.. А вы, товарищ дублер, сами не по-джентльменски собираетесь поступать! -довольно неожиданно заканчивает Сиволапый. – Нечестно свою связь с органами массовой информации использовать в таких наших делах.
– Хорошо, вы правы. Это у меня от злости вырвалось. Слово даю, что не буду. И никогда еще этим не пользовался. Но один вопрос вам можно?
– Хоть десять.
– Вы с Полуниным раньше работали?
– А кто он такой?
– Замначальника Восточного сектора. Здесь он сидит, в Певеке. И все РДО вы получали за его подписью.
– Нет, – длительно пораздумав, говорит Сиволапый. – Не встречались.
– А я работал. «Аргус» вместе спасали в Индийском. Слышали про «Аргус»?
– Слышал, – говорит Сиволапый. И в его черепе начинается перебор вариантов: десять в девяносто девятой степени вариантов.
– Так вот, я с вами сейчас никуда вовсе и не пойду. Я по Полунину соскучился. Навещу его. Прошлое помянем, по рюмке протянем. Здесь-то уж нарушения морского джентльменства не будет, а?
С Полуниным лично я не знаком. Скорее всего, он вообще не знает про факт моего существования на этом свете и про то, что наши дороги пересекались на Каргадосе. Но если дело пойдет на ребро, на рубикон, напропалую, я Полунина найду и справедливость найду с его помощью – в этом я не сомневаюсь, ибо общее прошлое, как я уже замечал, людей сближает здорово. И слово «Аргус» будет для Полунина, как «Полосатый рейс» для Кучиева и как «Сим-сим, открой дверь!» для Али-бабы.
– Пожалуй, моя карта бита! – говорит Сиволапый и вдруг смеется.
Господи, как меняется человек, когда он смеется! И смеется без всякого раздражения. Умеет Сиволапый проигрывать – редкое качество. Не нашел он хода даже среди десяти в девяносто девятой степени вариантов.
– Почему это вы развеселились? – спрашиваю я, все еще подозревая подвох и замаскированное плюходейство.
– А потому, что пока Фомич подходил к якорной стоянке, то здешний диспетчер – я его давно знаю, спокойный человек, даже флегма, – так вот, говорю, на тридцатой минуте вашего подхода он трахнул графин с питьевой водой об стенку, а когда вы наконец шлепнули якорь, то он, диспетчер, с радости как бы ополоумел, потому что разбежался от самых дверей диспетчерской и воткнулся головой в несгораемый сейф.
– А зачем у них там несгораемый сейф? – спрашиваю я, из последних сил защищая честь своего капитана равнодушием тона.
– Спирт в нем прячут. Чтобы не испарялся.
– Ну и что вы всем этим хотите сказать?
– Что «что»?
– Цел?
– Кто цел? Графин?
– Нет. Сейф.
– Сейф-то цел, но от сотрясения бутыль со спиртом – вдребезги!
– Бедняга диспетчер, – говорю я с искренним соболезнованием. – Даст ему сменщик прикурить!
– Да на нашей работе не потешился б, дак повесился б.
– Зачем же вешаться? Это старомодно, – возражаю я. – Видите на примере вашего дружка, что новые методы появились, более соответствующие духу века: башкой в несгораемый сейф с хорошего разгона.
– Ну, на такое дело еще далеко не у всех ума хватит, – замечает капитан «Волхова». Подумав, добавляет: – Да и пространства на пароходе для хорошего разгона мало.
– Этого я не учел, – говорю я, уже кусая губы.
– Слушайте, – сквозь открытый и легкий смех спрашивает Сиволапый, -а как там этот пошлый Стенька Разин? Он меня чуть в гроб не загнал!
Предложена мировая. Конечно, принимаю ее с радостью.
– Слушайте, – говорю, – объясните, бога ради, как такие на флоте держатся?
– Наивный вы человек, хотя и писатель. Объясняю популярно, что еще никогда и никого с флота за трусливую тупость не выгнали и не выгонят. Если такого типа заносит в номенклатуру морской орбиты, то он так всю жизнь и кружит по ней, даже и при полном отсутствии в позвоночнике какого бы то ни было органического вещества. Этим я хочу только то сказать, что кто-кто, а Тимофеич себе на флоте местечко найдет, даже и в самый разгар научно-технического шквала, потому что флот – это вам не синхрофазотрон…
У дружка Сиволапого, то есть в кабинете одного из начальников порта Певек, происходит сцена, напомнившая мне сцену дуэли из «Героя нашего времени». В роли драгунского капитана, секунданта Грушницкого, выступал корешок Сиволапого. В роли Печорина – я. А Грушницким был Сиволапый.
Драгунский капитан никак не мог понять, почему Грушницкий засовывает пулю в пистолет Печорина, если они все так хорошо обговорили и пулю из вражеского пистолета вытащили. Дружок-корешок Сиволапого тоже выпучил глаза, когда капитан «Волхова» с ходу заявил, что имеет право только на третью очередь, ибо прибыл к ледовой кромке за «Державино» и «Комилесом».
– Но вы же первые стали на якорь в порту! – сказал драгунский капитан.
– Ладно, брось ты! – сказал Грушницкий и махнул рукой.
По Лермонтову, драгунский капитан тут плюнул, сказал, что, мол, подыхай, как дурак, и отошел в сторонку.
Так же поступил и корешок Сиволапого. Только сплюнул он не на кавказскую травку, а в мусорную корзину под служебным столом.
Я возвращаюсь на «Державино», торжествуя победу.
Возле трапа встречает Фомич. Рядом с ним наслаждаются солнечной погодой вахтенный Рублев и Анна Саввишна.
Передаю Фомичу привет от Сиволапого и сообщаю, что, согласно грузинской мудрости, воды приходят и уходят, а песок остается.
Фомич задумывается. Анна Саввишна говорит:
– Пясок остается? Оно и так быват. Все на свете быват. Быват, и у девушки муж гулят.
Рублев спрашивает у нее:
– А знаишь ли, батоно, как па-грузински кракадыл?
Он спрашивает, как вы видите, по-грузински.
Анна Саввишна отмахивается. Фомич заинтересовывается:
– Как?
– Нианги, – объясняет Рублев.
Фомич вздыхает и приказывает:
– Раз ты, Викторыч, победил, сам и командуй. По местам стоять, с якоря сниматься!
И мы первыми из каравана идем к причалу.
Швартуемся с лоцманом и при помощи буксира «Капитан Берингов». Вот, оказывается, еще какой почти однофамилец Беринга здесь плавал когда-то. И хорошо плавал, если его именем назвали судно.
Приехали окончательно: «Подать носовой продольный! Подать шпринг! Крепи кормовой продольный!..»
На портовом кране аршинными буквами, мелом: «ОСТОРОЖНО – ЗДЕСЬ ЖИВУТ ПТИЦЫ!»
Птичье гнездышко под крановой кабиной.
Восемнадцатое августа восемнадцать часов сорок пять минут местного времени.
На причале элегантный военный в накидке по последней моде и в шикарных черных четырехугольных очках. Форма какая-то странная, прямо-таки иностранный военный в мягком хаки! Оказывается: главный пожарник -встречает пожарные машины; так в них и впился глазами, так весь и подпрыгивает на причале от гордости и удовольствия, так мысленно и облизывает наш палубный груз. Еще не успеваем завести последние концы, как пожарник уже следит за стропами и кранами, и кроваво-красные пожарные машины с запасными черными колесами и лестницами на спинах осторожно поднимаются в воздух и опускаются на причал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
– Хорошо, вы правы. Это у меня от злости вырвалось. Слово даю, что не буду. И никогда еще этим не пользовался. Но один вопрос вам можно?
– Хоть десять.
– Вы с Полуниным раньше работали?
– А кто он такой?
– Замначальника Восточного сектора. Здесь он сидит, в Певеке. И все РДО вы получали за его подписью.
– Нет, – длительно пораздумав, говорит Сиволапый. – Не встречались.
– А я работал. «Аргус» вместе спасали в Индийском. Слышали про «Аргус»?
– Слышал, – говорит Сиволапый. И в его черепе начинается перебор вариантов: десять в девяносто девятой степени вариантов.
– Так вот, я с вами сейчас никуда вовсе и не пойду. Я по Полунину соскучился. Навещу его. Прошлое помянем, по рюмке протянем. Здесь-то уж нарушения морского джентльменства не будет, а?
С Полуниным лично я не знаком. Скорее всего, он вообще не знает про факт моего существования на этом свете и про то, что наши дороги пересекались на Каргадосе. Но если дело пойдет на ребро, на рубикон, напропалую, я Полунина найду и справедливость найду с его помощью – в этом я не сомневаюсь, ибо общее прошлое, как я уже замечал, людей сближает здорово. И слово «Аргус» будет для Полунина, как «Полосатый рейс» для Кучиева и как «Сим-сим, открой дверь!» для Али-бабы.
– Пожалуй, моя карта бита! – говорит Сиволапый и вдруг смеется.
Господи, как меняется человек, когда он смеется! И смеется без всякого раздражения. Умеет Сиволапый проигрывать – редкое качество. Не нашел он хода даже среди десяти в девяносто девятой степени вариантов.
– Почему это вы развеселились? – спрашиваю я, все еще подозревая подвох и замаскированное плюходейство.
– А потому, что пока Фомич подходил к якорной стоянке, то здешний диспетчер – я его давно знаю, спокойный человек, даже флегма, – так вот, говорю, на тридцатой минуте вашего подхода он трахнул графин с питьевой водой об стенку, а когда вы наконец шлепнули якорь, то он, диспетчер, с радости как бы ополоумел, потому что разбежался от самых дверей диспетчерской и воткнулся головой в несгораемый сейф.
– А зачем у них там несгораемый сейф? – спрашиваю я, из последних сил защищая честь своего капитана равнодушием тона.
– Спирт в нем прячут. Чтобы не испарялся.
– Ну и что вы всем этим хотите сказать?
– Что «что»?
– Цел?
– Кто цел? Графин?
– Нет. Сейф.
– Сейф-то цел, но от сотрясения бутыль со спиртом – вдребезги!
– Бедняга диспетчер, – говорю я с искренним соболезнованием. – Даст ему сменщик прикурить!
– Да на нашей работе не потешился б, дак повесился б.
– Зачем же вешаться? Это старомодно, – возражаю я. – Видите на примере вашего дружка, что новые методы появились, более соответствующие духу века: башкой в несгораемый сейф с хорошего разгона.
– Ну, на такое дело еще далеко не у всех ума хватит, – замечает капитан «Волхова». Подумав, добавляет: – Да и пространства на пароходе для хорошего разгона мало.
– Этого я не учел, – говорю я, уже кусая губы.
– Слушайте, – сквозь открытый и легкий смех спрашивает Сиволапый, -а как там этот пошлый Стенька Разин? Он меня чуть в гроб не загнал!
Предложена мировая. Конечно, принимаю ее с радостью.
– Слушайте, – говорю, – объясните, бога ради, как такие на флоте держатся?
– Наивный вы человек, хотя и писатель. Объясняю популярно, что еще никогда и никого с флота за трусливую тупость не выгнали и не выгонят. Если такого типа заносит в номенклатуру морской орбиты, то он так всю жизнь и кружит по ней, даже и при полном отсутствии в позвоночнике какого бы то ни было органического вещества. Этим я хочу только то сказать, что кто-кто, а Тимофеич себе на флоте местечко найдет, даже и в самый разгар научно-технического шквала, потому что флот – это вам не синхрофазотрон…
У дружка Сиволапого, то есть в кабинете одного из начальников порта Певек, происходит сцена, напомнившая мне сцену дуэли из «Героя нашего времени». В роли драгунского капитана, секунданта Грушницкого, выступал корешок Сиволапого. В роли Печорина – я. А Грушницким был Сиволапый.
Драгунский капитан никак не мог понять, почему Грушницкий засовывает пулю в пистолет Печорина, если они все так хорошо обговорили и пулю из вражеского пистолета вытащили. Дружок-корешок Сиволапого тоже выпучил глаза, когда капитан «Волхова» с ходу заявил, что имеет право только на третью очередь, ибо прибыл к ледовой кромке за «Державино» и «Комилесом».
– Но вы же первые стали на якорь в порту! – сказал драгунский капитан.
– Ладно, брось ты! – сказал Грушницкий и махнул рукой.
По Лермонтову, драгунский капитан тут плюнул, сказал, что, мол, подыхай, как дурак, и отошел в сторонку.
Так же поступил и корешок Сиволапого. Только сплюнул он не на кавказскую травку, а в мусорную корзину под служебным столом.
Я возвращаюсь на «Державино», торжествуя победу.
Возле трапа встречает Фомич. Рядом с ним наслаждаются солнечной погодой вахтенный Рублев и Анна Саввишна.
Передаю Фомичу привет от Сиволапого и сообщаю, что, согласно грузинской мудрости, воды приходят и уходят, а песок остается.
Фомич задумывается. Анна Саввишна говорит:
– Пясок остается? Оно и так быват. Все на свете быват. Быват, и у девушки муж гулят.
Рублев спрашивает у нее:
– А знаишь ли, батоно, как па-грузински кракадыл?
Он спрашивает, как вы видите, по-грузински.
Анна Саввишна отмахивается. Фомич заинтересовывается:
– Как?
– Нианги, – объясняет Рублев.
Фомич вздыхает и приказывает:
– Раз ты, Викторыч, победил, сам и командуй. По местам стоять, с якоря сниматься!
И мы первыми из каравана идем к причалу.
Швартуемся с лоцманом и при помощи буксира «Капитан Берингов». Вот, оказывается, еще какой почти однофамилец Беринга здесь плавал когда-то. И хорошо плавал, если его именем назвали судно.
Приехали окончательно: «Подать носовой продольный! Подать шпринг! Крепи кормовой продольный!..»
На портовом кране аршинными буквами, мелом: «ОСТОРОЖНО – ЗДЕСЬ ЖИВУТ ПТИЦЫ!»
Птичье гнездышко под крановой кабиной.
Восемнадцатое августа восемнадцать часов сорок пять минут местного времени.
На причале элегантный военный в накидке по последней моде и в шикарных черных четырехугольных очках. Форма какая-то странная, прямо-таки иностранный военный в мягком хаки! Оказывается: главный пожарник -встречает пожарные машины; так в них и впился глазами, так весь и подпрыгивает на причале от гордости и удовольствия, так мысленно и облизывает наш палубный груз. Еще не успеваем завести последние концы, как пожарник уже следит за стропами и кранами, и кроваво-красные пожарные машины с запасными черными колесами и лестницами на спинах осторожно поднимаются в воздух и опускаются на причал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106