Друзья встречали его «с распростертыми объятиями, яко блудного сына, вернувшегося в отчий дом геологии». Из Лондона он сделал несколько экскурсий, во время которых «достал много костей и зубов игуанодона, целый отменный позвонок в 1 аршин и т. д.»; из Манчестера проехал в Ньюкастль, чтобы осмотреть лабиринтодонтов каменноугольной формации; особенно сильное впечатление произвели на него кости птеродактилей в Кембридже и Ньюкастле. («В Англии водились огромные», – писал он брату и пояснял: «Самые большие немецкие с ворону, а здесь почти с осленка. Скелетов полных нет, но есть почти все отдельные кости и куски черепа. Очень дикий зверь был; не могу себе представить, как такая бестия могла летать».)
20 декабря 1880 года совет Московского университета единогласно избрал Владимира Онуфриевича Ковалевского доцентом кафедры геологии и палеонтологии, а в начале января попечитель учебного округа решение утвердил. Узнав об этом, Владимир Онуфриевич поехал в Марсель, чтобы пополнить свое давнее исследование о пресноводных меловых отложениях, дабы расширить работу и представить как докторскую диссертацию.
Однако надо было торопиться в Москву, тем более что вернувшаяся уже из Берлина Софья Васильевна прислала тревожную телеграмму о том, что Рагозины недовольны затянувшимся отсутствием Владимира Онуфриевича. В университете его тоже ждали с большим нетерпением, так как геологию читать было некому. 25 февраля 1881 года доцент Московского университета Владимир Ковалевский сообщал в Мюнхен Карлу Циттелю:
«Я уже несколько недель в Москве и начал читать лекции, которые идут неплохо, хотя число слушателей у меня не превышает дюжины – в теперешнее время все студенты стремятся к медицине и юриспруденции».
4
В воскресенье, 1 марта 1881 года, в третьем часу дня, в Петербурге, на пустынном Екатерининском канале взрывом бомбы был остановлен, а другим взрывом – смертельно ранен император всероссийский Александр II. Злоумышленники не пытались бежать; их схватили на месте. Один из них, студент Николай Рысаков, назвался мещанином Глазовым, другой, студент Игнатий Гриневецкий, никак не назвался и умер через несколько часов после царя: бомба, брошенная им в императора, не пощадила и его самого… Затем взяли Тимофея Михайлова, Николая Кибальчича, Софью Перовскую, беременную Гесю Гельфман. Андрей Желябов, случайно арестованный накануне покушения, объявил себя его главным организатором и потребовал, чтобы его присоединили к процессу товарищей.
Убив Александра II, народовольцы рассчитывали запугать Александра III. И молодой государь испугался. Но именно поэтому он должен был демонстрировать твердость. Следствие над террористами велось с курьерской скоростью. Суд не старался выяснить меру виновности каждого из обвиняемых. Все удостоились одинакового приговора: смертная казнь через повешение. Пятью виселицами ознаменовал восшествие на российский престол Александр Александрович, словно бы скопировав деда, предварившего свою коронацию пятью виселицами декабристов.
Пока в столице разыгрывались трагические события, Софья Васильевна быстро собралась и – теперь вместе с дочерью и ее няней Марией Дмитриевной – снова укатила в Берлин продолжать научные занятия. Проводив жену, Владимир Онуфриевич поехал к брату. Отъезд обоих супругов был решен и осуществлен так внезапно, что вызвал недоумение у их друзей, а затем и у историков.
Высказывалось предположение (ничем, однако, не подтвержденное), что Софья Ковалевская была замешана в деле 1 марта, поэтому-де и умчалась за границу с такой поспешностью. Да и в действиях Владимира Онуфриевича пытались углядеть скрытый смысл: не пережидал ли он в Одессе тревожное время? Однако поспешный отъезд настолько соответствует характерам Ковалевских, что ни в каких особых объяснениях не нуждается. Тем более что в Одессе Владимир Онуфриевич пробыл меньше недели: он вернулся к своей очередной университетской лекции. Правда, завершить первый лекционный курс ему так и не пришлось, но по причине уже совсем иного рода. В дороге он подцепил тиф, и, пока длилась болезнь, пришел к концу учебный семестр.
Между тем трон российский продолжал шататься, во всяком случае, так считал император, ибо вновь назначенный губернатором Петербурга генерал Баранов, усердствуя выше меры, ежедневно докладывал о раскрытии новых и новых заговоров, вовсе не существовавших. Усиливалось влияние обер-прокурора Синода Победоносцева, считавшего, что для укрепления самодержавия нужны чрезвычайные средства. Было сочтено полезным, если одна часть населения станет нападать на другую часть, а власти, держась в тени, умело направят «народное возмущение» в нужное русло. Вызвать такое «возмущение» было особенно просто в многонациональной стране. 29 апреля государь подписал составленный Победоносцевым манифест об укреплении самодержавия. В следующие дни ушли в отставку Лорис-Меликов, Абаза, Милютин, то есть министры, считавшиеся либеральными. А вечером 7 мая Александр Ковалевский сообщил брату из Одессы о первых плодах «твердого» правительственного курса:
«Начиная с воскресенья все грабят и бьют. Теперь уже евреи, говорят, не могут ходить безопасно по улицам. Вчера, казалось, успокоилось, и я сегодня хотел поехать на несколько дней в Крым, и мы отправились, т[о] е[сть] я, и меня провожала вся семья. Подъехали к Преображенской, а там уже тревога, подняты на каланче красные флаги, все магазины русские приказано запереть (еврейские всю эту неделю закрыты), и я вернулся и не поехал. Теперь, когда тебе пишу, бушует толпа на Колонтаевской, разбивая там остатки кабаков и лавочек […]. Не знаю, чем это кончится. На 9-е обещают совсем покончить с евреями, вчера ходили слухи, что намерены взорвать вокзал, чтобы уничтожить еврейское имущество, которым он завален. А в местных газетах пишут, что все кончено, вероятно, потому, что на Дерибасовской больше не бьют стекол. Да, времечко! И какая это дрянь все проделывает? Это даже не рабочие, а какой-то противный сброд […]. Боюсь, что мне еще долго нельзя будет тронуться в Крым».
Владимиру Онуфриевичу в Москве еще в большей мере, чем Александру Онуфриевичу в Одессе, было ясно: бесчинства «дряни» – это прямое следствие «усмирительной» политики нового царствования.
О своей болезни Владимир Онуфриевич ни слова не написал ни брату, ни жене. Позднее Александр мягко журил Владимира за скрытность и сокрушался, что тот не вызвал его в Москву – скрасить «долгий период выздоровления».
«Ужасно больно, – сочувствовал он, – что ты столько времени сидишь совершенно один; как идут дела Софьи Васильевны? Долго ли она останется в Берлине? Вот, говорили, отличный предмет, нужно только карандаш и больше ничего, а вот два года подряд С[офья] В[асильевна] все странствует;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
20 декабря 1880 года совет Московского университета единогласно избрал Владимира Онуфриевича Ковалевского доцентом кафедры геологии и палеонтологии, а в начале января попечитель учебного округа решение утвердил. Узнав об этом, Владимир Онуфриевич поехал в Марсель, чтобы пополнить свое давнее исследование о пресноводных меловых отложениях, дабы расширить работу и представить как докторскую диссертацию.
Однако надо было торопиться в Москву, тем более что вернувшаяся уже из Берлина Софья Васильевна прислала тревожную телеграмму о том, что Рагозины недовольны затянувшимся отсутствием Владимира Онуфриевича. В университете его тоже ждали с большим нетерпением, так как геологию читать было некому. 25 февраля 1881 года доцент Московского университета Владимир Ковалевский сообщал в Мюнхен Карлу Циттелю:
«Я уже несколько недель в Москве и начал читать лекции, которые идут неплохо, хотя число слушателей у меня не превышает дюжины – в теперешнее время все студенты стремятся к медицине и юриспруденции».
4
В воскресенье, 1 марта 1881 года, в третьем часу дня, в Петербурге, на пустынном Екатерининском канале взрывом бомбы был остановлен, а другим взрывом – смертельно ранен император всероссийский Александр II. Злоумышленники не пытались бежать; их схватили на месте. Один из них, студент Николай Рысаков, назвался мещанином Глазовым, другой, студент Игнатий Гриневецкий, никак не назвался и умер через несколько часов после царя: бомба, брошенная им в императора, не пощадила и его самого… Затем взяли Тимофея Михайлова, Николая Кибальчича, Софью Перовскую, беременную Гесю Гельфман. Андрей Желябов, случайно арестованный накануне покушения, объявил себя его главным организатором и потребовал, чтобы его присоединили к процессу товарищей.
Убив Александра II, народовольцы рассчитывали запугать Александра III. И молодой государь испугался. Но именно поэтому он должен был демонстрировать твердость. Следствие над террористами велось с курьерской скоростью. Суд не старался выяснить меру виновности каждого из обвиняемых. Все удостоились одинакового приговора: смертная казнь через повешение. Пятью виселицами ознаменовал восшествие на российский престол Александр Александрович, словно бы скопировав деда, предварившего свою коронацию пятью виселицами декабристов.
Пока в столице разыгрывались трагические события, Софья Васильевна быстро собралась и – теперь вместе с дочерью и ее няней Марией Дмитриевной – снова укатила в Берлин продолжать научные занятия. Проводив жену, Владимир Онуфриевич поехал к брату. Отъезд обоих супругов был решен и осуществлен так внезапно, что вызвал недоумение у их друзей, а затем и у историков.
Высказывалось предположение (ничем, однако, не подтвержденное), что Софья Ковалевская была замешана в деле 1 марта, поэтому-де и умчалась за границу с такой поспешностью. Да и в действиях Владимира Онуфриевича пытались углядеть скрытый смысл: не пережидал ли он в Одессе тревожное время? Однако поспешный отъезд настолько соответствует характерам Ковалевских, что ни в каких особых объяснениях не нуждается. Тем более что в Одессе Владимир Онуфриевич пробыл меньше недели: он вернулся к своей очередной университетской лекции. Правда, завершить первый лекционный курс ему так и не пришлось, но по причине уже совсем иного рода. В дороге он подцепил тиф, и, пока длилась болезнь, пришел к концу учебный семестр.
Между тем трон российский продолжал шататься, во всяком случае, так считал император, ибо вновь назначенный губернатором Петербурга генерал Баранов, усердствуя выше меры, ежедневно докладывал о раскрытии новых и новых заговоров, вовсе не существовавших. Усиливалось влияние обер-прокурора Синода Победоносцева, считавшего, что для укрепления самодержавия нужны чрезвычайные средства. Было сочтено полезным, если одна часть населения станет нападать на другую часть, а власти, держась в тени, умело направят «народное возмущение» в нужное русло. Вызвать такое «возмущение» было особенно просто в многонациональной стране. 29 апреля государь подписал составленный Победоносцевым манифест об укреплении самодержавия. В следующие дни ушли в отставку Лорис-Меликов, Абаза, Милютин, то есть министры, считавшиеся либеральными. А вечером 7 мая Александр Ковалевский сообщил брату из Одессы о первых плодах «твердого» правительственного курса:
«Начиная с воскресенья все грабят и бьют. Теперь уже евреи, говорят, не могут ходить безопасно по улицам. Вчера, казалось, успокоилось, и я сегодня хотел поехать на несколько дней в Крым, и мы отправились, т[о] е[сть] я, и меня провожала вся семья. Подъехали к Преображенской, а там уже тревога, подняты на каланче красные флаги, все магазины русские приказано запереть (еврейские всю эту неделю закрыты), и я вернулся и не поехал. Теперь, когда тебе пишу, бушует толпа на Колонтаевской, разбивая там остатки кабаков и лавочек […]. Не знаю, чем это кончится. На 9-е обещают совсем покончить с евреями, вчера ходили слухи, что намерены взорвать вокзал, чтобы уничтожить еврейское имущество, которым он завален. А в местных газетах пишут, что все кончено, вероятно, потому, что на Дерибасовской больше не бьют стекол. Да, времечко! И какая это дрянь все проделывает? Это даже не рабочие, а какой-то противный сброд […]. Боюсь, что мне еще долго нельзя будет тронуться в Крым».
Владимиру Онуфриевичу в Москве еще в большей мере, чем Александру Онуфриевичу в Одессе, было ясно: бесчинства «дряни» – это прямое следствие «усмирительной» политики нового царствования.
О своей болезни Владимир Онуфриевич ни слова не написал ни брату, ни жене. Позднее Александр мягко журил Владимира за скрытность и сокрушался, что тот не вызвал его в Москву – скрасить «долгий период выздоровления».
«Ужасно больно, – сочувствовал он, – что ты столько времени сидишь совершенно один; как идут дела Софьи Васильевны? Долго ли она останется в Берлине? Вот, говорили, отличный предмет, нужно только карандаш и больше ничего, а вот два года подряд С[офья] В[асильевна] все странствует;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99