Прохожу через турникет, возвращаю карточку, иду к гардеробу.
Живя по соседству, папа часто захаживал в новый торговый центр и с открытием катка решил устроиться гардеробщиком. Точнее, мама решила. Ей надоело, что пенсионер-папа постоянно торчит дома. А может, папе надоело смотреть целыми днями на пенсионерку-маму. Я живу отдельно, тонкости их отношений мне не известны, но взаимная усталость друг от друга у родителей налицо. В общем, решение было принято, и папа вот уже третий день выходит на работу в десять утра.
* * *
За стойкой гардероба папа выглядит весьма убедительно. Подтянутый старик в джинсах и плотной рубашке цвета тушёного шпината. Рубашку я подарил на прошлый Новый год. Отец стоит, заложив руки за спину, и смотрит на небо в большущем окне напротив.
– Привет, пап. – Я улыбаюсь и протягиваю руку. Он радостно улыбается в ответ. Рукопожатие. Слишком официальное приветствие получилось.
– Ну, как дела? – интересуюсь я новостями катка. Работа ещё не превратилась для отца в рутину, ему всё интересно.
– Дела? Нормально. Вчера одна девчонка нос разбила. Врача вызывали, пришлось задержаться.
– Ой, как обидно! – восклицаю я, представив одну из юных катальщиц оставляющей на льду капли крови.
– А я тут писать начал, – продолжает папа и вытаскивает из-под перевёрнутой таблички «Перерыв 15 минут» несколько исписанных листов бумаги.
– Писать? Наконец-то! А что? – удивляюсь и радуюсь я. О папиной жизни я знаю мало, но мне кажется, что она была насыщена событиями. Он родился ещё до войны, работал на секретном оборонном предприятии. Женился поздно, единственного ребёнка, то есть меня, произвёл, когда перевалило за сорок пять.
Папа не успевает мне ответить, к стойке приваливается парень, неловко подковылявший на коньках. Он забыл в куртке мобильный. Папа, человек непосредственный, спрашивает у парня номер вешалки и запускает руку в карман его куртки.
– Эй… что за дела!.. – начинает возмущаться парень, но папа, уже перерывший все его карманы, сообщает:
– Нет здесь телефона!
– Как нет?!.. – Парень хлопает себя по джинсам. Тем временем папа поднимает с пола какие-то бумажки, выпавшие из карманов куртки, пока он там рылся. Без всяких церемоний запихивает бумажки обратно.
– А, вот он! – Парень обнаруживает телефон где-то в недрах своих джинсов и зачем-то демонстрирует его нам. Я улыбаюсь, разделяя его радость. Будто сам нашёл потерянную вещицу. Позабыв про папино беспардонное поведение, парень ковыляет в сторону катка.
– Так о чём пишешь? – продолжаю я прерванный разговор.
– Вспомнил тут один случай из жизни… Здесь же раньше наш дом стоял…
Дело в том, что на месте торгового центра был старый квартал. Самые разные дома. Двух-, трёхэтажные. Маленьким мальчиком папа жил со своими родителями в одном из них, одноэтажном дворянском особняке, у парадных дверей которого стоял мраморный купидон с отбитой пипкой. После войны семью переселили из особняка в новый дом по соседству. Помпезная громада, украшенная не купидонами с пипками, а стахановцами с отбойными молотками. Особняк передали ЖЭКу. Затем он ещё несколько раз менял хозяев, пока недавно не был снесён вместе с купидоном, пипкой и прочими остатками старого квартала. Крупная строительная компания, принадлежащая уроженцу Одессы, а ныне гражданину США, выкупила участок, снесла все ветхие строения и построила торговый центр. На тот счёт, что старинные здания, в частности «папин» особняк, были ветхими, у многих имелись обоснованные сомнения, но рыпаться поздно.
– Уроды! Приехали неизвестно откуда и сносят старую Москву! – не сдерживаюсь я. Ненавижу тех, кто воспринимает мой родной город как рудник по добыче бабла. Народ со всех уголков бывшего Союза прётся в Москву, чтобы любыми способами заполучить бабло. Можно нарубить, чтобы здесь не бедствовать, а в идеале – нарубить столько, чтобы свалить подальше, в тёплые края, и жить себе припеваючи. Короче, не важно как, главное побольше! – Я бы этих козлов расстреливал за уничтожение национальной истории, за измену родине! Мочить таких, блядь, надо в сортире!..
– Ёбтвоюмать! – Папа весь аж побурел. – Чё ты материшься?! Научился, блядь!
– Да ты на суть смотри, а не на слова! Чё ты всё время к словам цепляешься?!
– Не буду рассказывать! – Папа как бы сплюнул, не сплюнул, конечно, только звук издал и отошёл от меня, весь трясясь от негодования. Пока мы остываем, к нам лучше не прикасаться. Впрочем, остываем мы быстро, как чай на морозе.
– Когда закончишь, дашь почитать? – первым нарушаю тишину я.
– Дам, хотя… давай я тебе сейчас расскажу, а потом почитаешь… – передумывает он после короткой паузы.
– Давай. – Я смотрю вслед длинноногой студентке, на коньках ставшей ещё выше. Она выходит на лёд и принимается скользить, пересмеиваясь с подругой.
– Только обещай, что матери не расскажешь!
Я вмиг забываю про студентку. Неужели мой папаша, не баловавший меня подробностями своей жизни, решил поведать о каком-нибудь бурном романе?! До меня доходили слухи, что он был в этом деле не дурак. А может, у меня есть брат или сестра от какой-нибудь его тайной любовной связи?! Лучше сестра, холёная красотка, хотя брат-миллионер тоже сойдёт!
– Не расскажу! Обещаю!
– А то она меня заест. Она же меня чуть ли не сталинистом считает.
– Не расскажу. А при чём тут Сталин? – Мечты о новообретённых родственниках тают.
– Сейчас поймёшь…
Папа – сын советского генерала, сделавшего карьеру во время репрессий. Не знаю, насколько его совесть чиста, но мама, в моменты семейных ссор, часто попрекает папу его родителем-«сталинистом». У нас ведь политика даже в отношениях жены и мужа актуальна.
– В общем, так, – начал папа. – Однажды приходит отец с работы и зовёт нас с матерью на разговор. Сорок шестой год был. Весна. Мне только десять лет исполнилось, но отец сказал, что я уже большой и должен всё знать. Хорошо помню, как он долго подбирал слова. А когда заговорил, то язык его мне показался странным и чужим, как у пропагандиста. Казённые фразы, ему не свойственные… «Враги активизировались. Новое обострение классовой борьбы. Шпионы. Диверсанты. Смерть изменникам родины». Я искренне удивился и говорю: «Как же так, ведь победа!.. Весь народ в едином порыве!.. Ведь теперь все вместе, какая же классовая борьба?!» Отец ответил, что партии виднее, и я умолк. Отец перешёл к делу, ему на службе предписали выделить комнату для сотрудника… – папа замялся.
– НКВД?
– Ну да, да, – сказал папа быстро, как говорят о вещах пустяковых, не стоящих внимания. – У нас в особняке была отдельная двухкомнатная квартира. В одной комнате жили родители, а в другой я с бабушкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Живя по соседству, папа часто захаживал в новый торговый центр и с открытием катка решил устроиться гардеробщиком. Точнее, мама решила. Ей надоело, что пенсионер-папа постоянно торчит дома. А может, папе надоело смотреть целыми днями на пенсионерку-маму. Я живу отдельно, тонкости их отношений мне не известны, но взаимная усталость друг от друга у родителей налицо. В общем, решение было принято, и папа вот уже третий день выходит на работу в десять утра.
* * *
За стойкой гардероба папа выглядит весьма убедительно. Подтянутый старик в джинсах и плотной рубашке цвета тушёного шпината. Рубашку я подарил на прошлый Новый год. Отец стоит, заложив руки за спину, и смотрит на небо в большущем окне напротив.
– Привет, пап. – Я улыбаюсь и протягиваю руку. Он радостно улыбается в ответ. Рукопожатие. Слишком официальное приветствие получилось.
– Ну, как дела? – интересуюсь я новостями катка. Работа ещё не превратилась для отца в рутину, ему всё интересно.
– Дела? Нормально. Вчера одна девчонка нос разбила. Врача вызывали, пришлось задержаться.
– Ой, как обидно! – восклицаю я, представив одну из юных катальщиц оставляющей на льду капли крови.
– А я тут писать начал, – продолжает папа и вытаскивает из-под перевёрнутой таблички «Перерыв 15 минут» несколько исписанных листов бумаги.
– Писать? Наконец-то! А что? – удивляюсь и радуюсь я. О папиной жизни я знаю мало, но мне кажется, что она была насыщена событиями. Он родился ещё до войны, работал на секретном оборонном предприятии. Женился поздно, единственного ребёнка, то есть меня, произвёл, когда перевалило за сорок пять.
Папа не успевает мне ответить, к стойке приваливается парень, неловко подковылявший на коньках. Он забыл в куртке мобильный. Папа, человек непосредственный, спрашивает у парня номер вешалки и запускает руку в карман его куртки.
– Эй… что за дела!.. – начинает возмущаться парень, но папа, уже перерывший все его карманы, сообщает:
– Нет здесь телефона!
– Как нет?!.. – Парень хлопает себя по джинсам. Тем временем папа поднимает с пола какие-то бумажки, выпавшие из карманов куртки, пока он там рылся. Без всяких церемоний запихивает бумажки обратно.
– А, вот он! – Парень обнаруживает телефон где-то в недрах своих джинсов и зачем-то демонстрирует его нам. Я улыбаюсь, разделяя его радость. Будто сам нашёл потерянную вещицу. Позабыв про папино беспардонное поведение, парень ковыляет в сторону катка.
– Так о чём пишешь? – продолжаю я прерванный разговор.
– Вспомнил тут один случай из жизни… Здесь же раньше наш дом стоял…
Дело в том, что на месте торгового центра был старый квартал. Самые разные дома. Двух-, трёхэтажные. Маленьким мальчиком папа жил со своими родителями в одном из них, одноэтажном дворянском особняке, у парадных дверей которого стоял мраморный купидон с отбитой пипкой. После войны семью переселили из особняка в новый дом по соседству. Помпезная громада, украшенная не купидонами с пипками, а стахановцами с отбойными молотками. Особняк передали ЖЭКу. Затем он ещё несколько раз менял хозяев, пока недавно не был снесён вместе с купидоном, пипкой и прочими остатками старого квартала. Крупная строительная компания, принадлежащая уроженцу Одессы, а ныне гражданину США, выкупила участок, снесла все ветхие строения и построила торговый центр. На тот счёт, что старинные здания, в частности «папин» особняк, были ветхими, у многих имелись обоснованные сомнения, но рыпаться поздно.
– Уроды! Приехали неизвестно откуда и сносят старую Москву! – не сдерживаюсь я. Ненавижу тех, кто воспринимает мой родной город как рудник по добыче бабла. Народ со всех уголков бывшего Союза прётся в Москву, чтобы любыми способами заполучить бабло. Можно нарубить, чтобы здесь не бедствовать, а в идеале – нарубить столько, чтобы свалить подальше, в тёплые края, и жить себе припеваючи. Короче, не важно как, главное побольше! – Я бы этих козлов расстреливал за уничтожение национальной истории, за измену родине! Мочить таких, блядь, надо в сортире!..
– Ёбтвоюмать! – Папа весь аж побурел. – Чё ты материшься?! Научился, блядь!
– Да ты на суть смотри, а не на слова! Чё ты всё время к словам цепляешься?!
– Не буду рассказывать! – Папа как бы сплюнул, не сплюнул, конечно, только звук издал и отошёл от меня, весь трясясь от негодования. Пока мы остываем, к нам лучше не прикасаться. Впрочем, остываем мы быстро, как чай на морозе.
– Когда закончишь, дашь почитать? – первым нарушаю тишину я.
– Дам, хотя… давай я тебе сейчас расскажу, а потом почитаешь… – передумывает он после короткой паузы.
– Давай. – Я смотрю вслед длинноногой студентке, на коньках ставшей ещё выше. Она выходит на лёд и принимается скользить, пересмеиваясь с подругой.
– Только обещай, что матери не расскажешь!
Я вмиг забываю про студентку. Неужели мой папаша, не баловавший меня подробностями своей жизни, решил поведать о каком-нибудь бурном романе?! До меня доходили слухи, что он был в этом деле не дурак. А может, у меня есть брат или сестра от какой-нибудь его тайной любовной связи?! Лучше сестра, холёная красотка, хотя брат-миллионер тоже сойдёт!
– Не расскажу! Обещаю!
– А то она меня заест. Она же меня чуть ли не сталинистом считает.
– Не расскажу. А при чём тут Сталин? – Мечты о новообретённых родственниках тают.
– Сейчас поймёшь…
Папа – сын советского генерала, сделавшего карьеру во время репрессий. Не знаю, насколько его совесть чиста, но мама, в моменты семейных ссор, часто попрекает папу его родителем-«сталинистом». У нас ведь политика даже в отношениях жены и мужа актуальна.
– В общем, так, – начал папа. – Однажды приходит отец с работы и зовёт нас с матерью на разговор. Сорок шестой год был. Весна. Мне только десять лет исполнилось, но отец сказал, что я уже большой и должен всё знать. Хорошо помню, как он долго подбирал слова. А когда заговорил, то язык его мне показался странным и чужим, как у пропагандиста. Казённые фразы, ему не свойственные… «Враги активизировались. Новое обострение классовой борьбы. Шпионы. Диверсанты. Смерть изменникам родины». Я искренне удивился и говорю: «Как же так, ведь победа!.. Весь народ в едином порыве!.. Ведь теперь все вместе, какая же классовая борьба?!» Отец ответил, что партии виднее, и я умолк. Отец перешёл к делу, ему на службе предписали выделить комнату для сотрудника… – папа замялся.
– НКВД?
– Ну да, да, – сказал папа быстро, как говорят о вещах пустяковых, не стоящих внимания. – У нас в особняке была отдельная двухкомнатная квартира. В одной комнате жили родители, а в другой я с бабушкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39