Государство сознательно разрабатывает законы, не нарушая которых невозможно заниматься серьезным и «чистым» бизнесом. В результате самые активные, самые предприимчивые, и потому самые опасные для диктатуры люди оказываются изолированными за решеткой. На них устраивались чуть ли не облавы, когда активизировалась оппозиция, в частности после заявления Михаила Чигиря об участии в виртуальных президентских выборах 1999 года. Вероятно, напуганный Лукашенко решил пересажать всех потенциальных избирателей Михаила Николаевича. В это время по моим наблюдениям в «Володарке» оказалось, как минимум, человек триста. При этом без всякой вины, и этим пользовались следователи. Чуваш по национальности рассказывал мне, что жену вызвал следователь и сказал, в каком поле и под какую банку положить названную сумму. Я сказал ему: «Судя по твоему делу, тебя должны выпустить. А дашь ты ему эти двадцать тысяч – будешь куковать, как миленький». Он не дал им ни черта, и его действительно выпустили. Таких было много, для профилактики брали что ли…
Чем занимался в колонии? О многом я уже говорил. Три-четыре часа – физические упражнения, зарядка, прогулка. Все наказание свелось к тому, что меня изолировали от общества и приговорили … к безделью или чтению. Книг было много: кроме библиотеки в самой колонии, заключенным передавали книги с воли, образовывались личные библиотечки, и мы могли обмениваться книгами. Никогда не читал столько, как в заключении. Итого – без одного месяца три года.
Приезжали жена, дочери с внуками. Особенно тяжело было встречаться с внуками, подрастающими без дедовой ласки. Вроде бы и понимал, но довлела, угнетала неосознанная вина перед ними, может и пронесло бы… Уехать, убежать? Нет уж дудки! Тут моя Родина, тут могилы моих предков, тут мои дети, мои внуки, почему я должен убегать, не чувствуя за собой никакой вины? А в отставку собирался всерьез, но все откладывал из месяца на месяц, как омут затягивала работа – то уборочная, то посевная… И так всю жизнь, больше думал, больше отдавал себя работе, чем близким, родным мне людям. Сколько не додал им! Особенно остро ощущал это при встречах в изоляторах, в колонии, куда они приезжали. Не дай Бог никому, даже врагам моим испытать те чувства, которые одолевают от свиданий с внуками в тюрьме. Даже от одной мысли, что они приезжают в тюрьму. Упрекал себя: ведь уже ареста председателя правления Национального банка Тамары Винниковой было достаточно, чтобы понять суть происходящего, самому уйти в отставку. Я получал от внуков письма, записки, писал им в ответ. За время моего заключения появилась на свет самая младшенькая внучечка Анютка. Ее привезли на суд, чтобы специально показать деду.
Ее увидел в тот момент, когда крохе показывали: вот тот дядька, что в клетке сидит, – твой дед! И она глядела на меня осмысленными глазенками…
В колонию попал в феврале, покинул ее в октябре, хотя по амнистии должен был выйти еще в августе. Видимо, команда поступила: ждать, пока сдадут нервы. Влепить взыскание – и пусть кукует до последнего звонка. Доставить такое удовольствие я им не мог. А наказать без всякой причины – такого греха на душу никто не взял. А может, вынуждены были так решить, потому что умер мой брат Иван. Была телеграмма начальнику колонии, приехал зять со справкой из больницы. И меня выпустили в тот же день одного, чего я даже не ожидал.
Вызвали с вещами на выход, просмотрели книги, дали справку и деньги на билет. Заместитель начальника колонии, тот самый, что полгода назад принимал меня, сказал напутственное слово: «Я вам советую с властью не бороться». Поблагодарил его за совет и вышел за ворота, где меня ждал зять Саша. Сделали на прощание круг почета перед воротами колонии и помчались с заездом в Могилев (переодеться) на похороны брата Ивана в Костюковичи. Иван умер от рака легких: работал на разных работах, в том числе лесником в радиационных костюковичских лесах.
На похоронах меня поразило неприятно какое-то непонятное, еле уловимое, но выразительное какое-то сочувствие. Люди старались помочь, будто я вдруг состарился и ослабел. Не только родственники и знакомые, но и совершенно посторонние люди. Чувствовал себя крайне неуютно под этими сочувственными взглядами земляков, приходило понимание, что придется доказывать и самому себе, и близким, и неблизким, что в жалости не нуждаюсь, что я – тот же Василий Леонов, каким был до ареста, до тюрьмы. И понимал: доказать это можно только единственным способом – не сдаваться… Нет, нет, не мстить обидчику, обидчикам. Месть – это мерзко, месть разлагает личность, опустошает душу, месть – самое прескверное качество, недостойное серьезного политика. Не сдаваться – значит бороться с авторитарным, диктаторским режимом, ввергшим мой добрый, доверчивый народ в страх, нищету, бесправие…
Часть вторая
Мечтал после колонии недельку-другую побыть в родных стенах, навестить младшую дочь, жившую с зятем в Арабских Эмиратах, возвратись, присмотреться, а там – в бой.
Позвонил в Москву генералу Валерию Кезу, попросил срочно приехать. Договорились. Созвонился с Александром Ярошуком – в то время председателем республиканского профсоюза работников агропромышленного комплекса. Его борьба на съезде профсоюза против одного из моих преемников на посту министра, Юрия Мороза, вернее – против попытки власти диктовать волю профсоюзам, вызывала восхищение. В той схватке Александр Ильич продемонстрировал несомненные бойцовские качества. А Кез мне был очень близок по убеждениям: я знал, как он уходил из КГБ, отказавшись разгонять забастовку водителей поездов Минского метрополитена…
Срочно созвали совещание у главы государства. Владимир Егоров, тогдашний председатель КГБ Беларуси, находился в отъезде, его обязанности исполнял первый заместитель Валерий Кез. Кроме Кеза присутствовали министр внутренних дел Юрий Захаренко и тогдашний генеральный прокурор Василий Капитан. От Лукашенко поступила прямая команда Кезу: найти недалеко от Минска лагерь, захватить всех забастовщиков, свезти туда и закрыть под охраной. А забастовщикам найти замену на железной дороге. Кез поднялся и произнес приблизительно следующее: «Я уважаю приказ, Александр Григорьевич, и уважаю вас как президента, но нарушать Конституцию не буду». И тут же последовала команда Верховного Главнокомандующего: вон отсюда! Я тебя увольняю. Кез поднялся и ушел.
Не знаю, в какой именно момент появился тогдашний командующий внутренними войсками Валентин Аголец с его коронной фразой «Для меня приказ президента выше Конституции», но на следующий день совещание вновь было собрано. Пришел Захаренко, пришел и Капитан. И Капитан сказал президенту:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54