А деньги нужны были теперь же, ибо все новые издания Ковалевский выпускал в долг.
Тем не менее расчет с Евдокимовым произвел сильнейшее, и притом весьма ободряющее, воздействие на Владимира Онуфриевича, хотя он означал только то, что, пока Ковалевский экономил за границей каждый грош, таскался по ломбардам и вынужденно урывал крохи от растущего братниного семейства, в Петербурге преспокойно пускали на ветер его деньги, и какие деньги – почти по два профессорских жалованья ежегодно! Все это лишний раз свидетельствовало о поразительной беспечности Владимира Онуфриевича. И, следовательно, о том, что ему пуще огня следует избегать коммерческих операций.
Но Владимир Онуфриевич посчитал, что он не такой уж плохой коммерсант, как до сих пор полагали он сам и все его близкие друзья. Ведь оказалось, что он очень хорошо вел издательство! Правда, он влез в новые долги, но Брем не только покроет их, он принесет 40 тысяч чистого дохода, а после продажи старых изданий у него будет 70 тысяч. Это же целое состояние!
Но если так, то какой смысл «особенно хлопотать о доцентуре», тем более что надежды на нее столь же призрачны, как и год назад?
Нет, он вовсе не отказывался от научной деятельности. Как раз напротив! Он мечтал снова отправиться в Западную Европу и даже в Америку, чтобы с прежней страстью взяться за ископаемых. Именно для этого он и хотел обеспечить себя и уж не зависеть ни от кого и ни от чего. «Что это в России все [ученые] чиновники; мне, кажется, удастся быть хорошим ученым без жалования за это, и вообще считать науку своей дорого стоящей любовницей, а не дойной коровой».
6
Поначалу он хотел ограничиться Бремом. Потом пришла мысль переиздать некоторые прежние книги, которые хорошо разошлись. Затем возникла идея завершить прерванную его отъездом за границу работу над «Геологией» Ляйелла, первый том которой вышел в переводе Головкинского.
Каждое из этих начинаний в отдельности было разумно. Каждое приближало заветную цель Ковалевского – обеспечить себя, стать независимым и предаться научным занятиям. Но все вместе они только отдаляли эту цель.
Иван Михайлович Сеченов, в конце 1875 года приехавший в Петербург, нашел Владимира Онуфриевича «озабоченным массой ненужных дел» и каким-то скучным, неинтересным в сравнении с тем Ковалевским, какого знал всегда. И это было не случайно. «Я теперь до того завален хлопотами, корректурами, верстками и переверстками, что с утра до вечера торчу по типографиям и переплетным и просто не верю, что наступит, наконец, время полной свободы, и я опять засяду за хорошую работу», – писал в то же самое время Владимир Онуфриевич брату.
Но охота пуще неволи. В начале 1876 года Ковалевскому подвернулось объявление о вышедшем в Англии издании античных классиков – 20 томиков, по 12 печатных листов каждый. Он незамедлительно выписал их и «к удивлению нашел, что это прелестная вещь и что ими просто можно зачитаться».
Старый приятель, историк, член ученого комитета министерства просвещения, подтвердил, что издание превосходно и что если бы кто-нибудь выпустил те же книги на русском языке, то министерство утвердило бы библиотечку как учебное пособие для гимназий, реальных и народных школ. Можно было не сомневаться, что и в широкой публике найдется немало людей, которые захотят узнать, «что же это за пугалы классики, из-за которых душат ребят в гимназиях». То есть прибыль была обеспечена.
Владимир Онуфриевич знал, что брат будет его «сильно порицать». Но «заядлый издатель», как он назвал сам себя, был убежден, что скоро разбогатеет и, избавившись от заботы о хлебе насущном, сможет полностью отдаться своим исследованиям и быстро наверстает упущенное. «Охота к палеонтологии у меня не пропадет, и вообще это издательство не будет стоить мне слишком много личного труда», – обманывал брата и самого себя Владимир Онуфриевич.
7
Вращаясь в литературных кружках, Ковалевские завязали тесные знакомства с Некрасовым, Салтыковым-Щедриным, Михайловским, Сувориным и другими видными литераторами. Достоевский, с которым вновь подружились Анюта и Софа, рассказывал у Ковалевских о своих творческих замыслах. (Однажды Софья Васильевна под впечатлением такой беседы придумала сюжет целого романа, который предложила Федору Михайловичу.) В тех же кружках своим человеком был Владимир Иванович Лихачев – видный юрист, председатель окружного суда, ближайший друг и впоследствии душеприказчик Салтыкова-Щедрина. Владимир Онуфриевич знал Лихачева как бывшего правоведа и считал его «очень хорошим человеком», который «сохранил такую же молодость, как и при выходе из училища».
Вместе с Алексеем Сергеевичем Сувориным Лихачев хотел основать книжный магазин, и Ковалевский убеждал компаньонов купить таковой у Черкесова и даже сам хотел войти с ними в долю, чтобы причитающийся ему долг был засчитан как его паевой взнос.
Александр заклинал брата не ввязываться в такое скользкое предприятие: «Смотри, дружок, будь осторожен, я тебе писал раньше и опять повторяю, что на тебя, как на более деятельного, свалят всю работу и заботы – смотри опасайся этого и отстаивай свободу своих научных занятий».
Суворин и Лихачев покупать магазин не стали, а вместо этого приобрели малозаметную газетку «Новое время». Ковалевский тоже внес небольшой пай – три тысячи рублей, видимо, только что вырученные за книжные издания. И с того момента, как газета перешла к новым владельцам, Владимир Онуфриевич стал ее сотрудником.
Литературную деятельность Суворин начал как представитель революционно-демократического лагеря. Он печатался в «Современнике», в «Отечественных записках», работал в либеральных «Санкт-Петербургских ведомостях». В 1866 году, когда реакция особенно лютовала после выстрела Каракозова, Суворин выпустил книгу «Всякие», в которой поместил рассказ о том, как Третье отделение, прибегнув к подлогу и провокации, сфабриковало обвинение против неугодного писателя. В описанной истории легко угадывалась судьба Чернышевского. Книга подверглась преследованию и по приговору суда была уничтожена. Некрасов посвятил этому событию стихотворение «Пропала книга».
Некрасов вообще благоволил к Суворину, давал ему стихи для «Нового времени». Газету поддержали Салтыков-Щедрин, Михайловский да и другие писатели и публицисты прогрессивного лагеря.
В 1876 году в Сербии вспыхнуло восстание против турецкого владычества. Следом за тем волнения начались в других славянских провинциях Османской империи. Сочувствие к порабощенным славянам на некоторое время объединило враждебные друг другу общественные силы России. Революционеры считали нужным поддерживать всех угнетенных; они надеялись, что освободительное движение на Балканах даст новый толчок революционной борьбе в самой России.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Тем не менее расчет с Евдокимовым произвел сильнейшее, и притом весьма ободряющее, воздействие на Владимира Онуфриевича, хотя он означал только то, что, пока Ковалевский экономил за границей каждый грош, таскался по ломбардам и вынужденно урывал крохи от растущего братниного семейства, в Петербурге преспокойно пускали на ветер его деньги, и какие деньги – почти по два профессорских жалованья ежегодно! Все это лишний раз свидетельствовало о поразительной беспечности Владимира Онуфриевича. И, следовательно, о том, что ему пуще огня следует избегать коммерческих операций.
Но Владимир Онуфриевич посчитал, что он не такой уж плохой коммерсант, как до сих пор полагали он сам и все его близкие друзья. Ведь оказалось, что он очень хорошо вел издательство! Правда, он влез в новые долги, но Брем не только покроет их, он принесет 40 тысяч чистого дохода, а после продажи старых изданий у него будет 70 тысяч. Это же целое состояние!
Но если так, то какой смысл «особенно хлопотать о доцентуре», тем более что надежды на нее столь же призрачны, как и год назад?
Нет, он вовсе не отказывался от научной деятельности. Как раз напротив! Он мечтал снова отправиться в Западную Европу и даже в Америку, чтобы с прежней страстью взяться за ископаемых. Именно для этого он и хотел обеспечить себя и уж не зависеть ни от кого и ни от чего. «Что это в России все [ученые] чиновники; мне, кажется, удастся быть хорошим ученым без жалования за это, и вообще считать науку своей дорого стоящей любовницей, а не дойной коровой».
6
Поначалу он хотел ограничиться Бремом. Потом пришла мысль переиздать некоторые прежние книги, которые хорошо разошлись. Затем возникла идея завершить прерванную его отъездом за границу работу над «Геологией» Ляйелла, первый том которой вышел в переводе Головкинского.
Каждое из этих начинаний в отдельности было разумно. Каждое приближало заветную цель Ковалевского – обеспечить себя, стать независимым и предаться научным занятиям. Но все вместе они только отдаляли эту цель.
Иван Михайлович Сеченов, в конце 1875 года приехавший в Петербург, нашел Владимира Онуфриевича «озабоченным массой ненужных дел» и каким-то скучным, неинтересным в сравнении с тем Ковалевским, какого знал всегда. И это было не случайно. «Я теперь до того завален хлопотами, корректурами, верстками и переверстками, что с утра до вечера торчу по типографиям и переплетным и просто не верю, что наступит, наконец, время полной свободы, и я опять засяду за хорошую работу», – писал в то же самое время Владимир Онуфриевич брату.
Но охота пуще неволи. В начале 1876 года Ковалевскому подвернулось объявление о вышедшем в Англии издании античных классиков – 20 томиков, по 12 печатных листов каждый. Он незамедлительно выписал их и «к удивлению нашел, что это прелестная вещь и что ими просто можно зачитаться».
Старый приятель, историк, член ученого комитета министерства просвещения, подтвердил, что издание превосходно и что если бы кто-нибудь выпустил те же книги на русском языке, то министерство утвердило бы библиотечку как учебное пособие для гимназий, реальных и народных школ. Можно было не сомневаться, что и в широкой публике найдется немало людей, которые захотят узнать, «что же это за пугалы классики, из-за которых душат ребят в гимназиях». То есть прибыль была обеспечена.
Владимир Онуфриевич знал, что брат будет его «сильно порицать». Но «заядлый издатель», как он назвал сам себя, был убежден, что скоро разбогатеет и, избавившись от заботы о хлебе насущном, сможет полностью отдаться своим исследованиям и быстро наверстает упущенное. «Охота к палеонтологии у меня не пропадет, и вообще это издательство не будет стоить мне слишком много личного труда», – обманывал брата и самого себя Владимир Онуфриевич.
7
Вращаясь в литературных кружках, Ковалевские завязали тесные знакомства с Некрасовым, Салтыковым-Щедриным, Михайловским, Сувориным и другими видными литераторами. Достоевский, с которым вновь подружились Анюта и Софа, рассказывал у Ковалевских о своих творческих замыслах. (Однажды Софья Васильевна под впечатлением такой беседы придумала сюжет целого романа, который предложила Федору Михайловичу.) В тех же кружках своим человеком был Владимир Иванович Лихачев – видный юрист, председатель окружного суда, ближайший друг и впоследствии душеприказчик Салтыкова-Щедрина. Владимир Онуфриевич знал Лихачева как бывшего правоведа и считал его «очень хорошим человеком», который «сохранил такую же молодость, как и при выходе из училища».
Вместе с Алексеем Сергеевичем Сувориным Лихачев хотел основать книжный магазин, и Ковалевский убеждал компаньонов купить таковой у Черкесова и даже сам хотел войти с ними в долю, чтобы причитающийся ему долг был засчитан как его паевой взнос.
Александр заклинал брата не ввязываться в такое скользкое предприятие: «Смотри, дружок, будь осторожен, я тебе писал раньше и опять повторяю, что на тебя, как на более деятельного, свалят всю работу и заботы – смотри опасайся этого и отстаивай свободу своих научных занятий».
Суворин и Лихачев покупать магазин не стали, а вместо этого приобрели малозаметную газетку «Новое время». Ковалевский тоже внес небольшой пай – три тысячи рублей, видимо, только что вырученные за книжные издания. И с того момента, как газета перешла к новым владельцам, Владимир Онуфриевич стал ее сотрудником.
Литературную деятельность Суворин начал как представитель революционно-демократического лагеря. Он печатался в «Современнике», в «Отечественных записках», работал в либеральных «Санкт-Петербургских ведомостях». В 1866 году, когда реакция особенно лютовала после выстрела Каракозова, Суворин выпустил книгу «Всякие», в которой поместил рассказ о том, как Третье отделение, прибегнув к подлогу и провокации, сфабриковало обвинение против неугодного писателя. В описанной истории легко угадывалась судьба Чернышевского. Книга подверглась преследованию и по приговору суда была уничтожена. Некрасов посвятил этому событию стихотворение «Пропала книга».
Некрасов вообще благоволил к Суворину, давал ему стихи для «Нового времени». Газету поддержали Салтыков-Щедрин, Михайловский да и другие писатели и публицисты прогрессивного лагеря.
В 1876 году в Сербии вспыхнуло восстание против турецкого владычества. Следом за тем волнения начались в других славянских провинциях Османской империи. Сочувствие к порабощенным славянам на некоторое время объединило враждебные друг другу общественные силы России. Революционеры считали нужным поддерживать всех угнетенных; они надеялись, что освободительное движение на Балканах даст новый толчок революционной борьбе в самой России.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99