– Да то – ключи. Кому ты их можешь доверить? У кого на виду положить? Либо, Тань, у близкого человека, вроде Лари, либо у хорошего знакомого, которому доверяешь. Это не обязательно мужчина, слышишь? Это может быть и подруга.
– Какая подруга? – вскричала Ишечкина. – Я как с Ларей сошлась, так все подруги от меня потихоньку отодвинулись. Самая лучшая подруга теперь Леонтина Стефановна: она не языком, делом помогает.
– Та-ак! Значит, подруги отпадают?
– Конечно.
– А друзья?
– Да вы… вы, Кузьма Николаич, на что намекаете? – проговорила она, заикаясь. – Хотите сказать, любовник?..
– Не имею права.
– Но ведь по-вашему так получается.
– Тогда скажи, как по-твоему?
– Никак.
– А этого не может быть! – И развел руками. – Тогда придется грешить на инопланетян. Спустились на своих тарелках, прикинулись невидимками, скопировали все ключи – и отбыли в свою мастерскую. Вчера сделали дубликаты – и влезли. Так?
– Не знаю. Только никаких любовников у меня нет, Кузьма Николаич. – Она начала всхлипывать. – Ларю вы разве не знаете? Да он только заподозри, щелчком от кого хочешь избавится, как ветром сдунет.
– Это верно, – согласился Буграев. – Илларион – мужик серьезный… Без юмора мужичок. Но ведь и ключи, Ишечкина! А?
– Не знаю.
Она захлюпала и уткнула нос в полотенце.
– Ладно, оставим пока. У тебя, я так думаю, заклинило. Это бывает. Особенно когда очень надо вспомнить, как на экзамене. Тогда лучше не думай, само придет. А сейчас, девица, пойдем телефон чинить, мне докладывать пора.
Придя в подсобку, он достал из сумки перочинный нож с набором мелких инструментов, отвинтил крышку пластмассовой чашечки на стене, принялся зачищать контакты на концах оборванных проводов. Окон в подсобке не было, освещалась она лампочкой; оттого, что солнце сюда не заглядывало, в помещении стояла чувствительная прохлада, Буграев поежился.
– Зимой-то ты как обогреваешься? – спросил. – Я что-то не помню, тепло у тебя или холодно.
– Холод собачий, – ответила Татьяна. – У перчаток-вязанок пальцы обрежу, натяну, так и работаю. И пальто под халатом ватное. Печка в зале до потолка, а тепла – хоть топи, хоть не топи – никакого. Вы, Кузьма Николаич, по печам, говорят, мастер, так помогли бы.
– Будет время, Тань, помогу. Дело не простое, часом не обойдешься. Пока могу только посочувствовать. Когда в холоде работаешь, это не жизнь.
А когда еще и после работы в холоде и отдыхаешь, и спишь, подумалось ему, то и вовсе край. Это он по блиндажу на Севере знает. У них в блиндаже поначалу «буржуйка» стояла; прожорливая тварь, как дракон, а тепло лишь на то время, покуда топишь. Но где в каменистой тундре на такую прорву топлива набраться? И это еще при том, что были смазочные концы, ящики из-под боеприпасов, бензин в конце концов – для быстрой растопки.
Сосед Буграева по нарам Витя Меньшиков, веснушчатый паренек с вьющимися рыжими волосами, алтаец, кряхтел, кряхтел, поглядывая на «буржуйку», потом как-то спросил Кузьму:
– Поможешь?
– А что делать?
– Да покуда камни нужные подбирать и сюда стаскивать. Потом надо будет цементом разживаться, известью… Но жить без печки – это что самому в трубу вылетать.
Долго ли, коротко ли, а печку они сложили. То есть клал ее Витя, Кузьма только подручным был. Но как много взял он от Меньшикова!
И парень-то был не старше его, а рассуждал, как дед: толково, основательно, с заглядом на будущее.
– Россия, – цедил он за работой, – это не Эфиопия какая-нибудь, в России зима длинней лета. И вся она печами отапливается. Но если мы не научимся класть печи, как положено, все наши леса сгорят в них скорей, чем мы себе представляем. Еще то надо понимать, что зимой леса не растут. На уголь не рассчитывай, уголь паровозы съедят да заводы-фабрики. И тоже скоро. Потому что с пользой уголь горит дай бог на двадцать процентов, остальное – в трубу. Да разве это порядок? Хоть садись и самому Калинину пиши: «Михал Иваныч! Сами себя разоряем!» Может, постановление выйдет…
Кузьма слушал и приглядывался к ловким, поистине золотым рукам приятеля, если что не понимал, спрашивал, и Витя охотно делился секретами, унаследованными от отца, деда и прадеда. Так они сложили печь сначала у себя, потом в соседнем блиндаже, потом еще и еще. Затем пришли интенданты и повара, поклонились: выручайте, ребята! На камбузе печь горит сутками, а повара из фуфаек не вылезают.
Ухитрились не разбирая старую сложить новую печь и на камбузе; повара теперь хоть и выбегали свежего воздуху глотнуть, зато время у них появилось свободное, да и отоспались.
Дошло наконец дело и до бани.
Да, баня появилась еще до того, как немцы десант сбросили…
– Ох! – вздохнула Ишечкина. – Во рту пересохло от всех этих напастей. Давайте чаю поставлю?
– Ставь.
– А пить-то будете?
– Пожалуй…
– Тогда подвиньтесь, я чайник достану из тумбочки.
– Достань, – сказал он, отступая. – Зачем в тумбочке держишь?
– Борька Замилов тут приходил, спрашивал, нет ли каких нагревательных приборов. Если, говорит, есть, то вмиг розетку сниму: накачку из района давали, кроме освещения, мол, ничего не положено.
Кузьма Николаевич взглянул на розетку, что была над столом, и удивленно спросил:
– Когда снять грозился? Он ее будто вчера поставил, провод новенький. С телефонным сравнить – небо и земля.
– Это не он ставил, это до него электрик был.
– Давно? – невинно поинтересовался Кузьма Николаевич.
– Весной. Еще снег лежал.
– Ну-ка, Тань, поподробней!
Ишечкина выронила взятый уже из тумбочки чайник, остатки воды выплеснулись на дощатый пол, и Буграев припомнил, как утром у Вали из рук выпрыгнула крышка. Медленно поднимаясь и столь же медленно оборачиваясь к Буграеву, Ишечкина прошептала побелевшими губами:
– Кузьма Николаич!.. Что же я вас столько томлю?!
– Вот-вот! – проговорил он так, как если бы сказал «ну, мать, наконец-то!». – И я все думаю: отчего это при исправном двигателе пропеллер наш не тянет, вхолостую крутится? Оказывается, шаг не тот.
– Какой шаг, Кузьма Николаич?
– Шаг винта называется, Таня. Есть такое в самолете приспособление. Неправильно поставишь – хоть весь бак с горючим выжги, а не взлетишь.
Ишечкина сходила к Замиловым, набрала воды, поставила чайник. Спираль у чайника была самодельная, зверская: он сразу зашумел и начал вскипать на глазах. Татьяна достала из тумбочки две чашки, бросила в них по кубику сахара, из пакета сыпанула заварки и залила кипятком.
Буграев присоединил проводки, завинтил крышку, послушал гудение в трубке и положил ее на аппарат.
– Вишь ты как! – бормотал он. – И причина рядом, а не видна.
– Оно, Кузьма Николаич, рядом-то рядом, да вроде как и за горизонтом. Галябы тоже рядом, а из Шуралы не видать.
– Да уж ловок, ловок!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32