Волосья, ясное дело, до плеч. У грузчика-студиоза, которому попалась каска 1 13, по всей окружности каски надпись: «Да поможет мне бог!»
И совсем не веселая эта надпись. Профессия докера – сложная и трудная. Она осваивается годами, она строится на специальном обучении и опыте, опыте, опыте. Работа с досками – опасная и требует точного исполнения как правил техники безопасности, так и правил укладки досок в трюмах.
Студиозы ровным счетом ничего во всем этом не понимают и не знают. Ужасно видеть, как девчонки-тальмана бегают по фальшборту, кокетничая со всем белым светом, или стоят под опускаемой в трюм вязкой досок, задрав башку и раскрыв рот, в который каждую секунду может вывалить из вязки лесина длиной в пять метров.
Одну девицу в эту навигацию уже прихлопнуло.
Все вместе называется: «нехватка рабочей силы»…
Утренний чай.
В кают-компании завтракают старпом, третий штурман, второй механик и я.
Свиная колбаса, хлеб, жидкое чайное пойло.
Третьего штурмана старпом с восьми часов ставит на вахту. Тот сопротивляется. В коллективном отгуле выходных на природе он не участвовал, и потому вчера его выгнали гулять в Игарке. После этого гулянья он немного опух.
– По трудовому кодексу, – говорит третий старпому, – выходной день – это двадцать четыре часа ноль-ноль минут. Я же вчера в разгар отдыха ездил получать деньги, ходил то есть за деньгами. Три часа ходил и получал. Не для себя, между прочим, а на судно. Значит, отгулял двадцать один час. И до одиннадцати часов вы меня ставить на вахту права не имеете.
Арнольд Тимофеевич;
– Я здесь кушаю. Здесь не положены служебные разговоры. Кусок этой вульгарной свинины не усвоится в моем желудке. А вы, между прочим, стоянку в Ленинграде помните? У вас малолетний ребенок был на судне целые сутки. И жена. А вы вахту стояли и права на такое не имели. В результате на вашей вахте цепь у стрелы порвалась. Это по какому кодексу?
Старпом умеет вспоминать прошлые грешки окружающих в нужный момент.
Второй механик Петр Иванович, который, как и положено суперпродукту НТР, листает за чаем журнал «Знание – сила», говорит:
– Интересно! Послушайте. Оказывается, состав человека по элементам -ну, водород, азот, углерод и так далее – полностью соответствует в процентном отношении космической материи. Во! Цитирую: «Между химическим составом звездной материи и человеческим телом обнаруживается поразительное сходство». Арнольд Тимофеевич, как вам это нравится?
– Я отношусь к этому индифферентно, – говорит старпом, тщательно прожевывая свинячью колбасу.
– А ты? – интересуется Петр Иванович у третьего штурмана.
Тот отмахивается, потому что обдумывает ответ старпому.
– Теперь мне понятно, – говорит Петр Иванович, зачем наши космонавты скоро полетят на Солнце.
– Что за глупости вы несете? – спрашивает Арнольд Тимофеевич.
– А вы не знали? – удивляется второй механик. – Когда они получили задание готовиться к полету на звезду, то выразили, конечно, полное и единодушное согласие, но один все-таки спросил: какая, мол, там теперь температура? Ему говорят, миллион градусов. Он опять интересуется нюансами: как, мол, мы там будем обитать при такой сравнительно высокой температуре? А ему объясняют такой нюанс, что отправят их в полет на Солнце ночью…
Я силой вырываю у второго механика «Знание – сила» и отправляюсь читать о том, что мы и звезды – одно и то же.
Но прочитать не удается. В каюте сидит Фома Фомич, расстроенный. Оказывается, доктор и моторист угодили в милицию. Крупная неприятность для судна.
И впервые за рейс (надо отдать Фомичу за это должное) капитан «Державино» попросил использовать мою принадлежность к прессе, чтобы без шума извлечь бумаги погоревших из милиции и не выносить мусор с парохода.
Вызвал доктора. Видок бледный. От страха «власы с ушей свились», как писали в монастырских летописях.
Выпил чуть-чуть в честь рождения сына. Возвращался на судно около десяти вечера. На вопрос пограничника в проходной порта о названии судна: «Вы откуда?» – ответил: «Из Санкт-Петербурга». И на этом, мол, все – все его грехи.
Задержан за пререкания пограничниками, передан ими в милицию, переночевал там, утром отнес тридцать рублей штрафа, принес и извинения; но ему было сообщено, что соответствующая бумага пойдет куда следует.
С мотористом в милиции не виделся и про него ничего не знает…
Ночное их отсутствие ребята от начальства скрыли («думали, у бабы задержались»).
Хорошо у нас налажена служба!
– А вы знаете, голубчик, – сказал я, – что смена дежурств в милиции происходит утром около восьми часов?
– Нет. А зачем мне знать?
– Вас когда выпустили?
– В шесть утра.
– Если бы вы сразу доложили о происшедшем, мы, понимаете ли, успели бы к старому дежурному и попробовали уговорить его вернуть акт о вашем задержании. А теперь акт уже передан новому дежурному и внесен в реестр происшествий за прошлые сутки. Это две большие разницы, голубчик.
– Накрылась диссертация, – сказал доктор, и его интеллигентные глаза покраснели. – Ведь бумагу из пароходства мне в институт перешлют, как вы думаете?
– Обязательно, – сказал я. – И сделают это с удовольствием. Одним неприятным инцидентом у пароходства будет меньше, когда оно отфутболит это милицейское досье в ваш институт. Вы ведь временный у нас?
– Да, – и его глаза покраснели и набухли слезами.
– Не распускайте нюни. А сейчас – правду. Вы сильно оскорбили солдата-пограничника? Стоит, мол, Ванька, дубина стоеросовая, спрашивает у старого мореплавателя, только из ужасного рейса пришедшего, ерунду всякую с чухонским акцентом, ну, вы ему и ответили с санкт-петербургским гонором. Так?
– Наверное. Но я помню плохо.
– Помните плохо, а выпили «чуть-чуть»?
Он окончательно заплакал.
– О чем диссертация? – спросил я, чтобы отвлечь его немного.
Он понес что-то об особенностях кровотечения из ножных вен при разных видах гипертонической болезни.
Милиция в Игарке размещается в здании старинной полярной архитектуры, то есть без следов ампира, барокко или других излишеств. Зато живые зеленые деревья и кусты окружают милицию. И тени от их ветвей колышутся по стенам, и солнце просвечивает в окна кабинетов сквозь листву.
Дежурный, не спрашивая меня ни о поводах и причинах пришествия, ни о моей личности, сказал, что начальник в горкоме и вернется минут через сорок. Вежливо предложил подождать на воздухе.
Мы вышли. И док спросил:
– Можно, как вы считаете, мне пива выпить?
Я видел, что ему плохо, и разрешил. Но велел обязательно и съесть что-нибудь. Он сказал, что здесь есть место, где жарят шашлыки прямо на улице, и он выпьет там пива и съест шашлык.
Ожидание омерзительно в любом случае, но ожидать предстоящих объяснений, заранее слышать свое бормотание (с поджатым, как у провинившегося ледокола, хвостом):
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
И совсем не веселая эта надпись. Профессия докера – сложная и трудная. Она осваивается годами, она строится на специальном обучении и опыте, опыте, опыте. Работа с досками – опасная и требует точного исполнения как правил техники безопасности, так и правил укладки досок в трюмах.
Студиозы ровным счетом ничего во всем этом не понимают и не знают. Ужасно видеть, как девчонки-тальмана бегают по фальшборту, кокетничая со всем белым светом, или стоят под опускаемой в трюм вязкой досок, задрав башку и раскрыв рот, в который каждую секунду может вывалить из вязки лесина длиной в пять метров.
Одну девицу в эту навигацию уже прихлопнуло.
Все вместе называется: «нехватка рабочей силы»…
Утренний чай.
В кают-компании завтракают старпом, третий штурман, второй механик и я.
Свиная колбаса, хлеб, жидкое чайное пойло.
Третьего штурмана старпом с восьми часов ставит на вахту. Тот сопротивляется. В коллективном отгуле выходных на природе он не участвовал, и потому вчера его выгнали гулять в Игарке. После этого гулянья он немного опух.
– По трудовому кодексу, – говорит третий старпому, – выходной день – это двадцать четыре часа ноль-ноль минут. Я же вчера в разгар отдыха ездил получать деньги, ходил то есть за деньгами. Три часа ходил и получал. Не для себя, между прочим, а на судно. Значит, отгулял двадцать один час. И до одиннадцати часов вы меня ставить на вахту права не имеете.
Арнольд Тимофеевич;
– Я здесь кушаю. Здесь не положены служебные разговоры. Кусок этой вульгарной свинины не усвоится в моем желудке. А вы, между прочим, стоянку в Ленинграде помните? У вас малолетний ребенок был на судне целые сутки. И жена. А вы вахту стояли и права на такое не имели. В результате на вашей вахте цепь у стрелы порвалась. Это по какому кодексу?
Старпом умеет вспоминать прошлые грешки окружающих в нужный момент.
Второй механик Петр Иванович, который, как и положено суперпродукту НТР, листает за чаем журнал «Знание – сила», говорит:
– Интересно! Послушайте. Оказывается, состав человека по элементам -ну, водород, азот, углерод и так далее – полностью соответствует в процентном отношении космической материи. Во! Цитирую: «Между химическим составом звездной материи и человеческим телом обнаруживается поразительное сходство». Арнольд Тимофеевич, как вам это нравится?
– Я отношусь к этому индифферентно, – говорит старпом, тщательно прожевывая свинячью колбасу.
– А ты? – интересуется Петр Иванович у третьего штурмана.
Тот отмахивается, потому что обдумывает ответ старпому.
– Теперь мне понятно, – говорит Петр Иванович, зачем наши космонавты скоро полетят на Солнце.
– Что за глупости вы несете? – спрашивает Арнольд Тимофеевич.
– А вы не знали? – удивляется второй механик. – Когда они получили задание готовиться к полету на звезду, то выразили, конечно, полное и единодушное согласие, но один все-таки спросил: какая, мол, там теперь температура? Ему говорят, миллион градусов. Он опять интересуется нюансами: как, мол, мы там будем обитать при такой сравнительно высокой температуре? А ему объясняют такой нюанс, что отправят их в полет на Солнце ночью…
Я силой вырываю у второго механика «Знание – сила» и отправляюсь читать о том, что мы и звезды – одно и то же.
Но прочитать не удается. В каюте сидит Фома Фомич, расстроенный. Оказывается, доктор и моторист угодили в милицию. Крупная неприятность для судна.
И впервые за рейс (надо отдать Фомичу за это должное) капитан «Державино» попросил использовать мою принадлежность к прессе, чтобы без шума извлечь бумаги погоревших из милиции и не выносить мусор с парохода.
Вызвал доктора. Видок бледный. От страха «власы с ушей свились», как писали в монастырских летописях.
Выпил чуть-чуть в честь рождения сына. Возвращался на судно около десяти вечера. На вопрос пограничника в проходной порта о названии судна: «Вы откуда?» – ответил: «Из Санкт-Петербурга». И на этом, мол, все – все его грехи.
Задержан за пререкания пограничниками, передан ими в милицию, переночевал там, утром отнес тридцать рублей штрафа, принес и извинения; но ему было сообщено, что соответствующая бумага пойдет куда следует.
С мотористом в милиции не виделся и про него ничего не знает…
Ночное их отсутствие ребята от начальства скрыли («думали, у бабы задержались»).
Хорошо у нас налажена служба!
– А вы знаете, голубчик, – сказал я, – что смена дежурств в милиции происходит утром около восьми часов?
– Нет. А зачем мне знать?
– Вас когда выпустили?
– В шесть утра.
– Если бы вы сразу доложили о происшедшем, мы, понимаете ли, успели бы к старому дежурному и попробовали уговорить его вернуть акт о вашем задержании. А теперь акт уже передан новому дежурному и внесен в реестр происшествий за прошлые сутки. Это две большие разницы, голубчик.
– Накрылась диссертация, – сказал доктор, и его интеллигентные глаза покраснели. – Ведь бумагу из пароходства мне в институт перешлют, как вы думаете?
– Обязательно, – сказал я. – И сделают это с удовольствием. Одним неприятным инцидентом у пароходства будет меньше, когда оно отфутболит это милицейское досье в ваш институт. Вы ведь временный у нас?
– Да, – и его глаза покраснели и набухли слезами.
– Не распускайте нюни. А сейчас – правду. Вы сильно оскорбили солдата-пограничника? Стоит, мол, Ванька, дубина стоеросовая, спрашивает у старого мореплавателя, только из ужасного рейса пришедшего, ерунду всякую с чухонским акцентом, ну, вы ему и ответили с санкт-петербургским гонором. Так?
– Наверное. Но я помню плохо.
– Помните плохо, а выпили «чуть-чуть»?
Он окончательно заплакал.
– О чем диссертация? – спросил я, чтобы отвлечь его немного.
Он понес что-то об особенностях кровотечения из ножных вен при разных видах гипертонической болезни.
Милиция в Игарке размещается в здании старинной полярной архитектуры, то есть без следов ампира, барокко или других излишеств. Зато живые зеленые деревья и кусты окружают милицию. И тени от их ветвей колышутся по стенам, и солнце просвечивает в окна кабинетов сквозь листву.
Дежурный, не спрашивая меня ни о поводах и причинах пришествия, ни о моей личности, сказал, что начальник в горкоме и вернется минут через сорок. Вежливо предложил подождать на воздухе.
Мы вышли. И док спросил:
– Можно, как вы считаете, мне пива выпить?
Я видел, что ему плохо, и разрешил. Но велел обязательно и съесть что-нибудь. Он сказал, что здесь есть место, где жарят шашлыки прямо на улице, и он выпьет там пива и съест шашлык.
Ожидание омерзительно в любом случае, но ожидать предстоящих объяснений, заранее слышать свое бормотание (с поджатым, как у провинившегося ледокола, хвостом):
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106