«За молодого-холостого? Нет у него никакого опыта, плохо мне будет. За вдовца? Свою жену заколотил, за меня примется, плохо мне будет. Пойду-ка за женатого: со своей женой справляется и мне хорошо будет».
СКАЗКА
Совсем допекли мужики Господа-Бога просьбами что-нибудь придумать — совсем-де их жены заели. Господь и придумал: завтра утром, говорит, приносите вон к тому старому дубу каждый свою жену в большом мешке. Ладно, собрались они все утром у дуба пораньше. Господь и говорит: развешивайте их по веткам, кому где удобней. Развесили.
— Теперь, — велит, — идите по кругу, а как я хлопну в ладоши, бегите каждый к любому мешку, который напротив вас, и берите себе. Ясно?
— Ясно, — отвечают.
Ну, пошли. Кружил он их, кружил, раз! — в ладоши хлопнул. Они все и побежали разом каждый к своей прежней.
— Мужики! Да вы что? Уговор-то другой был!..
— Э, батюшка, — отвечают, — у старой-то жены мы уже все насквозь знаем, а у новой-то какая еще новая зараза проявится!
С тех пор и стали жить со своими — в ладу и согласии.
Мы с Анастасией завели ритуальный «мамин день». Не всегда его правда, соблюдали в силу обстоятельств от начала до конца, но как принцип мы его выдерживали. Это означало, что бытовые хлопоты в субботу сводились до минимума («кому нужны разносолы, готовьте их сами!»). Желающих трудиться у плиты, в общем-то, не находилось, правда, однажды Максим поразил нас всех, сотворив из кипятка, порошка какао, сухого молока и сахарного песка вполне приличное подобие праздничного напитка. Все пили огненную жидкость да похваливали поваренка, а в округлившихся от восторга Олиных глазках авторитет брата возрос аж до неба.
«Мамин день» означал, что мама либо трудилась по собственному желанию (вдруг ей захотелось вышить гладью на плече своей зеленой блузки двух играющих сиреневых стрекоз), либо читала, либо уезжала к родителям, либо отправлялась с подругой в парилку, а оттуда к косметичке, либо вела всю нашу команду в музей, планетарий или даже в кафе. «Мамин день» означал, что вечером я должен был пригласить ее на свидание, к которому она тщательно готовилась (наряд, макияж и т. д.), и мы отправлялись — по моему выбору — на какое-либо зрелище («Вот так, дружок, и выявляются все дефекты твоего вкуса…») Ну, а уж после возвращения!.. Каждый раз это была вдохновенная поэма, где мне принадлежала честь скромного соавторства, не более. А назавтра — это была стряхнувшая с себя сто пудов бытовых забот, помолодевшая чуть ли не до девичьего вида женщина.
В тот особо запомнившийся мне вечер я пригласил ее на прогулку по Неве в честь праздника белых ночей. В светлых одеждах, держась за руки, как студенты, мы шли Вдоль гранитных парапетов под призрачно-серебряным небом, пропитанным светом исчезнувшего за горизонтом светила. Рядом с нами текла празднично одетая толпа, обходя застывших с удочками чудаков. Это были приезжие — средних лет и дети, но в основном молодежь. Очень- очень приятно мне было двигаться ладонь-в-ладонь с любимой, столь прекрасной, грациозной женою, которая стала моей судьбой, моим счастьем! Она все время ахала от восторга, теребила меня и по поводу, и без повода. То ее внимание привлекал переполненный прогулочный пароходик («Поехали, Егорушка, поехали!.. Ой, нет, такая очередь…»), то какие-то женские одежды, то музыканты, старательно наигрывающие на духовых крепко памятную классику. А мое сознание было и тут, и не тут. Гулевание — дело доброе и славное, но я никуда не мог деваться от ясного понимания того, что аз есмь муж, то есть защитник, кормилец и поилец этой удивительной женщины, столь совершенной телом и душой, вверившей мне жизнь свою и своих детей. Их благополучие — вот смысл моего существования. Да, конечно, мне должно быть интересно и здорово от трудов моих, так твердит Анастасия постоянно («Да действуй ты, Егорушка, по своему разумению, с кем тебе надо сближайся, с кем хочешь — разбегайся, уж на сатиновые трусики для тебя я всегда заработаю»). И однако — грош мне цена, мужику с головой и руками, если не буду я удачлив и богат — для своей семьи. И я благостно тек в праздничной толпе, но мысль моя не была праздной: да почему бы здесь, где по вечерам фланируют тысячи, десятки и сотни тысяч людей, не организовать торговлю прохладительными напитками, сладостями, пирожками? Почему в Берлине, к примеру, на народных празднествах все желающие могут купить с лотков станиолевые тарелочки с горячими сосисками со сладкой красной приправой, а в Сайгоне — орешки с зеленью? А у нас — ничего.
Да, дела в Отечестве разворачиваются круто, это я испытал на своем хребте. Но, с другой стороны, какие просторы у нас для любой инициативы открылись! Так почему надо ждать, что наши же очевидные потребности должен удовлетворять какой-либо заокеанский Мак-Дональд или рвач из ближнего кавказского зарубежья, или должны их уродовать уклончивоглазые хмыри из местных, приторговывающие одной лишь водкой, не вынимая вонючего окурка изо рта? Гулять-то я гулял, но в сознании моем тем временем четко прокручивалась идея, которую недавно высказала на собрании учредителей нашего хромающего на обе ноги картографического концерна Алевтина Сергеевна, экономист милостью Божьей: необходимо в структуру издательства ввести и коммерческие подразделения, ибо без постоянно притекающих в кассу наличных денег нам не дожить до лучезарного будущего… Так вот же она, эта наличка! Другое дело, как ее взять…
— Егорушка, дорогой, ты здесь? — И здесь, и сейчас, мадам Филиппова! «Филиппова»? Что за новости? Кто таков? За кого ты меня еще норовишь выдать замуж? Мне, вроде, хватит уже по вашему брату скакать, пора с тобой угомониться. — А вот был когда-то такой великий булочник в Питере Филиппов… Она звонко рассмеялась: — Если уж выдавать меня за чью-то тень, то давай уж за более густую: за Елисеева. Можно и за Нобеля: ух, я тебе премию оторву! — Ты прямо скажи: хотела бы сейчас испить квасу? — Да, мой господин, прямо отвечаю, без уклончивости. — А орешков погрызть? — Да, мой господин. — Мягкого мороженого полизать? — О, мой господин!.. — Чашечку кофе испить? — С булочкой или с пирожным? — С хрустящим хлебцем. — Ммм!.. — Ну, а если мы с ребятами откроем здесь такие ларечки, да еще с креслицами плетеными под тентами? — В Париже подсмотрел? — Нет, в Кабуле. Ну, что, готова стать мадам ля-Филиппова? Она прижалась ко мне мимолетно и вздохнула: — Гладко было на бумаге…
О, как права она была! И если слизь хищную и долгорукую рэкетирскую (проще — бандитскую) мои афганцы с началом дела круто поставили на место, то куда труднее было осилить вязкий чиновничий пластилин!.. Но все это было позже, а сейчас, с наводки экономиста Алевтины ив движении за ручку по Дворцовой набережной с женою Анастасией я воочию увидел, где и как можно заложить весьма серьезный фундамент для благосостояния своего семейства и для финансовой поддержки своего картографического концерна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
СКАЗКА
Совсем допекли мужики Господа-Бога просьбами что-нибудь придумать — совсем-де их жены заели. Господь и придумал: завтра утром, говорит, приносите вон к тому старому дубу каждый свою жену в большом мешке. Ладно, собрались они все утром у дуба пораньше. Господь и говорит: развешивайте их по веткам, кому где удобней. Развесили.
— Теперь, — велит, — идите по кругу, а как я хлопну в ладоши, бегите каждый к любому мешку, который напротив вас, и берите себе. Ясно?
— Ясно, — отвечают.
Ну, пошли. Кружил он их, кружил, раз! — в ладоши хлопнул. Они все и побежали разом каждый к своей прежней.
— Мужики! Да вы что? Уговор-то другой был!..
— Э, батюшка, — отвечают, — у старой-то жены мы уже все насквозь знаем, а у новой-то какая еще новая зараза проявится!
С тех пор и стали жить со своими — в ладу и согласии.
Мы с Анастасией завели ритуальный «мамин день». Не всегда его правда, соблюдали в силу обстоятельств от начала до конца, но как принцип мы его выдерживали. Это означало, что бытовые хлопоты в субботу сводились до минимума («кому нужны разносолы, готовьте их сами!»). Желающих трудиться у плиты, в общем-то, не находилось, правда, однажды Максим поразил нас всех, сотворив из кипятка, порошка какао, сухого молока и сахарного песка вполне приличное подобие праздничного напитка. Все пили огненную жидкость да похваливали поваренка, а в округлившихся от восторга Олиных глазках авторитет брата возрос аж до неба.
«Мамин день» означал, что мама либо трудилась по собственному желанию (вдруг ей захотелось вышить гладью на плече своей зеленой блузки двух играющих сиреневых стрекоз), либо читала, либо уезжала к родителям, либо отправлялась с подругой в парилку, а оттуда к косметичке, либо вела всю нашу команду в музей, планетарий или даже в кафе. «Мамин день» означал, что вечером я должен был пригласить ее на свидание, к которому она тщательно готовилась (наряд, макияж и т. д.), и мы отправлялись — по моему выбору — на какое-либо зрелище («Вот так, дружок, и выявляются все дефекты твоего вкуса…») Ну, а уж после возвращения!.. Каждый раз это была вдохновенная поэма, где мне принадлежала честь скромного соавторства, не более. А назавтра — это была стряхнувшая с себя сто пудов бытовых забот, помолодевшая чуть ли не до девичьего вида женщина.
В тот особо запомнившийся мне вечер я пригласил ее на прогулку по Неве в честь праздника белых ночей. В светлых одеждах, держась за руки, как студенты, мы шли Вдоль гранитных парапетов под призрачно-серебряным небом, пропитанным светом исчезнувшего за горизонтом светила. Рядом с нами текла празднично одетая толпа, обходя застывших с удочками чудаков. Это были приезжие — средних лет и дети, но в основном молодежь. Очень- очень приятно мне было двигаться ладонь-в-ладонь с любимой, столь прекрасной, грациозной женою, которая стала моей судьбой, моим счастьем! Она все время ахала от восторга, теребила меня и по поводу, и без повода. То ее внимание привлекал переполненный прогулочный пароходик («Поехали, Егорушка, поехали!.. Ой, нет, такая очередь…»), то какие-то женские одежды, то музыканты, старательно наигрывающие на духовых крепко памятную классику. А мое сознание было и тут, и не тут. Гулевание — дело доброе и славное, но я никуда не мог деваться от ясного понимания того, что аз есмь муж, то есть защитник, кормилец и поилец этой удивительной женщины, столь совершенной телом и душой, вверившей мне жизнь свою и своих детей. Их благополучие — вот смысл моего существования. Да, конечно, мне должно быть интересно и здорово от трудов моих, так твердит Анастасия постоянно («Да действуй ты, Егорушка, по своему разумению, с кем тебе надо сближайся, с кем хочешь — разбегайся, уж на сатиновые трусики для тебя я всегда заработаю»). И однако — грош мне цена, мужику с головой и руками, если не буду я удачлив и богат — для своей семьи. И я благостно тек в праздничной толпе, но мысль моя не была праздной: да почему бы здесь, где по вечерам фланируют тысячи, десятки и сотни тысяч людей, не организовать торговлю прохладительными напитками, сладостями, пирожками? Почему в Берлине, к примеру, на народных празднествах все желающие могут купить с лотков станиолевые тарелочки с горячими сосисками со сладкой красной приправой, а в Сайгоне — орешки с зеленью? А у нас — ничего.
Да, дела в Отечестве разворачиваются круто, это я испытал на своем хребте. Но, с другой стороны, какие просторы у нас для любой инициативы открылись! Так почему надо ждать, что наши же очевидные потребности должен удовлетворять какой-либо заокеанский Мак-Дональд или рвач из ближнего кавказского зарубежья, или должны их уродовать уклончивоглазые хмыри из местных, приторговывающие одной лишь водкой, не вынимая вонючего окурка изо рта? Гулять-то я гулял, но в сознании моем тем временем четко прокручивалась идея, которую недавно высказала на собрании учредителей нашего хромающего на обе ноги картографического концерна Алевтина Сергеевна, экономист милостью Божьей: необходимо в структуру издательства ввести и коммерческие подразделения, ибо без постоянно притекающих в кассу наличных денег нам не дожить до лучезарного будущего… Так вот же она, эта наличка! Другое дело, как ее взять…
— Егорушка, дорогой, ты здесь? — И здесь, и сейчас, мадам Филиппова! «Филиппова»? Что за новости? Кто таков? За кого ты меня еще норовишь выдать замуж? Мне, вроде, хватит уже по вашему брату скакать, пора с тобой угомониться. — А вот был когда-то такой великий булочник в Питере Филиппов… Она звонко рассмеялась: — Если уж выдавать меня за чью-то тень, то давай уж за более густую: за Елисеева. Можно и за Нобеля: ух, я тебе премию оторву! — Ты прямо скажи: хотела бы сейчас испить квасу? — Да, мой господин, прямо отвечаю, без уклончивости. — А орешков погрызть? — Да, мой господин. — Мягкого мороженого полизать? — О, мой господин!.. — Чашечку кофе испить? — С булочкой или с пирожным? — С хрустящим хлебцем. — Ммм!.. — Ну, а если мы с ребятами откроем здесь такие ларечки, да еще с креслицами плетеными под тентами? — В Париже подсмотрел? — Нет, в Кабуле. Ну, что, готова стать мадам ля-Филиппова? Она прижалась ко мне мимолетно и вздохнула: — Гладко было на бумаге…
О, как права она была! И если слизь хищную и долгорукую рэкетирскую (проще — бандитскую) мои афганцы с началом дела круто поставили на место, то куда труднее было осилить вязкий чиновничий пластилин!.. Но все это было позже, а сейчас, с наводки экономиста Алевтины ив движении за ручку по Дворцовой набережной с женою Анастасией я воочию увидел, где и как можно заложить весьма серьезный фундамент для благосостояния своего семейства и для финансовой поддержки своего картографического концерна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110