В результате и я попал в дурацкое положение. Мне-то два часа плыть со старпомом, а карт нет. Дело кончилось тем, что за пособия стал расписываться я.
– Вы сырое мясо употребляете? – спросил меня после этого Андрюша Рублев голосом нашего «шефа», то есть повара. – Ну, фарш с солью и перцем?
– Нет.
– Татарские бифштексы за границей где кушали?
– Нет. Противно.
– И мне тоже. Даже тогда, когда их кто при мне чавкает. Существуют такие живоглоты. Еще сырым яйцом польют. И вот старпом у меня такое ощущение вызывает, как будто он при мне сырое мясо пожирает.
– Будьте любезны, держите себя в рамках. И оставьте свои соображения о старшем помощнике при себе! – цыкнул я на Рублева, поразившись одновременно тому, с какой точностью он сформулировал мое собственное отношение к Арнольду Тимофеевичу.
Двести восемь миль к Тикси шли в тумане и еще сразу забрались в ледовую ловушку. Поля толстых, грязных, как неухоженные свиньи, льдин. К счастью, они оказались и такими же рыхлыми, как перекормленные свиньи.
Вероятно, лед сильно опреснен водами Лены. Но от этого нам не намного легче. Особенно в тумане.
Генеральный курс – сто восемьдесят – юг. Чем ближе к дельте Лены, тем грязнее лед.
Механики считают по долгу службы количество изменений хода, даваемое им нами с мостика: «Особое внимание судоводители должны обращать на максимальное сокращение числа реверсов. За секунды пуска двигателя и реверсов его возникает такой же износ, как при нескольких часах работы полного хода».
Пока судоводители «Державино» держат пальму первенства по количеству реверсов на судах каравана.
Стояночная тишь и отдохновение.
Тусклый пейзаж – все время находит холодный и мокрый туман.
До зданий поселка и порта так далеко, что они почти и не видны.
Когда волна тумана проходит, из иллюминатора открывается вид на полярную землю. Ее берега устроены господом по принципу театральных кулис. Каждый ряд сопок, горушек, гор выступает над или из-за другого и имеет различные оттенки синего, сизого, голубоватого, а прибрежная полоса возле рампы, то есть возле самого моря, – бурая, как гнилая картофельная ботва.
06.08. 07.08. На рейде Тикси.
Вдруг жара – плюс двадцать шесть градусов.
Марево по берегам.
Сплошные сквозняки на судне.
Самая опасная погода на севере. Просквозило.
С ходу начал борьбу за здоровье: наглотался аспирина и решил залечь после обеда в койку до вечера. Не тут-то было. Является Дмитрий Саныч, расфуфыренный и возбужденный, просит подменить его с полдня до шестнадцати. Довольно неуместная просьба, но у него здесь старый друг работает.
Подменяю.
Четыре часа читаю в рубке на жутком сквозняке то Белля «Город привычных лиц», то биографию композитора Прокофьева.
В пятнадцать возвращается Саныч. Привез щенка чукотской лайки. Выклянчил у местной девочки. Полуторамесячный, симпатяга, ясное дело, до невозможности. Назвали Шерифом. Составил на Шерифа выписку из судового журнала – первая бумага щенка для законного существования в этом бумажном мире.
Приезжает капитан-наставник. Звать Константин Владимирович, воевал на лидере «Ленинград», медали Нахимова и Ушакова, красивый, сильный, часто летает по долгу службы на ледовую разведку. Черт дернул меня попроситься с ним в очередной полет.
Он взглядом взвесил меня – имею в виду вес в килограммах – и сказал, что это вполне возможно.
– Как одеваться на разведку? – интересуюсь у капитана-наставника. -По-полярному?
– По-городскому, по-домашнему.
– Что брать с собой?
– Жевательную резинку возьми. Пилоты любят жевать за штурвалом. Есть резинка?
– Да.
– Вот и все.
Рассказывает, что при полетах на ледовую разведку – очень длительные полеты, двенадцать, а то и более часов – попадают в аварийные ситуации те пилоты, которые начинают торопиться на курсе к дому и проходят над мысами на малых высотах, срезая углы. Потоки нисходящего воздуха на границе суши и моря, резкая потеря высоты – шлепок о тундру.
Будут мои пилоты послезавтра торопиться домой или нет?
«Державино» не спит. По судну бродит бессонница. Время «дернули» сразу на три часа, и у всех сдвинулись стрелки биологических часов.
На вахте Саныч и Шериф. Шериф спит на ватнике Саныча в ведре тети Ани.
Саныч докладывает, что ледокол «Челюскин» прошел вдоль нашего борта в десяти метрах. И капитан голосом просил вызвать меня. Когда услышал в ответ, что меня нет, попросил передать мне, что «Виктор Викторович самый хитрый и счастливый человек на свете». Он просил Саныча записать это в черновой вахтенный журнал, чтобы Саныч, не дай бог, не забыл передать мне его слова. Что он хотел этим сказать, этот незнакомый мне капитан местного ледокола «Семен Челюскин»? И ныне не знаю…
Все восьмое августа на якоре в Тикси. Ледовая обстановка на востоке, на местном жаргоне: «Глухо, как в танке».
Болею. Почему-то каждый резкий скачок в пространстве, вернее, начало нового прыжка всегда связано для меня с насморком. Завтра рано утром лететь в разведку, а я расхлюпался. Валяюсь с температурой, начиненный аспирином, вечером док-хирург неумело ставит горчичники через белую плотную бумагу. Вставать в четыре пятнадцать утра, катер придет в пять, вылет на разведку в восемь.
Почему я лечу? 1) Потому что не хочу лететь. 2) Надо близко посмотреть море с птичьего полета. Видел только в юности, когда нас мотали над акваторией морских баз Северного флота, дабы мы могли ощутить их «в целокупности», по выражению Гегеля. И еще, чтобы мы прочувствовали, как хорошо видны подлодки с самолета, когда идут даже на приличной глубине, и как беззащитно выглядят с ястребиного полета кораблики на глади океана – ни тебе складок местности, ни окопов, ни блиндажей. Летали тогда мы на «Каталинах». 3) Надо наконец «привязать» значки и символы на картах аэроразведки к натуральным льдам и запомнить эти штуки уже навсегда. 4) Посмотреть на работу летчиков. Они меня интересуют и вызывают почтение, хотя Галлай, например, всегда убеждает меня в том, что глупее моряков только летчики, а я его убеждаю в том, что глупее летчиков только моряки.
Во времена ранней, молоденькой авиации самолет давал возможность пилоту соединять бога с геометрией, романтизм с рационализмом. Такое получалось и у моряков парусного флота. Пример первого – Экзюпери. Второго – Конрад.
На судне траур. Сдох Васька – кот тети Ани. Глупо, но это на всех действует как-то гнетуще.
В корпусе современных судов бродит слишком много всяких электрических токов и магнитоэлектрических полей. И кошки приживаются редко.
Тетю Аню предупреждали о возможных горестных последствиях. Но она из людей такого типа порядочности (я определяю их словом «порядочники»), которые характерны удивительным умением смертельно вредить любому доброму делу, оставаясь глубоко порядочными и, естественно, глубоко себя за это уважая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
– Вы сырое мясо употребляете? – спросил меня после этого Андрюша Рублев голосом нашего «шефа», то есть повара. – Ну, фарш с солью и перцем?
– Нет.
– Татарские бифштексы за границей где кушали?
– Нет. Противно.
– И мне тоже. Даже тогда, когда их кто при мне чавкает. Существуют такие живоглоты. Еще сырым яйцом польют. И вот старпом у меня такое ощущение вызывает, как будто он при мне сырое мясо пожирает.
– Будьте любезны, держите себя в рамках. И оставьте свои соображения о старшем помощнике при себе! – цыкнул я на Рублева, поразившись одновременно тому, с какой точностью он сформулировал мое собственное отношение к Арнольду Тимофеевичу.
Двести восемь миль к Тикси шли в тумане и еще сразу забрались в ледовую ловушку. Поля толстых, грязных, как неухоженные свиньи, льдин. К счастью, они оказались и такими же рыхлыми, как перекормленные свиньи.
Вероятно, лед сильно опреснен водами Лены. Но от этого нам не намного легче. Особенно в тумане.
Генеральный курс – сто восемьдесят – юг. Чем ближе к дельте Лены, тем грязнее лед.
Механики считают по долгу службы количество изменений хода, даваемое им нами с мостика: «Особое внимание судоводители должны обращать на максимальное сокращение числа реверсов. За секунды пуска двигателя и реверсов его возникает такой же износ, как при нескольких часах работы полного хода».
Пока судоводители «Державино» держат пальму первенства по количеству реверсов на судах каравана.
Стояночная тишь и отдохновение.
Тусклый пейзаж – все время находит холодный и мокрый туман.
До зданий поселка и порта так далеко, что они почти и не видны.
Когда волна тумана проходит, из иллюминатора открывается вид на полярную землю. Ее берега устроены господом по принципу театральных кулис. Каждый ряд сопок, горушек, гор выступает над или из-за другого и имеет различные оттенки синего, сизого, голубоватого, а прибрежная полоса возле рампы, то есть возле самого моря, – бурая, как гнилая картофельная ботва.
06.08. 07.08. На рейде Тикси.
Вдруг жара – плюс двадцать шесть градусов.
Марево по берегам.
Сплошные сквозняки на судне.
Самая опасная погода на севере. Просквозило.
С ходу начал борьбу за здоровье: наглотался аспирина и решил залечь после обеда в койку до вечера. Не тут-то было. Является Дмитрий Саныч, расфуфыренный и возбужденный, просит подменить его с полдня до шестнадцати. Довольно неуместная просьба, но у него здесь старый друг работает.
Подменяю.
Четыре часа читаю в рубке на жутком сквозняке то Белля «Город привычных лиц», то биографию композитора Прокофьева.
В пятнадцать возвращается Саныч. Привез щенка чукотской лайки. Выклянчил у местной девочки. Полуторамесячный, симпатяга, ясное дело, до невозможности. Назвали Шерифом. Составил на Шерифа выписку из судового журнала – первая бумага щенка для законного существования в этом бумажном мире.
Приезжает капитан-наставник. Звать Константин Владимирович, воевал на лидере «Ленинград», медали Нахимова и Ушакова, красивый, сильный, часто летает по долгу службы на ледовую разведку. Черт дернул меня попроситься с ним в очередной полет.
Он взглядом взвесил меня – имею в виду вес в килограммах – и сказал, что это вполне возможно.
– Как одеваться на разведку? – интересуюсь у капитана-наставника. -По-полярному?
– По-городскому, по-домашнему.
– Что брать с собой?
– Жевательную резинку возьми. Пилоты любят жевать за штурвалом. Есть резинка?
– Да.
– Вот и все.
Рассказывает, что при полетах на ледовую разведку – очень длительные полеты, двенадцать, а то и более часов – попадают в аварийные ситуации те пилоты, которые начинают торопиться на курсе к дому и проходят над мысами на малых высотах, срезая углы. Потоки нисходящего воздуха на границе суши и моря, резкая потеря высоты – шлепок о тундру.
Будут мои пилоты послезавтра торопиться домой или нет?
«Державино» не спит. По судну бродит бессонница. Время «дернули» сразу на три часа, и у всех сдвинулись стрелки биологических часов.
На вахте Саныч и Шериф. Шериф спит на ватнике Саныча в ведре тети Ани.
Саныч докладывает, что ледокол «Челюскин» прошел вдоль нашего борта в десяти метрах. И капитан голосом просил вызвать меня. Когда услышал в ответ, что меня нет, попросил передать мне, что «Виктор Викторович самый хитрый и счастливый человек на свете». Он просил Саныча записать это в черновой вахтенный журнал, чтобы Саныч, не дай бог, не забыл передать мне его слова. Что он хотел этим сказать, этот незнакомый мне капитан местного ледокола «Семен Челюскин»? И ныне не знаю…
Все восьмое августа на якоре в Тикси. Ледовая обстановка на востоке, на местном жаргоне: «Глухо, как в танке».
Болею. Почему-то каждый резкий скачок в пространстве, вернее, начало нового прыжка всегда связано для меня с насморком. Завтра рано утром лететь в разведку, а я расхлюпался. Валяюсь с температурой, начиненный аспирином, вечером док-хирург неумело ставит горчичники через белую плотную бумагу. Вставать в четыре пятнадцать утра, катер придет в пять, вылет на разведку в восемь.
Почему я лечу? 1) Потому что не хочу лететь. 2) Надо близко посмотреть море с птичьего полета. Видел только в юности, когда нас мотали над акваторией морских баз Северного флота, дабы мы могли ощутить их «в целокупности», по выражению Гегеля. И еще, чтобы мы прочувствовали, как хорошо видны подлодки с самолета, когда идут даже на приличной глубине, и как беззащитно выглядят с ястребиного полета кораблики на глади океана – ни тебе складок местности, ни окопов, ни блиндажей. Летали тогда мы на «Каталинах». 3) Надо наконец «привязать» значки и символы на картах аэроразведки к натуральным льдам и запомнить эти штуки уже навсегда. 4) Посмотреть на работу летчиков. Они меня интересуют и вызывают почтение, хотя Галлай, например, всегда убеждает меня в том, что глупее моряков только летчики, а я его убеждаю в том, что глупее летчиков только моряки.
Во времена ранней, молоденькой авиации самолет давал возможность пилоту соединять бога с геометрией, романтизм с рационализмом. Такое получалось и у моряков парусного флота. Пример первого – Экзюпери. Второго – Конрад.
На судне траур. Сдох Васька – кот тети Ани. Глупо, но это на всех действует как-то гнетуще.
В корпусе современных судов бродит слишком много всяких электрических токов и магнитоэлектрических полей. И кошки приживаются редко.
Тетю Аню предупреждали о возможных горестных последствиях. Но она из людей такого типа порядочности (я определяю их словом «порядочники»), которые характерны удивительным умением смертельно вредить любому доброму делу, оставаясь глубоко порядочными и, естественно, глубоко себя за это уважая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106