.. И — живет. Непостижимо.
Если я доживу лет до семидесяти, я, может, буду и спокойной, и мудрой. А сейчас я люблю тебя, и схожу от этого с ума, и слава Богу. Спокойных и мудрых вон на улице сколько — идут мимо и тебя не видят. А я тебя люблю. Может, в этом и есть моя мудрость: я знаю тебя, я вижу тебя и я люблю тебя.
Да, очевидно, что я сошла с ума, сдвинулась в географическую зону стихосложения. Вот разные образцы сумасбродства.
1. Лирический Почему это все, что с тобой происходит, Неожиданно, странно — я все узнаю. Кто-то что-то сказал, кто-то мимо проходит И обмолвился чем-то, А я уловлю…
2. Хулиганствующий, бестактный Может кто-то что-то понял, Ничего я не пойму: С гордостью «пигмалионьей» Демонстрировать жену? (Ну и ну!)
Вы бы отдали ее бы Демонстрировать бы моды. Это было бы этичней И наверное, практичней.
Не сердись, пожалуйста: что со сдвинутой-то взять? Все пережитки (ревность, нетоварищеское отношение к Женщине и т. д.) так наружу и рвутся. Ведь мучилась же я все свое детство, страдала, что родилась не мальчиком! Хорошо было бы. Только ты бы не знал тогда, как можно тебя любить. Я убеждена, что так — тебя никто не любил.
Видишь ли, я тут летала. Стыдно даже писать, так это тривиально, вроде бы с этим мы кончаем еще в детстве. Ну, а что поделаешь, раз было-то! Гдето над морем. Сначала одна, потом кому-то там еще показывала, учила!
За всей этой суетой: расчеты, билеты, блокноты — жило это понимание, знание: есть у меня твоя фотография. Таким полыхает заревом в половину неба, ночного неба, что становится совсем светло. И улыбалась счастливо все эти дни. Если одна. А не одна — так все равно улыбка оставалась — не на губах, не в глазах — в душе.
Эта неделя «сделала» тебя другим. И не в том, конечно, дело, что ты наверное, за последние семь месяцев и улыбнулся-то мне сердечно — в первый раз. Хотя и этого, конечно, ждешь. Сколько же в суровости-то твоей жить? Сразу же — как снег трехдневным дождичком — смыто все мрачно-больное.
Я так тебя люблю! Можно сойти с ума — только от одного этого: секретарша, которая сидит с тобой в соседней комнате, эти женщины на почте, десятки других — которые говорят с тобой, ходят — около, мимо — и ниче-го-шеньки, хоть бы что — как все остальные, как стена, стол, стул, вот посмотри, сколько их — идут, и не смотрят, и нет тебя для них, — а для меня — самое-самое, большего и пожелать невозможно — увидеть тебя, дотронуться не до фотографии! Я не говорю о трех днях, нет, хотя бы об одном, я бы- с такой легкостью ч счастьем! — по году из мне оставшихся за час, за пять минут — с тобой! — отдавала бы. Вот, скажешь, разбросалась-то! Только лучше, день — за день. Год — за год. Чтобы подольше хватило.
Ты мой любимый, ты мой самый-самый дорогой человек, вот прошу Судьбу, Бога и кто там еще есть: пусть будет тебе — хорошо! Солнышко мое, Егорушка, я тебя люблю, я так тебя люблю!
Иногда приходит в голову: а может больше ничего и не надо? Может таклучше даже: ведь ты со мной- постоянно, твое присутствие — я его ощущаю почти что физически. Все-таки человек — ведь прежде всего душа его. Все говорят: «Родные и близкие прощаются с телом такого-то…» Значит, такой-то — это сердце, душа, мысль, а тело — это не он сам. И если тело — это не мы сами значит, у меня есть самое существенное, и моя жизнь, наполненная сверх края тобой, — это — «высшая» жизнь… Вот в какие закоулочки убегаешь, а что делать-то?
Пока я есть, ты у меня себя не заберешь. Было бы пятнадцать мне лет, была бы я другого склада — переболела бы, может, и «выздоровела». А так — ну ведь невозможно. Я — не умоляю, не прошу, я — просто иначе не могу быть. Вне тебя. Не с тобой. Мне — тебе — не стыдно даже сказать, что нет разговора о какой-то оскорбленности, гордости и т. д. Очевидно, моя гордость в другом — в том, что могу тебя любить — вот так, «полностью» и — совсем, и — «насовсем». Никуда я от тебя не уйду. Никуда я от тебя не денусь.
Видишь ли, какое нелепое было мне начертано предназначение: любить тебя. И я так выстроена, и так формировалась, и так жила, оказывается, для того жила — чтобы увидеть тебя и понять: да вот же он!
У меня возникают такие желания, от которых я когда-нибудь все-таки сойду с ума: то — чтоб ты мне на плечо локоть поставил. Ну, облокотился — не представляешь, как мне это надо. То — губами — прикоснуться к твоему лицу. Только — чтоб все-все-все обцеловать, до миллиметра каждого. Губам становится щекотно, и они произносят: «Я тебя люблю».
Я люблю тебя. Это звучит во мне, не умолкая. Я люблю тебя. Это — под звуки улицы, крики ребятни, птичий гам, в такт шагов, шорох тополей под окном, стук дождя по стеклу, и всегда — в душе, в голове, на языке. Привыкла к твоему имени. Свободно выговариваю его, легко. Как-то незаметно, неосознанно я все хорошее называю твоим именем. Не называю — а так: проснусь, первая осознанная мысль — ты. Выхожу на улицу, попадаю в солнце, тепло — и первое, что мелькнет — ты. И так — во всем.
Ты — не считай меня за совсем неумную, только я знаю, чувствую, что надолго меня — не хватит. Я не про то, что устану или — надоест. Да нет. Но ведь и предел какой-то — тоже есть.
Знаешь, я бы, наверное, немножко успокоилась, если бы ты знал, понимал, чувствовал, представлял — как я тебя люблю, что и как. Если бы ты это представлял — мое пребывание как-то было бы не совсем зряшним. Только, наверное, это невозможно: ты — и другого склада и — даже пола — и то другого!
Сегодня так захотелось уткнуться в твою «афганку» и немного поплакать. Знаешь, мне хватило бы и одной ее, потом, может, и плакать бы расхотелось. Если тебе встало меня немножко жалко и ты подумал, что можно отпороть один рукав и подарить его, то — мне все равно, какой: правый или левый. Только почему-то левый — роднее все-таки. Я люблю тебя.
Сошел снег, и была немножко весна, а сейчас опять — осень, а я все равно тебя люблю, и ничего мне не впрок, я только чувствую, что я люблю тебя все сильнее, хотя это уже — ересь: сильнее — нельзя.
Спроси меня: как живешь? Самый полный ответ будет: люблю тебя. Я люблю тебя — и это моя жизнь.
Мне вот иногда хочется: взял бы ты какой-нибудь скальпель, провел по груди им да и освободил от того, что болит. Может, вылетела бы душа-то. Только — чтоб перед этим ты меня поцеловал. И не скромно, не тихо, не осторожно! Так ведь не поймешь-то. А я просто тебя люблю. Да ты — не думай, я тебе правду говорю, что я — счастливейший человек. Чего бы я тогда ходила и улыбалась! Мне б только — до твоего рукава — дотронуться.
Я не знаю, может, это такое воздействие на меня времени года, настроения природы — все белым-бело, а я живу: «Егорушка, мой родной» — и засыпаю, и просыпаюсь, и весь день — это. Когда одна — улыбаюсь, потому что мне хорошо. Очень я сомневаюсь, представляешь ли ты что я вот так — с тобой, что вся моя жизнь до краешков и чуть выше — наполнена тобой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
Если я доживу лет до семидесяти, я, может, буду и спокойной, и мудрой. А сейчас я люблю тебя, и схожу от этого с ума, и слава Богу. Спокойных и мудрых вон на улице сколько — идут мимо и тебя не видят. А я тебя люблю. Может, в этом и есть моя мудрость: я знаю тебя, я вижу тебя и я люблю тебя.
Да, очевидно, что я сошла с ума, сдвинулась в географическую зону стихосложения. Вот разные образцы сумасбродства.
1. Лирический Почему это все, что с тобой происходит, Неожиданно, странно — я все узнаю. Кто-то что-то сказал, кто-то мимо проходит И обмолвился чем-то, А я уловлю…
2. Хулиганствующий, бестактный Может кто-то что-то понял, Ничего я не пойму: С гордостью «пигмалионьей» Демонстрировать жену? (Ну и ну!)
Вы бы отдали ее бы Демонстрировать бы моды. Это было бы этичней И наверное, практичней.
Не сердись, пожалуйста: что со сдвинутой-то взять? Все пережитки (ревность, нетоварищеское отношение к Женщине и т. д.) так наружу и рвутся. Ведь мучилась же я все свое детство, страдала, что родилась не мальчиком! Хорошо было бы. Только ты бы не знал тогда, как можно тебя любить. Я убеждена, что так — тебя никто не любил.
Видишь ли, я тут летала. Стыдно даже писать, так это тривиально, вроде бы с этим мы кончаем еще в детстве. Ну, а что поделаешь, раз было-то! Гдето над морем. Сначала одна, потом кому-то там еще показывала, учила!
За всей этой суетой: расчеты, билеты, блокноты — жило это понимание, знание: есть у меня твоя фотография. Таким полыхает заревом в половину неба, ночного неба, что становится совсем светло. И улыбалась счастливо все эти дни. Если одна. А не одна — так все равно улыбка оставалась — не на губах, не в глазах — в душе.
Эта неделя «сделала» тебя другим. И не в том, конечно, дело, что ты наверное, за последние семь месяцев и улыбнулся-то мне сердечно — в первый раз. Хотя и этого, конечно, ждешь. Сколько же в суровости-то твоей жить? Сразу же — как снег трехдневным дождичком — смыто все мрачно-больное.
Я так тебя люблю! Можно сойти с ума — только от одного этого: секретарша, которая сидит с тобой в соседней комнате, эти женщины на почте, десятки других — которые говорят с тобой, ходят — около, мимо — и ниче-го-шеньки, хоть бы что — как все остальные, как стена, стол, стул, вот посмотри, сколько их — идут, и не смотрят, и нет тебя для них, — а для меня — самое-самое, большего и пожелать невозможно — увидеть тебя, дотронуться не до фотографии! Я не говорю о трех днях, нет, хотя бы об одном, я бы- с такой легкостью ч счастьем! — по году из мне оставшихся за час, за пять минут — с тобой! — отдавала бы. Вот, скажешь, разбросалась-то! Только лучше, день — за день. Год — за год. Чтобы подольше хватило.
Ты мой любимый, ты мой самый-самый дорогой человек, вот прошу Судьбу, Бога и кто там еще есть: пусть будет тебе — хорошо! Солнышко мое, Егорушка, я тебя люблю, я так тебя люблю!
Иногда приходит в голову: а может больше ничего и не надо? Может таклучше даже: ведь ты со мной- постоянно, твое присутствие — я его ощущаю почти что физически. Все-таки человек — ведь прежде всего душа его. Все говорят: «Родные и близкие прощаются с телом такого-то…» Значит, такой-то — это сердце, душа, мысль, а тело — это не он сам. И если тело — это не мы сами значит, у меня есть самое существенное, и моя жизнь, наполненная сверх края тобой, — это — «высшая» жизнь… Вот в какие закоулочки убегаешь, а что делать-то?
Пока я есть, ты у меня себя не заберешь. Было бы пятнадцать мне лет, была бы я другого склада — переболела бы, может, и «выздоровела». А так — ну ведь невозможно. Я — не умоляю, не прошу, я — просто иначе не могу быть. Вне тебя. Не с тобой. Мне — тебе — не стыдно даже сказать, что нет разговора о какой-то оскорбленности, гордости и т. д. Очевидно, моя гордость в другом — в том, что могу тебя любить — вот так, «полностью» и — совсем, и — «насовсем». Никуда я от тебя не уйду. Никуда я от тебя не денусь.
Видишь ли, какое нелепое было мне начертано предназначение: любить тебя. И я так выстроена, и так формировалась, и так жила, оказывается, для того жила — чтобы увидеть тебя и понять: да вот же он!
У меня возникают такие желания, от которых я когда-нибудь все-таки сойду с ума: то — чтоб ты мне на плечо локоть поставил. Ну, облокотился — не представляешь, как мне это надо. То — губами — прикоснуться к твоему лицу. Только — чтоб все-все-все обцеловать, до миллиметра каждого. Губам становится щекотно, и они произносят: «Я тебя люблю».
Я люблю тебя. Это звучит во мне, не умолкая. Я люблю тебя. Это — под звуки улицы, крики ребятни, птичий гам, в такт шагов, шорох тополей под окном, стук дождя по стеклу, и всегда — в душе, в голове, на языке. Привыкла к твоему имени. Свободно выговариваю его, легко. Как-то незаметно, неосознанно я все хорошее называю твоим именем. Не называю — а так: проснусь, первая осознанная мысль — ты. Выхожу на улицу, попадаю в солнце, тепло — и первое, что мелькнет — ты. И так — во всем.
Ты — не считай меня за совсем неумную, только я знаю, чувствую, что надолго меня — не хватит. Я не про то, что устану или — надоест. Да нет. Но ведь и предел какой-то — тоже есть.
Знаешь, я бы, наверное, немножко успокоилась, если бы ты знал, понимал, чувствовал, представлял — как я тебя люблю, что и как. Если бы ты это представлял — мое пребывание как-то было бы не совсем зряшним. Только, наверное, это невозможно: ты — и другого склада и — даже пола — и то другого!
Сегодня так захотелось уткнуться в твою «афганку» и немного поплакать. Знаешь, мне хватило бы и одной ее, потом, может, и плакать бы расхотелось. Если тебе встало меня немножко жалко и ты подумал, что можно отпороть один рукав и подарить его, то — мне все равно, какой: правый или левый. Только почему-то левый — роднее все-таки. Я люблю тебя.
Сошел снег, и была немножко весна, а сейчас опять — осень, а я все равно тебя люблю, и ничего мне не впрок, я только чувствую, что я люблю тебя все сильнее, хотя это уже — ересь: сильнее — нельзя.
Спроси меня: как живешь? Самый полный ответ будет: люблю тебя. Я люблю тебя — и это моя жизнь.
Мне вот иногда хочется: взял бы ты какой-нибудь скальпель, провел по груди им да и освободил от того, что болит. Может, вылетела бы душа-то. Только — чтоб перед этим ты меня поцеловал. И не скромно, не тихо, не осторожно! Так ведь не поймешь-то. А я просто тебя люблю. Да ты — не думай, я тебе правду говорю, что я — счастливейший человек. Чего бы я тогда ходила и улыбалась! Мне б только — до твоего рукава — дотронуться.
Я не знаю, может, это такое воздействие на меня времени года, настроения природы — все белым-бело, а я живу: «Егорушка, мой родной» — и засыпаю, и просыпаюсь, и весь день — это. Когда одна — улыбаюсь, потому что мне хорошо. Очень я сомневаюсь, представляешь ли ты что я вот так — с тобой, что вся моя жизнь до краешков и чуть выше — наполнена тобой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110