– Да, это уже хуже! – бормотал он, расхаживая взад-вперед по торговому залу. – Тогда тут все сложнее!
Татьяна следила за ним молча, с надеждой, но в то же время – и он не мог этого не отметить – с некоторой боязнью. В чем дело? Чего ей бояться, если она не виновата? Даже ключ никогда не теряла и не передавала никому. Странно!
– Ты либо поскучай пока, Тань, либо займись чем-нибудь, а я похожу и подумаю.
– Я лучше поскучаю, Кузьма Николаич.
«Ладно. Та-ак! – думал Буграев. – Начнем вспоминать. У директора совхоза сейф наподобие колонки из кухонного гарнитура, почти до потолка достает. Три дверцы, от каждой свой ключ. Замковые скважины мельче, чем в этом ящике. Не подходит.
В бухгалтерии… Ну, там не сейф, а настоящий платяной шкаф с бронированными дверцами, ибо за этими дверцами хранят нередко зарплату рабочим. Тоже не подходит.
У секретаря парткома сейф доисторический, на сохранившейся заводской табличке полустертые слова с твердыми знаками и ятями… Явно не то.
Теперь наш ветеран, что в рабочем кабинете стоит. Выпуска тридцатых годов. Крепенький ящичек. С двумя отделениями: верхним и нижним. И от каждого свой ключ».
Он порылся в сумке и достал ключи на стальном хромированном кольце, внимательно на них посмотрел и снова положил в сумку. В сравнении с Татьяниным ключом они кажутся вдвое большими, хотя и ее ключ тоже не мал и увесист.
Далее… Что у нас осталось? Железный самодельный ящик в сельсовете. Ну, то и вовсе не подходит.
В отделениях совхоза – втором и третьем? У обоих управляющих в их кабинетах-нарядных – это где они наряды распределяют и подписывают – стоят какие-то железные шкафчики, но какие? Не помнится. Надо будет проверять…
Ну, вот и все. Получается, в Шурале нет аналога Татьяниному ключу. Но он, черт побери, есть. Должен быть. На это указывает другой факт. Хотя, опять же, и этот факт – еще не факт насчет ключа от сейфа. Дьявольщина, самому бы не запутаться!
– Вишь ты, братец Татьяна, – произнес он задумчиво, – доходит дело и до слесаря.
– Ну вот! – обрадовалась Ишечкина. – Я ж говорю!
– Хорошо! Давай еще раз уточним, что у нас с тобой пропало. Итак, тысяча, говоришь, сто пятьдесят – и сколько?
– И три рубля.
– Как в аптеке?
– Могу побожиться, Кузьма Николаич! Одна мелочь оставалась в ящике, вот она.
– И, значит, авоська?
– И авоська, – подтвердила Ишечкина с готовностью, но глаза ее, бледно-зеленые, слегка выпуклые, начали вдруг наполняться слезами, она всхлипнула.
– В чем дело, Тань?
– Кузьма Николаич, – вымолвила она виновато, – пропало еще кое-что.
Участковый едва не подпрыгнул.
– Что – кое-что? – вскричал он.
– Ругаться будете.
– А как же? Ясное дело, буду! Говори сейчас же!
– Там, в сейфе… лежало… лежали…
– Не морочь голову! Слышишь?
– Да я не морочу, – немного осмелела она. – Мне при стариках не хотелось говорить: ведь так накрутят, так накрутят, такая сплетня покатится!..
– Да что же это наконец?! – вспылил Буграев. – Письма, что ли, любовные?
– Какие еще письма, Кузьма Николаич? – в свою очередь выразила недовольство Ишечкина. – Что я, девочка с письмами дурака валять? Мои вещи украли, личные.
– Что еще за личные? Белье, что ли?
– Ну не белье, а… В общем, три ветровки и две пары кроссовок.
Признавшись наконец, она успокоилась и впервые без тайной боязни посмотрела на участкового.
– Личные, значит? – жестко переспросил он.
– Мои.
– Почему же ты их не дома хранила, а тут?
– Да какая разница, тут или дома? Могли бы и дома украсть.
– Спекульнуть хотела, признавайся.
– Нет, Кузьма Николаич! – ответила она твердо. – В жизни не грешила, сами хорошо знаете. Попросили женщины для мальчишек, а достать трудно, но я расстаралась, как раз накануне мне их и закинули. Свои деньги заплатила и ни с кого ни копеечки лишней не хотела брать. Поверьте мне!
– «Пове-е-ерьте»! У меня протокол подписанный насмарку пошел! Чья у тебя голова на плечах: своя или казенная? Как знал, выбирал понятых: близко живут и не мобильные. А то ищи потом, гоняйся. Я тебя, Татьяна, взгрею, учти! – закончил он тираду и дал себе передышку.
Походив по залу, снова достал ученическую тетрадь, положил на прилавок, приготовил ручку и сердито велел:
– Расскажи, что за вещи и сколько стоят. Какие, например, ветровки, откуда? В смысле, наши или не наши?
– Наши, наши, Кузьма Николаич. Фабрики Кутаиси.
– Как выглядели? Какого цвета?
– Все с капюшонами. Две темно-коричневые с белой отделкой: кокетки и канты на рукавах. А одна, наоборот, белая с черной отделкой. Вот. И две пары кроссовок.
– Не части. Кроссовки как выглядели?
– Материал под замшу. Синие. Отделка красная: носок, задник и щнуровка. Подошва белая.
– Фазаны, а не кроссовки. Они-то какой фабрики?
– Они просто чешские, Кузьма Николаич. Бумажки там были, но я по-чешски не читаю.
– Напрасно, – проворчал он. – Лучше географию знала бы. Цена какая?
– Одной пары – тридцать пять рублей. А ветровки по двадцать пять.
– Без мелочи?
– С мелочью.
– Выходит, вместе с деньгами он еще товару унес больше чем на сто пятьдесят рублей!
– Выходит, так.
И Татьяна вздохнула долго, со всхлипом, как бывает с детьми.
– Я себе голову ломаю, – продолжал ворчать Кузьма Николаевич, – на кой ляд ему авоська понадобилась! Теперь-то все ясно, как в аптеке: он за деньгами, а ему тут же презент. Получите, дескать, за хорошее исполнение.
– Смейтесь, смейтесь, Кузьма Николаич, – не возражала Ишечкина. – Только и вы скажите, отчего это ваша милицейская автоматика не заиграла?
– Ты как спала, крепко?
– Я всегда нормально сплю. Надеюсь на вашу «секрецию», вот и не волнуюсь. А она даже не гугукнула.
– Зато я волнуюсь, – ответил Буграев. – Оттого, видать, и сплю неспокойно. Ночью вот поднялся, а света нет. А без электричества и секреция не гугукает. У матросов есть еще вопросы?
– Есть. Отчего это, Кузьма Николаич, вы всегда веселый, а?
– Оттого, что с удовольствием на работу хожу. Теперь ты мне ответь: кто чаще всех захаживает к тебе в подсобку?
– Никто, – сразу ответила она. – Один только Ларя.
– Не может быть.
– Ну, инкассатор.
– Еще? Подумай!
– Да никто больше. Я и шоферов-то не пускаю, разве что когда помогут товар занести.
– А из наших, сельских?
– Да никто почти.
– Почти? Это как понимать?
– Ну, Леонтина Стефановна иногда помогает, сама прошу.
– Леонтина одна или с Мильчаковской?
– Всегда одна. Мильчаковскую я вытурила бы.
– Не храбрись! Уж если она куда войдет, ее сам дьявол не вытурит.
– Ну уж сюда она не войдет, в подсобку!
– Тогда еще думай, Тань, думай! Припоминай всех! Я покуда отлучусь ненадолго, прогуляюсь, а ты никого не впускай, сядь и припомни.
Прежде чем выйти наружу, Кузьма Николаевич еще раз окинул взглядом торговый зал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32