— Классная.
— Хорошо, — сказал Ворон, — я его беру за пять фунтов2. — Он достал банкноту из бумажника, который получил от Чамли.
— Упаковать вам?
— Да нет, — ответил Ворон. — Девушка сама за ним зайдет. — Он ухмыльнулся ей изуродованным ртом. — Она классная девчонка, сами увидите. Это ведь у вас самое лучшее платье? — И когда продавщица кивнула, забирая деньги, он добавил: — Ну, тогда оно будет Элис в самый раз.
И снова на улицу, на Шафтсбери авеню, излив хотя бы часть презрения и злобы, потом на Фрит-стрит и за угол, к немецкому кафе, где он снимал комнату. Внизу, у входа его ждал сюрприз — елочка в бочке с песком, вся увешанная цветными стекляшками, и ясли с младенцем Христом. Он спросил старика хозяина:
— Вы что, верите в это? В эту чепуху?
— Неужели опять будет война? — спросил старик. — Ужасные вещи пишут. Страшно читать.
— Что за дела — в гостинице им места не нашлось?1 Нам в приюте давали сливовый пудинг. И читали про указ цезаря Августа. Так что я в курсе. Я человек образованный. Нам про те дела читали по крайней мере раз в год.
— Ну, я-то войну своими глазами видел.
— Терпеть не могу всякую сентиментальщину.
— Да ладно, — сказал старик, — клиентам это нравится.
Ворон поднял младенца. Вместе с ним и ясли — все было из одного куска, из дешевого раскрашенного гипса.
— Ну, они его пришпандорили, а? Я-то знаю, как все это было. Я человек образованный.
Он поднялся наверх, в свою комнату. Видно было, что там не убирали. Таз полон грязной воды, кувшин пуст. Ворон вспомнил толстяка, как тот говорил: «Чамли, дружище, Чамли. Произносится: Чамли», и как сверкал изумруд на пухлом пальце. Он снова вышел на лестницу и раздраженно позвал, перегнувшись через перила:
— Элис!
Она вышла из соседней комнаты, неряха с кривым, высоко поднятым плечом. Крашенные перекисью волосы сосульками свисали на лицо. Сказала:
— Нечего орать.
Он ответил:
— В комнате свинарник. Я не позволю так с собой обращаться. Иди, прибери там. — И дал ей пощечину. Она отшатнулась, вся сжавшись и не смея ничего сказать, кроме: «Да кто ты такой, в самом деле…»
— Давай-давай, — сказал он, — горбунья несчастная. — И засмеялся, когда Элис согнулась, застилая кровать. — Я тебе платье купил к Рождеству. Вот квитанция. Сходи за ним. Красивое. Тебе в самый раз.
— Думаешь, ты очень остроумный, да?
— Да я за эту шутку пять фунтов выложил. Поторопись, Элис, а то магазин закроют. — Но девчонка отплатила ему той же монетой, крикнув снизу:
— Да я никак не хуже тебя выгляжу, эх ты, заячья губа! — Орала на весь дом, все могли слышать — и старик хозяин в кафе, и его жена в гостиной, и посетители. Он представил себе их ухмылки: «Валяй, Элис, ох и парочка из вас получится — страшнее некуда!» На самом деле он не очень страдал: он ведь пил эту отраву по капле с самого детства; яд почти утратил свою горечь.
Ворон подошел к окну и, распахнув раму, поцарапал ногтем по подоконнику. Кошка появилась немедленно. Торопливо, но осторожно пробиралась по водосточному желобу, потом коротко прыгнула, будто нападая, охватила лапками руку.
— Ах ты паршивка маленькая, — сказал Ворон. — Ах ты паршивка.
Он вытащил из кармана пальто пакетик сливок и плеснул в мыльницу; кошка прекратила игру и, мяукнув, бросилась в комнату. Ворон схватил ее за шиворот и поставил на комод перед мыльницей со сливками. Она вывернулась из его руки, маленькая, не больше той крысы, которую Ворон приручал, когда еще жил в приюте, только гораздо мягче. Он почесал кошку за ухом, та огрызнулась, не отрываясь от еды: язычок так и мелькал.
Пора обедать, сказал он себе. С такими деньгами он мог куда угодно пойти. Мог устроить себе шикарный обед у Симпсона, где собираются деловые люди: взять сочный кусок мяса, жаренного на вертеле, и кучу овощей.
Когда он проходил мимо будки телефона-автомата в темном углу под лестницей, он услышал свое имя.
— Ворон? — говорил хозяин, — он постоянно здесь комнату снимает. Он уезжал.
— Эй, вы, — сказал чужой голос, — как вас там — Элис — покажите мне его комнату. Следите за дверью, Сондерс.
На коленях Ворон вполз в будку. Дверь он оставил приоткрытой — терпеть не мог замкнутого пространства. Он не видел, что делается снаружи, но и по голосу было ясно: говорил полицейский в штатском, из Скотленд-Ярда. Незнакомец прошел так близко, что пол будки задрожал от его шагов. Потом спустился обратно:
— Там никого нет. И пальто и шляпы нет. Он, видно, вышел куда-то.
— Наверное, вышел, — сказал старик. — Он ходит совсем бесшумно.
Незнакомец принялся за расспросы:
— Как он выглядит?
И старик и девчонка в один голос ответили:
— Заячья губа.
— Полезная примета, — сказал полицейский. — Ничего не трогать в его комнате. Я пришлю человека снять отпечатки пальцев. Что он за тип?
Ворон слышал каждое слово. Не представлял себе, чего им надо. Он знал, что не оставил улик: не просто думал, что не оставил, — он знал. Та комната
— та квартира — запечатлелась в его мозгу с точностью фотографического снимка. У них не было никаких доказательств. Он нарушил инструкцию и забрал пистолет, но пистолет был здесь, он ощущал согревшийся металл у себя под мышкой. Кроме того, если бы нашлись улики, его остановили бы еще в Дувре. Ворон прислушивался к голосам с глухой ненавистью: он мечтал об обеде, он уже сутки не ел как следует, а теперь, с двумя сотнями фунтов в кармане, он мог купить себе все что хотел.
— Вполне могу поверить, — сказал старик. — Да он ведь вот только что тут смеялся над моей женой из-за рождественской колыбельки, которую бедняжка купила.
— Грубиян чертов, — сказала Элис. — Если кто и пожалеет, что его посадили под замок, так только не я.
Ворон подумал удивленно: они меня ненавидят.
Девчонка сказала:
— Он же весь насквозь уродина. Эта губища. Просто мороз по коже.
— Да уж, видно, и в самом деле урод.
— Я бы не стал сдавать ему комнату, но он платит аккуратно, — сказал старик. — Не гнать же того, кто платит? В наши дни это не так уж часто случается.
— Друзья у него есть?
— Помру от смеха, — сказала Элис. — Друзья у него. Что ему с ними делать?
Ворона разобрал смех: он смеялся про себя на грязном полу тесной и темной телефонной будки: это же они обо мне, обо мне говорят. Он не отрывал глаз от застекленной половины двери, сжимая в руке пистолет.
— Мне кажется, вы на него обижены. Что он вам сделал? Он ведь собирался вам платье подарить, верно?
— Да это он такую шутку придумал грязную.
— Но вы ведь собирались взять платье из магазина?
— Вот и нет. Что я, дура, от него подарки принимать? Я собиралась вернуть платье и деньги ему показать. Вот уж посмеялась бы над ним!
Ворон снова подумал с горечью: интересно, до чего же они меня ненавидят. Если откроют дверь, перестреляю всех до одного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
— Хорошо, — сказал Ворон, — я его беру за пять фунтов2. — Он достал банкноту из бумажника, который получил от Чамли.
— Упаковать вам?
— Да нет, — ответил Ворон. — Девушка сама за ним зайдет. — Он ухмыльнулся ей изуродованным ртом. — Она классная девчонка, сами увидите. Это ведь у вас самое лучшее платье? — И когда продавщица кивнула, забирая деньги, он добавил: — Ну, тогда оно будет Элис в самый раз.
И снова на улицу, на Шафтсбери авеню, излив хотя бы часть презрения и злобы, потом на Фрит-стрит и за угол, к немецкому кафе, где он снимал комнату. Внизу, у входа его ждал сюрприз — елочка в бочке с песком, вся увешанная цветными стекляшками, и ясли с младенцем Христом. Он спросил старика хозяина:
— Вы что, верите в это? В эту чепуху?
— Неужели опять будет война? — спросил старик. — Ужасные вещи пишут. Страшно читать.
— Что за дела — в гостинице им места не нашлось?1 Нам в приюте давали сливовый пудинг. И читали про указ цезаря Августа. Так что я в курсе. Я человек образованный. Нам про те дела читали по крайней мере раз в год.
— Ну, я-то войну своими глазами видел.
— Терпеть не могу всякую сентиментальщину.
— Да ладно, — сказал старик, — клиентам это нравится.
Ворон поднял младенца. Вместе с ним и ясли — все было из одного куска, из дешевого раскрашенного гипса.
— Ну, они его пришпандорили, а? Я-то знаю, как все это было. Я человек образованный.
Он поднялся наверх, в свою комнату. Видно было, что там не убирали. Таз полон грязной воды, кувшин пуст. Ворон вспомнил толстяка, как тот говорил: «Чамли, дружище, Чамли. Произносится: Чамли», и как сверкал изумруд на пухлом пальце. Он снова вышел на лестницу и раздраженно позвал, перегнувшись через перила:
— Элис!
Она вышла из соседней комнаты, неряха с кривым, высоко поднятым плечом. Крашенные перекисью волосы сосульками свисали на лицо. Сказала:
— Нечего орать.
Он ответил:
— В комнате свинарник. Я не позволю так с собой обращаться. Иди, прибери там. — И дал ей пощечину. Она отшатнулась, вся сжавшись и не смея ничего сказать, кроме: «Да кто ты такой, в самом деле…»
— Давай-давай, — сказал он, — горбунья несчастная. — И засмеялся, когда Элис согнулась, застилая кровать. — Я тебе платье купил к Рождеству. Вот квитанция. Сходи за ним. Красивое. Тебе в самый раз.
— Думаешь, ты очень остроумный, да?
— Да я за эту шутку пять фунтов выложил. Поторопись, Элис, а то магазин закроют. — Но девчонка отплатила ему той же монетой, крикнув снизу:
— Да я никак не хуже тебя выгляжу, эх ты, заячья губа! — Орала на весь дом, все могли слышать — и старик хозяин в кафе, и его жена в гостиной, и посетители. Он представил себе их ухмылки: «Валяй, Элис, ох и парочка из вас получится — страшнее некуда!» На самом деле он не очень страдал: он ведь пил эту отраву по капле с самого детства; яд почти утратил свою горечь.
Ворон подошел к окну и, распахнув раму, поцарапал ногтем по подоконнику. Кошка появилась немедленно. Торопливо, но осторожно пробиралась по водосточному желобу, потом коротко прыгнула, будто нападая, охватила лапками руку.
— Ах ты паршивка маленькая, — сказал Ворон. — Ах ты паршивка.
Он вытащил из кармана пальто пакетик сливок и плеснул в мыльницу; кошка прекратила игру и, мяукнув, бросилась в комнату. Ворон схватил ее за шиворот и поставил на комод перед мыльницей со сливками. Она вывернулась из его руки, маленькая, не больше той крысы, которую Ворон приручал, когда еще жил в приюте, только гораздо мягче. Он почесал кошку за ухом, та огрызнулась, не отрываясь от еды: язычок так и мелькал.
Пора обедать, сказал он себе. С такими деньгами он мог куда угодно пойти. Мог устроить себе шикарный обед у Симпсона, где собираются деловые люди: взять сочный кусок мяса, жаренного на вертеле, и кучу овощей.
Когда он проходил мимо будки телефона-автомата в темном углу под лестницей, он услышал свое имя.
— Ворон? — говорил хозяин, — он постоянно здесь комнату снимает. Он уезжал.
— Эй, вы, — сказал чужой голос, — как вас там — Элис — покажите мне его комнату. Следите за дверью, Сондерс.
На коленях Ворон вполз в будку. Дверь он оставил приоткрытой — терпеть не мог замкнутого пространства. Он не видел, что делается снаружи, но и по голосу было ясно: говорил полицейский в штатском, из Скотленд-Ярда. Незнакомец прошел так близко, что пол будки задрожал от его шагов. Потом спустился обратно:
— Там никого нет. И пальто и шляпы нет. Он, видно, вышел куда-то.
— Наверное, вышел, — сказал старик. — Он ходит совсем бесшумно.
Незнакомец принялся за расспросы:
— Как он выглядит?
И старик и девчонка в один голос ответили:
— Заячья губа.
— Полезная примета, — сказал полицейский. — Ничего не трогать в его комнате. Я пришлю человека снять отпечатки пальцев. Что он за тип?
Ворон слышал каждое слово. Не представлял себе, чего им надо. Он знал, что не оставил улик: не просто думал, что не оставил, — он знал. Та комната
— та квартира — запечатлелась в его мозгу с точностью фотографического снимка. У них не было никаких доказательств. Он нарушил инструкцию и забрал пистолет, но пистолет был здесь, он ощущал согревшийся металл у себя под мышкой. Кроме того, если бы нашлись улики, его остановили бы еще в Дувре. Ворон прислушивался к голосам с глухой ненавистью: он мечтал об обеде, он уже сутки не ел как следует, а теперь, с двумя сотнями фунтов в кармане, он мог купить себе все что хотел.
— Вполне могу поверить, — сказал старик. — Да он ведь вот только что тут смеялся над моей женой из-за рождественской колыбельки, которую бедняжка купила.
— Грубиян чертов, — сказала Элис. — Если кто и пожалеет, что его посадили под замок, так только не я.
Ворон подумал удивленно: они меня ненавидят.
Девчонка сказала:
— Он же весь насквозь уродина. Эта губища. Просто мороз по коже.
— Да уж, видно, и в самом деле урод.
— Я бы не стал сдавать ему комнату, но он платит аккуратно, — сказал старик. — Не гнать же того, кто платит? В наши дни это не так уж часто случается.
— Друзья у него есть?
— Помру от смеха, — сказала Элис. — Друзья у него. Что ему с ними делать?
Ворона разобрал смех: он смеялся про себя на грязном полу тесной и темной телефонной будки: это же они обо мне, обо мне говорят. Он не отрывал глаз от застекленной половины двери, сжимая в руке пистолет.
— Мне кажется, вы на него обижены. Что он вам сделал? Он ведь собирался вам платье подарить, верно?
— Да это он такую шутку придумал грязную.
— Но вы ведь собирались взять платье из магазина?
— Вот и нет. Что я, дура, от него подарки принимать? Я собиралась вернуть платье и деньги ему показать. Вот уж посмеялась бы над ним!
Ворон снова подумал с горечью: интересно, до чего же они меня ненавидят. Если откроют дверь, перестреляю всех до одного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61