— Может, и на Север, — сказал я.
— Значит, правду говорил мне Люк Чартер.
— А что он тебе говорил?
— Он сказал, что вы шпионы с Севера. Он сказал, что ты его уговаривал бежать на Север и там поступить в колледж.
— Уговаривал? — Я удивился. — Он сам собирался подать на Север и там поступить учиться.
— Мистер Чартер настоящий южанин! Он никогда никуда отсюда не поедет!
— А ты настоящая южанка?
— Конечно.
— Почему же ты мечтаешь о Париже?
— Париж — это другое дело. Там родился дедушка. У нас есть родовое поместье в Мезон-Лафите, там живет дедушкина сестра, и скоро мы поедем ее навестить.
— Вот какая ты патриотка! — насмешливо сказал я.
— Я патриотка! — Щеки ее заалели. — Я за отделение!
— Ну да, Черная Роза отделится, а ты уедешь в Париж.
— Дедушку назначат военным министром. Пока мы никуда не поедем. Дедушка очень хороший генерал. Он выиграл много битв.
— И много проиграл, — сказал я.
— Как ты смеешь так говорить!
— Разве его не победили при Ватерлоо?
— Это победили не его, а Наполеона!
— А разве его там не было?
— Дедушка получил при Ватерлоо две раны!
— Значит, его и победили.
— Ты что, издеваешься?
Потом я разговаривал с Чартером. Я сказал:
— Мистер Чартер, у вас в пожарной команде много воды?
— Достаточно, — сказал он высокомерно.
— Значит, вы много заливаете?
— Что заливаем? — не понял Чартер.
— Ну, всякое. Пожар, например. Или про шпионов с Севера.
— Я вас не понимаю, мистер Аллен, — сказал Чартер. — Вы еще молоды, чтобы говорить со старшими такими загадками.
Я заметил, что Хетти старается нас избегать. Как только мы на галерею, она выбирается из кресла, берет свою палку и хром-хром в гостиную или свою комнату. Моррису это не нравилось. Он стал нервничать. Хетти уходит, он провожает ее взглядом, потом начинает расхаживать по галерее туда-сюда, заглядывает во все двери.
— Что вам не сидится, мистер Аллен? — спрашивает Мари.
— Насиделся в паровозе, — бурчит Моррис.
— Разве вы там сидите? — удивляется Мари.
— Конечно.
— У вас есть стульчик?
— Нет, я сижу прямо на топке.
— Но это, должно быть, очень горячо.
— Конечно, — ляпает Моррис. — Когда прожжешь штаны, совсем не хочется сидеть.
Вот что может сморозить Моррис на галерее.
— Вообще-то я не понимаю, — сказал мне как-то Отис Чепмен, — какие у тебя убеждения?
— Самые убежденные, — заверил я.
— Ну в чем ты убежден?
— Я убежден в том, что завтра в пять утра мне разогревать «Пегаса».
— Это не убеждение, — сказал Чепмен. — Простая необходимость. Ты за Юг или за Север?
— Смотря что ты понимаешь под Югом, смотря что под Севером.
— У меня точное разделение, — сказал Чепмен. — Мой отец подсчитал: если температура года, то есть средняя его температура, выше шестидесяти по Фаренгейту, — это Юг, а если ниже пятидесяти — это Север.
— А что находится между пятьюдесятью и шестьюдесятью? — спросил я.
— Пятьюдесятью и шестьюдесятью? М-м… — Чепмен замялся.
— Между пятьюдесятью и шестьюдесятью по Фаренгейту и зарыты мои убеждения, — сказал я.
— Значит, не нашим и не вашим? — спросил Чепмен.
— А может, и нашим и вашим, — сказал я.
— Такие, как ты, очень опасные люди, — сказал Чепмен.
— А по-моему, такие, как ты.
— Наверное, ты аболиционист.
— А что это такое?
— Сам знаешь прекрасно.
— Ты станешь сенатором, Отис, — сказал я. Это его несколько смягчило.
— Почему вы с Моррисом не вступаете в лигу? — спросил он.
— У нас другие планы. Мы образуем свой союз.
— Какой союз?
— Это пока секрет. В твоей лиге, Отис, только девчонки. А у нас будут взрослые. У нас будут паровозы, знамена и ордена.
Эти слова только подстегнули Чепмена. Целые дни он носился по городу и уговаривал даже сопливых мальчишек записаться в его лигу. Он уже побаивался какого-то неизвестного союза и готовился с ним бороться. Я говорил, что Отис Чепмен станет сенатором или конгрессменом.
Тем временем в городе открылся конвент Черной Розы. Конвент — это сборище самых шумливых людей. Просто удивительно, как быстро удалось забить колонный зал Капитолия разгоряченными сынами Черной Розы. Я уж не знаю, чем они там занимались, но вываливали краснощекие, с блестящими глазами, размахивали голубыми флажками и пели:
Славься, Черная Роза!
Пусть сбудутся наши грезы!
Какие вообще-то у них грезы? Ну, отделиться от Севера. Ну, собрать побольше тюков хлопка. Ну, выпороть негра. А еще что? Я как-то слышал разговор. У забора в пыли сидели два гедеонца.
— Эй, Ред, а что хочет сделать с нами этот паршивый Север?
— Не знаю, Ник. Должно быть, что-то нехорошее.
— Вырубить кукурузу?
— Думаю, нет. Они же сами лопают.
— Хлопок пожечь?
— Так штаны им из чего-то надо шить.
— А, тогда плевать.
Генерал Бланшар строевым шагом выходит из дома, садится в коляску и едет в конвент. Он смотрит вокруг орлиным взглядом и чувствует себя полководцем в большом сражении.
Во всей этой суете мы с Моррисом как белые вороны. Южный патриотизм нас не очень зажигает. Ведь мы люди ниоткуда — ни с Юга, ни с Севера. Я, например, пришел с Запада, а Моррис, как я уже говорил, родом из Иллинойса. Об этом не знал никто, кроме меня. Ведь Иллинойс проклятый штат. Именно он выдвинул сейчас в президенты Эйба Линкольна. Но все, конечно, чуяли, что Моррис не из южан. Больно он чудной, а к тому же бледный. Загар не берет его кожу, южанину не может это понравиться.
— Надо драпать отсюда, — сказал Моррис.
— Почему? — спросил я.
— Скоро начнется заваруха. Север не потерпит, чтобы Черная Роза отделилась. Возьму Хетти и уеду.
Он так и сказал: «Возьму Хетти и уеду».
— Почему Хетти? — спросил я. — Может, Мари.
— Мари не отпустят.
— А Хетти отпустят?
— Генерал ее не любит. Она ему не нужна.
— Значит, ты выбираешь ту, которая не нужна генералу?
Моррис насупился.
— Я бы вылечил ей ногу. На Севере есть хорошие врачи. Ее никто не лечит. Она скоро перестанет ходить.
— Тебе-то что? — сказал я.
Внезапно он сел и заплакал, как тогда, в саду у Бланшаров. Я испугался.
— Что ты, что ты, Моррис?
Он рукавом вытер слезы и жалостливо хлюпнул носом.
— Я в нее, это… Как там говорят? Наверное, влюбился…
— В Хетти?
— Угу.
— Знаю, как ты в нее влюбился, — сказал я. — Как влюбился, так и разлюбился. Давно ты в нее влюбился?
— Еще до того, как встретил тебя.
— Смотри-ка! — я удивился. — Никогда бы не подумал! А почему же ты ее мучаешь?
— Не мучаю, — буркнул он.
— А то я не вижу. На балу не подошел ни разу. Да и потом…
— Я сам не знаю, почему так выходит.
— Зачем ты ушлепывал за Мари? Хетти назло?
— Да нет… Говорю тебе, не знаю. Мне очень ее жалко.
— Кого, Хетти?
— Да, Хетти.
— Так это не любовь. Это просто жалость.
— Ты думаешь? — С мокрыми щеками он уставился в небо, как будто искал там ангела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49