили по гравию.
Лиска закатила глаза:
— На тебя не угодишь! А как насчет Харрисона Форда?
— Он здорово постарел.
— Ты тоже, — напомнила Лиска и снова посмотрела на улицу. Она подпрыгивала, пытаясь согреться. На ней не было шляпы, и мочки ее ушей покраснели от холода. — Где же экспертная группа?
— Занята одной семейной трагедией, — ответил Ковач. — Представляешь, жене надоело, что муж в течение девяти лет насиловал ее, когда она отключалась по пьянке, и она прикончила его ловким ударам разбитой бутылки из-под водки.
— Вот это я понимаю! Настоящее убийство!
— Еще бы! Как бы то ни было, они скоро приедут.
— Тогда я пока сделаю снимки. — Лиска вернулась к машине взять камеру.
Согласно правилам, каждая насильственная смерть должна была подвергаться той же процедуре, что и убийство. Ковач вернулся в дом вместе с Лиской и начал делать заметки, стараясь не вспоминать, что жертва — его собственный наставник. Рутинная работа успокаивала. Лиска не отпускала мрачноватых шуток, которыми они обычно обменивались на месте находки трупа, чтобы снять напряжение. Какое-то время единственными звуками были щелчки и жужжание камеры, выплевывающей одно фото за другим. Когда звуки прекратились, Ковач оторвал взгляд от блокнота. Лиска во все глаза смотрела на него, присев на корточки перед телом Фэллона, словно ожидая ответа на вопрос, заданный телепатически.
— В чем дело? — спросил Ковач.
— Почему он въехал в ванную спиной?
— Что-что?
— Ванная очень узкая, не говоря уже о препятствиях в виде унитаза и раковины. Зачем понадобилось въезжать спиной и создавать себе лишние неудобства?
Ковач задумался над вопросом.
— Если бы Майк въехал лицом, тот, кто первым открыл бы дверь, сразу увидел бы его размозженный затылок. Может быть, Майк хотел сохранить остатки достоинства!
— Тебе не кажется, что в таком случае он бы напялил какую-нибудь одежду? Это бельишко не внушает особого почтения.
— Самоубийцы не всегда поступают благоразумно, — заметил Ковач. — Человека, всадившего себе в рот пулю 38-го калибра, нельзя считать пребывающим в здравом уме. Ты не хуже меня знаешь, что многие кончают с собой, сидя на стульчаке. Тебя не удивляет, что перед этим они не всегда спускают за собой воду?
Лиска не ответила. Ее внимание переключилось на тусклый виниловый пол, который был белым лет двадцать тому назад. Позади трупа на виниле краснела лужица крови, в которой плавали кусочки мозга, похожие на переваренные макароны. Впереди крови не было. Душевой занавес также был окровавлен, а дверь — нет. Таким образом, перед тем, кто хотел войти в ванную — или выйти из нее, — путь был чистым. Он мог не опасаться ступить ногой в алую лужу или оставить на окровавленной поверхности четкие отпечатки пальцев.
— Если бы Майк был миллиардером с молодой хорошенькой женой, я бы сказал, что ты напала на горячий след, Динь, — промолвил Ковач. — Но он был разочарованным старым инвалидом, только что потерявшим сына.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
— Мне это не нравится.
— Мне тоже… Тебе мама никогда не говорила, что ты заработаешь геморрой, сидя на холодном бетоне?
— Нет. — Он медленно поднялся. — Она говорила, что я загоняю себе внутрь все, что бы ни увидел.
— Что она имела в виду?
— Что я принимаю все чересчур близко к сердцу. — Раздавив ногой окурок, Ковач отшвырнул его за куст можжевельника.
Воцарилось неловкое молчание.
— Мне очень жаль, Сэм, — заговорила наконец Лиска. — Я знаю, как много он для тебя значил. Ковач вздохнул:
— Себе в рот стреляют самые крутые.
Лиска нахмурилась и подтолкнула его локтем:
— Не вздумай проделать такое. Я тебя быстренько оживлю.
Ковач попытался улыбнуться, но потерпел неудачу и посмотрел на ближайший дом. Сосед Фэллона установил перед окном фанерные силуэты трех волхвов, едущих на верблюдах к младенцу Христу. В данный момент огромный шнауцер с увлечением отгрызал волхва с одного из верблюдов.
— Я не настолько крут, Колокольчик, — признался Ковач.
Ему казалось, будто защищавшая его броня проржавела и рассыпалась от старости. Что хуже — быть слишком суровым и бесчувственным или ощущать страдания других и страдать от этого самому? В такой день на этот вопрос нелегко ответить. Это все равно что пытаться решить, что лучше — удар ножом или обухом по голове.
— Вот и хорошо.
Лиска положила руку ему на спину и на несколько секунд прижалась лбом к его плечу. Такой вот простой человеческий контакт успокаивал лучше, чем любые слова.
“И все-таки стоит быть открытым для эмоций других, — ответил Ковач на свой вопрос. — Даже если это, как правило, причиняет боль”.
Он сжал плечо напарницы:
— Спасибо.
— Не стоит благодарности. — Лиска шагнула в сторону с чопорным видом. — Ладно, хватит. Я должна поддерживать свою репутацию. Кстати, о людях, имеющих репутацию… Угадай, что за парочку я видела сегодня утром в горячем местечке под названием “Чип Чарли”?
Ковач молча ожидал продолжения.
— Кэла Спрингера и Брюса Огдена.
— Ну, будь я проклят!
— Странная парочка, верно?
— Они были счастливы, увидев тебя?
— Да, так же счастливы, как если бы обнаружили у себя на голове вшей. Кэл потел, как монах в бардаке, и улизнул при первой же возможности.
— Он слишком нервничает для человека, за которым не водится никаких грехов, — заметил Ковач.
— Вот именно. А Огден… — Она посмотрела на улицу, словно ища объект для сравнения. Мимо прогромыхал грузовик с мусором. — Этот парень как бочонок нитроглицерина с замысловатым детонатором. Хотела бы я покопаться в его личном деле.
— Сейвард обещала мне просмотреть досье Фэллона по делу Кертиса и проверить, есть ли там записи об Огдене — угрожал ли он ему и так далее.
— Но она не покажет тебе досье?
— Нет.
— Ты утрачиваешь подход, Сэм.
— Старею, — усмехнулся Ковач. — Но я надеюсь, что ей осточертеет моя физиономия и она передаст мне все, что нужно, лишь бы от меня избавиться. Терапия методом отвращения.
— Должна признаться, что, будь я менее крутой, Огден здорово бы меня напугал. Глядя на него, я представляла себе Кертиса, избитого до смерти бейсбольной битой.
Ковач задумался.
— По-твоему, Огден мог донимать Кертиса из-за его сексуальных пристрастий? А потом разделаться с ним за то, что он пожаловался на него в БВД? Но если бы подобная жалоба имела место, Огден никогда бы не участвовал в расследовании убийства Кертиса. Такое случается только в кино.
— Да, — вздохнула Лиска. — Вот если бы ты был Мелом Гибсоном, а я — Джоди Фостер, такое могло бы случиться.
— Мел Гибсон слишком низкорослый.
— Окей. Если бы ты был… Брюсом Уиллисом.
— Он тоже низкорослый и к тому же лысый.
— Тогда Аль Пачино.
— Он выглядит так, словно его привязали к грузовику и протащили по гравию.
Лиска закатила глаза:
— На тебя не угодишь! А как насчет Харрисона Форда?
— Он здорово постарел.
— Ты тоже, — напомнила Лиска и снова посмотрела на улицу. Она подпрыгивала, пытаясь согреться. На ней не было шляпы, и мочки ее ушей покраснели от холода. — Где же экспертная группа?
— Занята одной семейной трагедией, — ответил Ковач. — Представляешь, жене надоело, что муж в течение девяти лет насиловал ее, когда она отключалась по пьянке, и она прикончила его ловким ударам разбитой бутылки из-под водки.
— Вот это я понимаю! Настоящее убийство!
— Еще бы! Как бы то ни было, они скоро приедут.
— Тогда я пока сделаю снимки. — Лиска вернулась к машине взять камеру.
Согласно правилам, каждая насильственная смерть должна была подвергаться той же процедуре, что и убийство. Ковач вернулся в дом вместе с Лиской и начал делать заметки, стараясь не вспоминать, что жертва — его собственный наставник. Рутинная работа успокаивала. Лиска не отпускала мрачноватых шуток, которыми они обычно обменивались на месте находки трупа, чтобы снять напряжение. Какое-то время единственными звуками были щелчки и жужжание камеры, выплевывающей одно фото за другим. Когда звуки прекратились, Ковач оторвал взгляд от блокнота. Лиска во все глаза смотрела на него, присев на корточки перед телом Фэллона, словно ожидая ответа на вопрос, заданный телепатически.
— В чем дело? — спросил Ковач.
— Почему он въехал в ванную спиной?
— Что-что?
— Ванная очень узкая, не говоря уже о препятствиях в виде унитаза и раковины. Зачем понадобилось въезжать спиной и создавать себе лишние неудобства?
Ковач задумался над вопросом.
— Если бы Майк въехал лицом, тот, кто первым открыл бы дверь, сразу увидел бы его размозженный затылок. Может быть, Майк хотел сохранить остатки достоинства!
— Тебе не кажется, что в таком случае он бы напялил какую-нибудь одежду? Это бельишко не внушает особого почтения.
— Самоубийцы не всегда поступают благоразумно, — заметил Ковач. — Человека, всадившего себе в рот пулю 38-го калибра, нельзя считать пребывающим в здравом уме. Ты не хуже меня знаешь, что многие кончают с собой, сидя на стульчаке. Тебя не удивляет, что перед этим они не всегда спускают за собой воду?
Лиска не ответила. Ее внимание переключилось на тусклый виниловый пол, который был белым лет двадцать тому назад. Позади трупа на виниле краснела лужица крови, в которой плавали кусочки мозга, похожие на переваренные макароны. Впереди крови не было. Душевой занавес также был окровавлен, а дверь — нет. Таким образом, перед тем, кто хотел войти в ванную — или выйти из нее, — путь был чистым. Он мог не опасаться ступить ногой в алую лужу или оставить на окровавленной поверхности четкие отпечатки пальцев.
— Если бы Майк был миллиардером с молодой хорошенькой женой, я бы сказал, что ты напала на горячий след, Динь, — промолвил Ковач. — Но он был разочарованным старым инвалидом, только что потерявшим сына.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91