– Откуда эти спички? – спросил я.
– Садыку привезли несколько ящиков. Он раздавал всем.
Мазут выбрал одну из сигарет, подал мне. На ощупь сигарета была совершенно обычной, я раскрошил табак. Внутри лежала маленькая, свернутая трубкой бумажка.
Я поднес ее к свету. Написанная острым, как игла, остро-заточенным графитом записка была короткой:
«Отец он меня уговорил взять все на себя перед приговором в автозаке он обещал, что все сделал, что расстрел дадут только, чтобы попугать если вы не поможете, я буду третья его жертва».
Громкий крик донесся неожиданно со стороны метеостанции. Еще через минуту дверь «козлятника» была отброшена сильным ударом ноги. Огромный лысый казах, которого я уже видел раньше, впихнул внутрь маленькое, выпачканное кровавой краской верещавшее существо, в котором я узнал крохотного карлика Бокассу.
Казах прокричал Касумову несколько слов на своем языке, бросил на стол нож с наборной ручкой, похожий на финку, мотнул головой на забор.
На берегу были уже сумерки. Вместе с Касумовым я бросился к машине, там причитали женщины. В тусклом свете фары, установленной на метеостанции, я увидел лежавшего на заднем сиденье капитана Мишу Русакова, на нем была моя синяя, с белыми полосами, ветровка из Кёльна, по ней ползли, ширились страшные, не меньше чем сама смерть, коричнево-бурые пятна.
Миша был жив, он попытался улыбнуться, но было видно, что это дается ему с трудом. В ногах у него, рядом с сиденьем, валялись брошенные убийцей спички со знакомым портретом – Бокасса, видимо, предлагал Русакову прикурить.
Вдвоем с Касумовым мы быстро сняли с Миши одежду, я достал аптечку, как мог, затампонировал рану под лопаткой, сел за руль.
– Бокассу возьмите! – крикнул кто-то.
Я только махнул рукой.
Касумов устроился на заднем сиденье, рядом с Мишей, аккуратно привалил его к себе.
Нападение на Русакова было, очевидно, повторением того, что произошло с Пуховым. В том же месте. Пользуясь неожиданностью. Сзади.
«Только против Пухова в ход пущен был пистолет, не финка!»
Исполнителем оказался психически неполноценный человек, послушное орудие в руках, которые его направили.
Мы отъехали не мешкая.
Время от времени Миша тихо стонал, особенно когда я, стараясь ехать быстрее, попадал на выбоины.
«Что я знаю о Мише? Женат? Есть ли у него родители?» Из больницы надо было срочно звонить дежурному.
– Как он? – спрашивал я Касумова, не услышав очередного стона.
– Порядок, – отвечал Мазут.
Иногда машину заносило – боковой ветер забрасывал асфальт ползучими дымящимися языками песка, и «Ниву» начинало водить, как по наледи. Казалось – дороге не будет конца, я уже подумал, что еду, словно по закрученной поверхности ленты Мёбиуса, когда впереди неожиданно блеснули тусклые огни.
– Где лучше проехать? – не оборачиваясь, спросил я, лишь только мы въехали в город.
– Все время прямо, я скажу, где свернуть…
По территории больницы мы с Мазутом несли Русакова на руках, благо приемный покой оказался в нескольких десятках метров.
Пока шла операция, я прошел к телефону в кабинет главврача, поднял на ноги дежурного и Буракова и дал указание выехать на место и арестовать Бокассу. Потом мы еще долго вместе с Мазутом сидели в коридоре, пока не приехала маленькая светловолосая женщина с девочкой-школьницей – мать и сестра Миши Русакова.
Так мы сидели, когда из операционной появился грустный хирург – в колпаке, домашних тапках и непривычном, зеленого цвета, халате.
Хирург подошел к нам и вместо слов, которые висели в воздухе: «Мы сделали все, что могли, но тщетно… Мужайтесь!» – сказал:
– Он будет жить. Все в порядке. Ничего опасного…
Я прослезился и – страшно сказать! – тут же забыл о Мише, потому что голова моя была крепко забита тем, что я узнал и что временно просто отошло в сторону, пока я занимался раненым.
Из кабинета главврача я снова дозвонился до водной милиции – к счастью, Хаджи ну р был на месте.
– Ты по-прежнему в бригаде по раскрытию убийства Пухова? Изменений нет?
– Разумеется, Игорь Николаевич… – Он один делал вид, что не замечает событий, происходивших вокруг опального водного прокурора.
– Можешь говорить?
– Да.
– Слушай внимательно. Смертный приговор Умару Кулиеву вынесен областным судом 5 января…
– Слушаю.
– Нужно найти тех, кто мог находиться в тот день в автозаке вместе с ним…
– Арестованных?
– Ну да. Восточнокаспийск – город небольшой. Я думаю, конвой был один. По дороге мог захватить людей и в районные суды… Понял?
Во дворе я увидел Агаева с московскими проверяющими. Они ждали машину. Увидев прокурорскую «Ниву» и меня в ней, Агаев увлек собеседников чуть в сторону. Это избавляло его и меня от взаимных приветствий.
«Плохи, Игорь, твои дела, – подумал я. – Агаев уже прекратил с тобой здороваться».
В дежурке на столе перед капитаном Барановым стояли три «кейса», принадлежавшие гостям, и три одинаковых, средней величины, целлофановых пакета.
– Сувениры в Москву… – объяснил мне по-приятельски Баранов. Мы были в дежурке одни.
От него я узнал также, что неназванная сила, имеющая власть на Берегу, отменила запрет на эксплуатацию установки на сажевом комбинате. Отмена была оговорена множеством предупреждений – «в виде исключения…», «учитывая насущную потребность промышленности…». Правительственная комиссия, которая должна была расследовать случившееся, переложила свои функции на республиканский комитет народного контроля. Смысл был ясен: Кудреватых победил.
Я поднялся к себе. Начальство только еще покинуло здание, а сотрудники уже бросили работу. В коридоре и на лестнице курили. Дым стоял коромыслом.
Методы устрашения, к которым прибегал мой однокашник, могли лишь вызвать имитацию дисциплины. Я снова вспомнил лягушачью лапку в формалине, дергавшуюся под влиянием раздраженного нерва. С прекращением активного воздействия на нее мертвая лапка мгновенно замирала.
– У нас новость, – встретила меня Гезель. – Балу вызвали в Астрахань. Он оставил записку.
Я развернул ее.
«Меня включили в следственно-оперативную группу по делу Баларгимова…» – Нечто подобное я предвидел.
– Что еще?
– Звонили из рыбинспекции, – Гезель подала мне лист бумаги: «Актов об уничтожении браконьерской лодки за 22 сентября в рыбоохране не зарегистрировано».
– А это? – Я увидел на столе у нее конверт: «Восточнокаспийск. Водному прокурору. Лично».
– Это? Из дежурки принесли.
Я вскрыл конверт. На квадратной четвертушке, вырванной из тетради, было начертано: «Качкалдаков отравил директор заповедника».
Письмо без подписи.
«Анонимка – позорное орудие сведения счетов, – шумел на совещаниях прежний мой шеф по прокуратуре. – Честный человек обязательно подпишет заявление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55