Он вовремя заметил, как в одном из окон блеснул ружейный ствол. Бык выпрямился, шкура упала на пол. Люди снова набились в церковь. Снаружи слышался неуёмный женский крик, плакали от страха два или три ребёнка. Первой реакцией собравшихся был гнев. Какой-то мужчина крикнул:
– Нечего сказать, хорош способ приходить на встречу рождественского сочельника! До смерти испугали детей!
Однако силён был дух рождества, да и пьяная весёлость Форрестеров действовала заразительно. Огромная медвежья шкура привлекла к себе всеобщее внимание. То тут, то там раздавался грубый мужской гогот, а под конец уже смеялись все, сойдясь на том, что Бык больше похож на медведя, чем сам Топтыга. Огромный медведь уже много лет разбойничал в здешних краях и был этим печально знаменит.
Большинство мужчин и мальчишек толпились вокруг Пенни. Матушка Бэкстер приветствовала его и поспешила принести ему тарелку с едой. Он устроился на одной из церковных скамей, сдвинутых к некрашеным голым стенам, и начал есть. Но не успел он сделать и несколько глотков, как жадные расспросы мужчин увлекли его, и он пустился рассказывать об охоте. Еда, забытая, стояла у него на коленях.
Джоди робко осматривался в непривычно пёстрой и яркой обстановке. Маленькая церковь была украшена ветками падуба, омелой и домашними растениями: мускусным васильком, геранями, азиатскими ландышами и колеями. Вдоль стен на консолях ярко горели керосиновые лампы. Потолок был наполовину скрыт гирляндами из цветной бумаги, зелёной, красной и жёлтой. Впереди, возле трибуны для проповедей, стояла рождественская ёлка, украшенная мишурой и увешанная нитями жареных кукурузных зерен, бумажными фигурами и блестящими шарами – подарком капитана «Мери Дрейпер». Все обменивались рождественскими подарками, пол под ёлкой был усыпан бумажными обёртками. Маленькие девочки ходили как в трансе, крепко прижимая к плоской, в пёструю клетку груди новые тряпичные куклы. Совсем маленькие мальчики, которых рассказ Пенни не мог интересовать, играли на полу.
Угощение было на длинных, составленных из досок столах возле ёлки. Бабушка Хутто и мать устремились к Джоди и повели его к столу. Он обнаружил, что слава, подобно сладкому аромату, овевает и его. Женщины столпились вокруг и наперебой совали ему еду. Они спрашивали об охоте. Поначалу он словно онемел и не мог отвечать. Его бросало то в жар, то в холод, он просыпал салат из тарелки, которую держал в одной руке. В другой были зажаты пирожные трёх различных сортов.
– Теперь надо оставить его одного, – сказала матушка Хутто.
Он вдруг испугался, что упустит возможность ответить на вопросы, а с нею вместе и триумф этой минуты.
– Мы гонялись за ним почти три дня, – быстро сказал он. – Мы два раза поднимали его. Мы залезли в грязь, и отец сказал, что такая грязь засосет и тень канюка, но мы выдрались из неё…
Женщины слушали с лестным для него вниманием. Он почувствовал прилив вдохновения. Он начал сначала и попробовал рассказывать так, как рассказывал бы отец. На середине повествования он глянул на зажатое в руке пирожное и потерял всякий интерес к рассказу.
– Потом отец застрелил его, – обрывисто кончил он.
Он запихнул в рот кусок пирожного. Женщины пошли за новыми сластями.
– Ты вот начинаешь с пирожного, – сказала матушка Бэкстер, – и у тебя не останется места ни для чего другого.
– А я и не хочу ничего другого.
– Пусть его, Ора, – сказала матушка Хутто. – Кукурузный хлеб он сможет есть круглый год.
– Я буду есть его завтра, – пообещал он. – Я знаю, что кукурузный хлеб надо есть, чтобы вырасти большим.
Он переходил от одного вида пирожного к другому и вновь возвращался к уже отведанному.
– Ма, Флажок показывался дома до того, как ты уехала? – спросил он.
– Прибежал вчера, как стемнело. Я, признаться, встревожилась: как это – вас нет, а он прибежал. Ну, а сегодня вечером тут была Нелли Джинрайт, она и рассказала, что видела вас.
Он глядел на неё с одобрением. Она просто красива, думал он, в этом чёрном платье из ткани альпака. Её седые волосы были гладко причёсаны, на щеках играл румянец гордости и довольства. Женщины обращались к ней с уважением. Великое дело, думал он, состоять в родстве с Пенни Бэкстером.
– У меня дома есть что-то красивое для тебя, – сказал он.
– Да? Красное и блестящее, так, что ли?
– Ты нашла его?
– Должна же я убираться в доме время от времени.
– Оно понравилось тебе?
– Красивше не бывает. Я было надела его, да подумала: ты захочешь сам вручить его мне. А угадай, что я припрятала для тебя.
– Скажи.
– Мешок мятных леденцов. А отец сделал тебе ножны из оленьей ноги – для ножа, который подарил тебе Оливер. А ещё он сделал ошейник из оленьей кожи для твоего оленёнка.
– Как же это он так сумел, что я и не заметил?
– Ну, ведь ты как заснешь, так хоть крышу над тобой возводи, ничего не услышишь.
Он вздохнул, сытый душой и телом. Он взглянул на остатки пирожного в руке. Он сунул их матери.
– Не хочу, – сказал он.
– Давно пора.
Он оглядел присутствующих и вновь испытал острый укол робости. Эвлалия Бойлс и молчаливый мальчик, который иногда работал на пароме, соревновались в углу, кто дальше прыгнет. Джоди издали наблюдал за ними. Он едва узнавал Эвлалию. На ней было белое платье с синими оборками, и синие же банты трепыхались на концах её косичек. Его охватило негодование, причем не на неё, а на мальчика-паромщика. Эвлалия некоторым образом принадлежала ему, Джоди, только он мог обходиться с нею, как ему вздумается, пусть даже только кидаться в неё картошкой.
Форрестеры устроились особняком от всех у двери. Женщины посмелее принесли им тарелки с едой. Уже дважды взглянуть на кого-нибудь из братьев значило напрашиваться на скандал. К ним присоединились наиболее отчаянные из мужчин, и снова пошли по кругу бутылки. Голоса Форрестеров так и гудели, перекрывая шум празднества. Скрипачи начали настраивать инструменты. Затеялся контрданс. Бык, Мельничное Колесо и Говорун понуждали хихикающих девушек составить им пару. Лем, набычившись, глядел на танцующих со стороны. Форрестеры превратили танец в шумную и безобразную толчею. Матушка Хутто удалилась на дальнюю скамью и сердито хлопала своими чёрными глазами.
– Знай я, что придут эти чёрные черти, меня бы ни за что сюда не затащили.
– Меня тоже, – сказала матушка Бэкстер.
Они сидели рядом, ни дать ни взять – каменные изваяния, наконец-то в ладу и согласии друг с другом. Джоди чуточку захмелел от шума и музыки, пирожных и суеты. На дворе была стужа, а в церкви было жарко и душно от ревущей печки и набитых в неё разгоряченных, потеющих тел.
В дверь вошёл мужчина, незнакомец. За ним в церковь хлынула волна холодного воздуха, так что все невольно обернулись к нему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101