— Я буду кричать!
— Валяй, кричи!
— Ты, грязная скотина…
И потом, всего в нескольких дюймах, отблеск летней молнии на белом лице, застывший взгляд глаз искусственно созданной женщины, запутавшейся в своих уловках и отговорках, вынужденной смириться с собственной грубой, человеческой плотью, — глаза, в которых застыло выражение непримиримой, глубокой ненависти.
Нет никакого уровня верхнего ящика. Гласные потерялись в деревенской картавости.
— Ты что, не понимаешь, свинья? Ты не смеешь…
Последняя попытка. Я должен.
— Я женюсь на тебе.
Еще одна летняя молния.
— Крис. Прекрати смеяться. Ты слышишь? Прекрати! Прекрати, я сказала!
— Я тебя ненавижу. Я не хочу тебя ни видеть, ни слышать, не хочу никогда в жизни.
Питер ехал сзади, они уже выдохлись. Под ним был новенький велосипед, но похуже, чем новенький — Питера. И если бы Питер прорвался вперед, его было бы не догнать. Позицию Питер выбрал удачную и сидел уже на хвосте. Никогда бы он этого не сделал, если бы не был так, до смерти, возбужден. Дорога тут поворачивала вправо, — тут, возле кучки одежды. Кучка одежды была, как скала, — большущая груда камней, приготовленных для ремонта дороги на Ходзоновскую ферму.
Не сворачивай, давай прямо, продержись хоть на долю секунды дольше, чем он ожидает. Пусть сворачивает сам, сам, со своим вырвавшимся вперед колесом. Ах, какой умница, умница. Нога, Крис, нога… я боюсь смотреть на ногу. Господи.
Ящичек кассы. Японистая коробка, золоченые полосы. Открытая и пустая. Что ты собираешься делать с ней, ведь тут ничего не написано? Заходил бы иногда, выпьем вместе.
Старик, она жена продюсера.
Ах, какой умница, — умная, умная власть, потом можешь спокойно вышвыриваться домой; ах, какие же умные, неподдельные слезы испортили радость торжества, какой умница, умница, умница.
На подмостки. Подмостки. Подмостки. Я личинка крупнее тебя. Ты с подмостков не уползешь — тебе стол мешает, а я проложу себе дорожку до французского окна.
— Нет, старик, извини, но мы в тебе не слишком нуждаемся.
— Но Джордж… мы же работали вместе! Ты же знаешь меня…
— Вот именно, старик. Знаю.
— В армии я пропаду. Ты же видел меня в работе.
— Видел, старик.
— Но тогда…
Взгляд из-под бровей. Сдержанная улыбка. Улыбка, которой позволено так разъехаться, что белые зубы отразились в столешнице.
— Я давно ждал чего-то такого. Потому и не вышвырнул тебя раньше. Надеюсь, старик, в армии профиль тебе попортят. Хорошенько попортят.
Есть десять тысяч способов отправить человека на тот свет. Можно его отравить и сидеть наблюдать, как улыбка превратится в оскал. Можно схватить за горло и держать, пока горло не станет твердым, как палка.
Она надевала пальто.
— Элен…
— Да, дорогой.
И вскинулась, страстно, по-лисьи.
— Как давно мы не виделись.
Глубокое, прерывистое дыхание.
— Не будь сентиментальным, милый.
Страх.
— Помоги мне, Элен. Мне нужна твоя помощь.
На белом лице черные личинки глаз. Расстояние. Исчисление. Смерть.
— Конечно, дорогой, все, что хочешь.
— В конце концов, Пит — твой муж.
— Как грубо, Крис.
— Ты могла бы его уговорить.
На диванчик, поближе, рядышком.
— Элен…
— Почему бы тебе не попросить об этом Марго, дорогой, или ту крошку, с которой ты ездил кататься?
Дикий страх. В черных глазах на белом лице выраженья не больше, чем в черных, твердых камнях.
Сожран.
Натаниель потихоньку булькает — не кипит, закипает, почти дошел.
— У меня прекрасная новость, Крис.
— Ты наконец вошел в новую эру.
Глядя на полку со справочниками, Нат посерьезнел. Идентифицировав юмор высказывания, ответил тем преувеличенно глубокомысленным тоном, который приберегал для шуток:
— Мне помог мой уполномоченный.
— Выкладывай свою новость. Война окончилась? У меня мало времени.
Натаниель сел в кресло напротив — показалось низко. Взгромоздился на подлокотник, потом встал, переложил на столе книги. Выглянул через щелку в грязно-коричневых шторах светомаскировки на улицу.
— Я решил идти во флот.
— Ты?!
Кивнул, все так же глядя в окно.
— Если меня возьмут, вот в чем беда. Летать я не умею, да и в пехоте толку от меня никакого.
— Болван! Кто тебя призывает, кто?
— Официально — никто.
— Я думал, ты пацифист.
— Так и есть.
— Честный, значит.
— Не знаю. Правда, не знаю. Можно думать и так, и этак, — но, в конце концов, ответственность, знаешь ли, слишком тяжелый груз для одного человека. Я должен идти.
— Ты уже решил?
— Мэри со мной согласна.
— Мэри Лоуэлл? Она-то тут при чем?
— Это и есть моя новость.
Забыв про книгу в руках, Натаниель повернулся. Подошел к камину, взглянул на кресло, вспомнил о книге, положил на стол. Взял стул, подвинул к себе и примостился на краешке.
— Помнишь, что я говорил вчера вечером после спектакля? Помнишь? Что наши жизни, должно быть, тянутся вспять к корням времени и повторяются в истории, как кадры в ролике?
— И я сказал, что, наверное, ты когда-то был Клеопатрой.
Нат всерьез задумался.
— Нет. Вряд ли. Я таким знаменитым не был.
— Ну, тогда Генрихом Восьмым. Это и есть твоя новость?
— Все время натыкаешься на ключи. Это… вспышки откровения… это дано. И когда… — Руки поплыли от плеча в сторону, словно почуяли, как голова увеличивается в объеме. — И когда встречаешь какого-нибудь человека, сразу чувствуешь, что в том потаенном прошлом ты был с ним связан. Как ты думаешь? Вот ты и я, например? Помнишь?
— Привык же ты болтать всякий вздор.
Натаниель кивнул.
— И все-таки. Все-таки мы связаны друг с другом и любим одно и то же. А когда ты познакомил меня с Мэри… помнишь? Видишь ли, мы, все трое, всегда делаем одно и то же. А потом была вспышка… словно удар, знание и уверенность: «Я уже знал тебя».
— О чем ты болтаешь, Господи Боже!
— Она тоже почувствовала. Она сама сказала. Она такая… такая, знаешь ли, мудрая! А теперь мы оба в этом уверены. Это, конечно, начертано в звездах, но здесь, Крис, под ними, мы должны быть благодарны тебе за то, что ты нас познакомил.
— Тебя, с Мэри Лоуэлл?
— Конечно, все это непросто, и мы медитировали и вместе, и порознь…
Комнату заливала неправдоподобность. И потому казалось, что голова Ната становится то больше, то меньше.
— А я был бы ужасно рад, Крис, если бы ты был шафером у нас на свадьбе.
— Вы собираетесь пожениться! Вы с…
— Вот это и есть моя приятная новость.
— Это невозможно!
Он услышал, как гневно прозвучал его голос, и увидел, что встает. Нат смотрел мимо, в огонь.
— Я понимаю, это неожиданно, но мы медитировали. И видишь ли, я ведь иду во флот. А она такая славная, такая храбрая. И тебя, Крис, наверняка, жизнь тоже приведет к такому решению.
Он стоял неподвижно, глядя вниз на взъерошенные черные волосы, всего на расстоянии локтя. Он чувствовал, что понимает — смутно, ясней и ясней невыразимую силу и решения Ната, и всего происходящего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44